Сумерки приходили в парк быстро. Наверно, потому, что туча, пронесшаяся ливнем, ушла в ту сторону, куда ушло и солнце. Стало еще холоднее, и ветер подул сильнее. Юльку охватило странное беспокойство. Она никак не могла уловить причину этого беспокойства, оно не было связано с той жалостью к себе и с горьким сожалением, которое так и не уходило от Юльки, поселившись в ней прочно. Беспокойство это существовало отдельно, жило само по себе. Это было беспокойство о чем-то другом, словно она забыла сделать что-то важное, без чего не имеет права, не может уйти отсюда, не повидав Дюк... Надо было найти ее во что бы то ни стало. Она поднялась и, выйдя из беседки, по мокрой тропинке пошла к главному корпусу мимо затихшей сцены. Человека в кителе здесь уже не было. И вообще парк затих, только редкий дождь шлепал по неподвижным листьям. Когда Юлька задевала их головой или плечами, они шевелились сонно и сонно сбрасывали на Юльку холодные капли.
Дюк она нашла неожиданно быстро - у распахнутых дверей главного корпуса. Дюк была в новом платье, похожем на Юлькин костюмчик с плиссированной юбкой, а в волосах - широкая лента. Вот так, наверно, она выходила на сцену петь Юлькину песню. Фонарь, горящий у двери, снова зажег оранжевые огоньки в ее волосах, еще неяркие в слабых сумерках.
- Ты?.. Зачем приехала?
Дюк схватила ее за руку и увела от освещенной двери, где стояли женщины в белых халатах. А Юлька тут же спохватилась, что ничем не может оправдать свое появление здесь. Ведь не скажешь же, что просто хотела увидеться...
- От м-мамы пришло письмо. Она п-пишет, что нам дают квартиру и, м-может быть, мне придется уехать раньше...
- Ты пришла проститься? - спросила Дюк.
Такого вопроса Юлька не ожидала! Если бы она ответила сейчас "да", это было бы все! И Дюк, и дед, так и не узнавший о Юлькином приезде, и дом на холме - все ушло бы навсегда, навеки, словно и не существовало никогда! И Юлька промолчала.
- Саратовский поезд уходит ночью, - сказала Дюк. - Но, наверно, сейчас очень трудно с билетами.
- Да! - охотно поддержала ее Юлька. - Очень трудно! Когда я сюда ехала, м-мы так и не достали билет на поезд...
Она чуть не проговорилась, что летела сюда на самолете. Ведь Дюк тогда могла вспомнить, что есть еще и самолеты!
- Говорят, на вокзале в кассу длинная очередь.
- Если я не достану н-на сегодня, то утром п-приеду сюда. М-можно?
- Можно, - сказала Дюк. - Слушай, ты же промокла насквозь. Подожди меня здесь, я принесу тебе что-нибудь переодеться.
Она принесла Юльке свою куртку и лиловые бриджи, они прошли в беседку, и Юлька переоделась. Потом Дюк раздобыла для Юльки чашку чаю, дала ей косынку из куска болоньи, от дождя, и пошла провожать ее до электрички ближней дорогой.
Узкими тропинками они пересекли парк и вышли к крутому и заросшему лесом склону холма. Лес казался совсем темным в еще не загустевших сумерках, опавшие листья слежались в плотный ковер, под ним хлюпала вода. Кончился лес вместе со склоном, и они очутились на берегу маленькой речки, сняли обувь и пошли вдоль берега к озеру босиком по воде. Юлька шла позади Дюк и все время старалась попасть ногами в ее следы, остающиеся под темной водой на песке, которые можно было хорошо различить, если наклониться пониже, но каждый раз не успевала это сделать - вода стремительно смывала их, и Юлька оставляла за собой следы свои собственные, Юлькины...
- А почему все-таки ты Дюк?
Дюк ответила не сразу. Она так долго молчала, что Юльке даже показалось - она не хочет отвечать. В Юльке снова стала закипать обида.
- Когда-то в Древней Руси были имена Гюрги и Дюрги. И Дюк тоже. Все от одного корня, - сказала Дюк. - Это уже потом вместо них пришли Георгий, Юрий, Егор. У деда когда-то была партизанская кличка - Гюрги. Ведь он Георгий. Дядю Егора он в шутку называл Дюрги. Значит, я - Дюк. Ведь Юрий у нас в семье так и не родился. У папы не было сына, а дядя Егор погиб под Черниговом.
Куртка Дюк была теплая, на подкладке, но Юлькиным рукам вдруг снова стало холодно, словно тот холодок от застывших серебряных лучей так и остался в ее ладонях...
- И я - Дюк?..
- Ты? Не знаю!
Снова что-то горькое прозвучало в голосе Дюк и передалось Юльке уже знакомым сожалением о чем-то таком, что прошло мимо нее навсегда, докатившись до нее лишь эхом отцовских песен да короткими письмами издалека: "Здравствуй, Юля, ну как ты живешь и что у тебя нового в жизни?.."
Сумерки стали густыми. Вдалеке, за холмом, опять загромыхал гром. Позади на темном фоне холма зажглись беспокойные огни в распахнутых окнах дома под красной крышей. Юльке снова вспомнился Глаз Бури, о котором рассказывала Дюк. Казалось - там, в доме, кому-то было тревожно и беспокойно, как майору из отцовской песни: "Когда полыхают зарницы и молнии режут простор, не спится солдатам, не спится, не правда ль, товарищ майор?"
Они вышли к еще не освещенной фонарями пустынной дороге и пошли рядом. Это было замечательно - идти по земле в Дюковой куртке, в Дюковых лиловых бриджах, в Дюковой косынке и даже с Дюковой аэрофлотной сумкой через плечо, в которой лежал промокший Юлькин костюмчик. Совсем как в том недавнем сне, когда Юлька вела за собой маленького детсадовского Сына и прищуривала глаза, разглядывая свои ресницы... Только теперь рядом с ней шла сама Дюк в платье, похожем на Юлькин костюмчик с плиссированной юбкой, и уж совсем нельзя было определить, кто в кого переселился - Юлька в Дюк или Дюк в Юльку...
Темнота окутала землю, но полоска неба вдалеке - там, на горизонте, за городом, еще светилась, словно кто-то на яркий красный фонарь накинул темный платок, понадеявшись на его черный цвет, но красный свет все равно пробивался и согревал небо. Нет, никогда в жизни Юльке не было так жаль ушедшего солнца и трех товарищей из города Эн, замученных фашистами.
Они с Дюк шли рядом по мокрому шоссе, и Глаз Бури с холма все смотрел и смотрел им вслед тревожными, распахнутыми окнами. Кому-то не спалось в этом доме на холме, где жили люди, все еще не забывшие о своих старых ранах.
На коротенькой высокой платформе, под вывеской с названием станции, освещенной одиноким фонарем, они простились холодновато и коротко. Дюк молча протянула Юльке крепкую руку с сильными неподатливыми пальцами, а Юлька, знавшая почти наверняка (уже решившая это), что билет на саратовский поезд она сегодня не достанет, не очень крепко пожала эту руку.
- А может быть, все-таки вы с дедом надумаете приехать к нам погостить?..
Юлька тут же спохватилась, поняв, что произнесла давно знакомую ей фразу из дедовских писем!..
- Не знаю, - сухо сказала Дюк. - Все-таки ему семьдесят четыре...
Дюк ушла. Электричка подкатила к платформе через несколько минут, но Юлька в город с нею не уехала. Потому что открытие, сделанное ею за несколько секунд до того, как электричка подошла к платформе, было неожиданным и даже слегка оглушило Юльку.
Протяжный гудок подходящей к платформе электрички был похож на тревожный крик "а-а-а", разбудивший Юльку в ту ночь, когда пришла Дюк. И еще - на долгий зов военной трубы, когда поднимают солдат в атаку...
Первое слово в первой строчке на рукоятке браунинга было "Гюрги"!
И вслед за этим разгаданным ею словом пришло и другое, вдруг сразу ставшее совсем понятным и знакомым, - "салудо"!..
И третье слово, перехваченное до половины металлической пластинкой, "камар"...
"Салют, камарадос!"
Ведь еще была Испания!
Юлька знала, что следующая электричка все равно догонит и перегонит ее, но она все-таки пошла пешком, потому что сидеть на пустой платформе под одиноким фонарем было невыносимо. Она шла вдоль темного озера, похожего на Финский залив, от которого тянулся ветерок, застывая тяжелой сырой прохладой в листве деревьев, под которыми шла Юлька, и на Юлькином лице, и на ресницах. Деревья на темной дороге, шелестящие над Юлькиной головой, казались огромными, днем они не были такими. И вообще почему-то все стало казаться ей больше - деревья, беззвездное небо над головой, ночное озеро за деревьями, а дорога, по которой она уже шла один раз, стала длиннее. Словно Юлька делалась меньше ростом! Словно возвращалось к ней детство! Словно все надо было начинать сначала - заново жить, заново расти, как тому Юлькиному сыну из сна, вдруг превратившемуся из великана в карлика...