— Вряд ли, — говорю я, возясь с фильтром и придавая фотографии красивый вид, прежде чем добавить к ней хэштег и нажать «поделиться». — Я просто подумала, что было бы неплохо показать всем дома, каково это – жить в Лондоне.

— И подчеркнуть, как прекрасно ты проводишь время, хотя все они думают, что ты сумасшедшая, раз отказалась от повышения в Борнмуте ради сокращения зарплаты здесь? — говорит она.

Я киваю и беру кусочек тортильи, разламывая его пополам.

— И это тоже, — признаюсь я, скорчив гримасу. — И бабушка Бет тоже в «Инсте» – она установила его на айфон. Пока я ее единственный подписчик в «Инстаграм».

— Она собирается делиться селфи со всеми горячими врачами в доме престарелых, не так ли? — Бекки фыркает от смеха.

Я поворачиваю телефон так, чтобы она могла его видеть.                   @nanna_beth1939 опубликовала серию фотографий своей новой квартиры на первом этаже в закрытом жилом комплексе, в который она переехала.

— О, боже, — говорит Бекки, забирая у меня телефон, чтобы рассмотреть поближе. — Смотри, у нее на каминной полке стоит та деревянная резьба, которую ты купила ей на Кипре.

Я заглядываю ей через плечо:

— Ах, это мило, — на меня накатывает волна вины из-за того, что я здесь, а она осталась там. Я провела последний год, живя в ее доме, с тех пор как умер дедушка, и будет странно, если она не будет рядом каждый вечер, когда я вернусь домой с работы.

— С ней все будет в порядке, — говорит Бекки, словно читая мои мысли. Она блокирует телефон и кладет его на стол. — И ты ведь не за много миль оттуда. Это всего лишь поездка на поезде, вот и все.

— Знаю. Просто как-то странно оставлять ее на милость мамы.

Бекки корчит гримасу:

— Да, ну, она не совсем… Ну, ее не было в начале очереди, когда они раздавали квоту на материнский инстинкт, нет ведь?

Я фыркаю. У моей матери много качеств, но материнская забота – не одно из них. Я имею в виду, что она по-своему прекрасна. Но не уверена, что она не забудет заглядывать каждые пару дней и проверять, все ли в порядке у бабушки Бет на новом месте. Неважно. Я расправляю плечи и думаю о том, что сказала мне бабушка Бет, когда вчера утром сунула мне в руку пачку двадцатифунтовых банкнот. Мне пришло время выйти в большой мир и позволить ей заниматься своими делами. Немного странная смена ролей, я знаю, но наша семья всегда была немного необычной.

На кухне Бекки все еще фальшиво напевает и зажигает крошечные чайные свечи, расставленные вокруг. Даже когда мы жили в университетских общежитиях, ей удавалось привести свою комнату в порядок.

Раздается грохот, когда кто-то открывает дверь, и порыв воздуха сдувает пару рождественских открыток с дверцы холодильника. Я наклоняюсь и поднимаю их, улавливая односторонний разговор, который происходит в холле.

— Ты сказал, что сможешь вырваться, — должно быть, это Эмма, девушка, которую Бекки нашла, чтобы занять еще одну комнату.

Повисает долгая пауза, и я замираю у кухонной двери, раздумывая, стоит ли мне высунуть голову и поздороваться. Бекки перемешивает курицу со специями и перцем, наполняя комнату запахом, от которого у меня урчит в животе. Я ничего не ела с самого завтрака.

— А как же я? — спрашивает Эмма. Мои глаза расширяются. Мне не следовало подслушивать, но я обожаю драму. Я вожусь со своим телефоном, стараясь выглядеть так, будто занята, а не просто подслушиваю. Голос Эммы находится где-то посередине, где-то между злостью и расстроенностью.

— Мне все равно, что она делает, — говорит она, и на этот раз она не понижает голос. — Я не собираюсь ждать вечно.

Бекки оборачивается со сковородкой в руке. Она поднимает брови и смотрит в сторону двери:

— О-о-о, судя по звукам, неприятности в раю.

Я киваю и понижаю голос:

— Что за история?

Бекки прикладывает палец к губам:

— Расскажу позже. Но это очень типично для Эммы. Все закончится, и ты не успеешь оглянуться, как у них вновь будет любовь-морковь.

Мгновение спустя в комнате появляется Эмма, ее глаза сверкают тем подозрительно ярким светом, который бывает у меня, когда я плачу и пытаюсь сделать вид, что все в порядке.

— Привет, привет, — говорит она, наклоняется и целует меня в щеку. — Извините, просто пришлось срочно позвонить по работе. Вы же знаете, каково это. Они нам ничего не платят и ожидают, что мы будем на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Я улыбаюсь так, что, надеюсь, это говорит о том, что я ничего не слышала.

— Эмма, это Джесс, подруга по университету, о которой я тебе рассказывала. Она снимает комнату на втором этаже.

— Рада с тобой познакомиться, Джесс. Боже, мне нужно выпить, — говорит Эмма, беря одну из маленьких рюмочек с текилой. Я собираюсь передать ей ломтик лимона, но она слишком проворна для меня. Все исчезает за секунду, и она морщится от отвращения. — Тьфу. Отвратительно. Ненавижу текилу, — она берет еще одну и тоже выпивает. — За ваше здоровье.

Я все еще держу ломтик лимона в воздухе, когда кухонная дверь снова открывается.

— Извините за опоздание, — произносит низкий голос. Я поднимаю глаза и чуть не роняю телефон от шока.

В дверном проеме, занимая довольно большую его часть, стоит мужчина. Тот тип мужчин, который заставляет тебя чувствовать себя так, словно твой желудок только что провалился сквозь пол. Я имею в виду то, что говорю, но Эмма листает свой телефон, а Бекки заливает кастрюлю с фахитос горячей водой, так что, возможно, у них иммунитет или что-то в этом роде, но – вау.

Я сжимаю губы, главным образом для того, чтобы убедиться, что моя челюсть не отвисает. Хотя подозреваю, что у меня мультяшные круги под глазами, и я не могу их закрыть, чтобы не выглядеть немного странно, поэтому я просто стою, проводя своего рода мысленную инвентаризацию.

Короткая щетина – есть. Широкие мускулистые плечи – есть. Блестящие глаза – есть. Бутылка текилы в руке. На нем серая рубашка и джинсы, на шее у него шарф, и…

— Привет. Ты, должно быть, Джесс, — говорит он, подходя ко мне. Он протягивает руку, чтобы пожать мою, а затем наклоняется вперед, чтобы поцеловать меня в щеку в знак приветствия. — Я Алекс.

От него пахнет свежестью, его щека, прижатая к моей, холодна от зимнего воздуха. Я улавливаю слабый запах кедрового дерева и замечаю, когда он отступает назад, что его рукава закатаны, демонстрируя предплечья, которые выглядят так, как будто он колет дрова или зарабатывает на жизнь чем-то на природе, только мы находимся в центре Ноттинг-Хилла, и это маловероятно.

В какой-то момент мне кажется, что я забыла, как говорить, что немного неловко, поскольку я, по сути, стою, как человеческое воплощение эмодзи «глаза с сердечками», подавляя желание приложить одну руку к своей щеке (потому что: вааааау), а другую – к его, чтобы проверить, что он реален (потому что: ну, то же самое). И тут я вспоминаю, что я разумная, уравновешенная Джесс, и это мой новый дом, и моя новая жизнь, и правило номер один, о котором Бекки рассказала нам всем в приветственном письме – НИКАКИХ ПАР. И это абсолютно нормально, потому что я здесь для того, чтобы работать и уж точно абсолютно не для того, чтобы влюбляться с первого взгляда в великолепных мужчин с милыми бородками, держащих в руках бутылки текилы.

— Привет, — я засовываю телефон обратно в карман джинс и пытаюсь заставить себя заняться чем-нибудь практичным, поэтому по-деловому складываю руки и говорю искусственно бодрым голосом: — Это все, да?

Я поворачиваюсь к Бекки, которая уже наполовину съела то, что, как она позже объяснит, было пробным фахитос, со сметаной на подбородке. Она вытирает его и пытается говорить с набитым ртом, поэтому получается немного невнятно:

— Все, кроме Роба.

Я наблюдаю за Эммой, которая делает себе еще один напиток, но на этот раз она добавила другие ингредиенты и действительно пьет его, а не выпивает залпом. Она сидит на краю стола, ее длинные ноги вытянуты и скрещены в лодыжках.

— Ах, да. Таинственный Роб, — говорит она, выгибая бровь и улыбаясь. Она протягивает руку и берет горсть чипсов тортилья. — Ты встречалась с ним, Джесс? Я начинаю думать, что, возможно, он плод воображения Бекки.

— Да, Бекки, — говорит Алекс. Он ставит бутылку на шаткую деревянную полку над кухонной раковиной и берет тарелку, поворачиваясь, чтобы шутливо посмотреть на нее. — Что там с Робом?

— Он настоящий, я вам обещаю, — Бекки качает головой, смеясь.

— Конечно. Человек нескольких слов и многих ножей, — Эмма указывает на кухонную стойку. — Где они, Бекки? Они были там на днях, когда я завтракала, а потом исчезли.

Но Бекки засунула голову в морозилку, пытаясь найти пакет со льдом, и не отвечает.

Я бросаю взгляд на Эмму, пока она занимается сборкой фахитос. Она по-настоящему красива. У нее очень привлекательное угловатое лицо с орлиным носом и огромными глазами лани. Она выглядит так, словно создана для того, чтобы разгуливать по Ноттинг-Хиллу, тусоваться в дорогих ресторанах, угощаться дорогими обедами. Я придвигаю стул к большому столу и на мгновение чувствую себя неряшливой, веснушчатой и очень провинциальной. Почти как у человека, который жил со своими бабушкой и дедушкой и работал в офисе в приморском городке за миллион миль от Лондона, что неудивительно.

— Итак, что мы знаем, так это то, что Роб – шеф-повар, а это значит, что он очень много работает, и мы никогда его не видим, потому что он дома, когда мы все на работе, а потом уходит, когда мы возвращаемся, — начинает Эмма. — Он появился на днях, вывалил все эти дорогие на вид кухонные прибабахи на стол, потом посмотрел на часы и сказал, что ему нужно бежать.

— А потом я убрала его вещи в большой буфет, — продолжает Бекки, постукивая пакетом со льдом по краю стола, пока кубики не отделились друг от друга. — Потому что три набора устрашающих кухонных ножей, разложенных на рабочей поверхности, вызывали у меня кошмары, и у меня были видения о том, как появляется серийный убийца и убивает нас всех в наших постелях.