Главной целью первой беседы Аденауэра со мной было выяснение надежности американской ядерной гарантии. В то время ядерному оружию было немногим более десяти лет, и никакой сопоставимый опыт в истории не мог служить прецедентом для одной страны, рискующей своими разрушениями ради другой. На ранней стадии существования альянса НАТО, по собственному признанию, не имела достаточных сил для обороны от обычных вооружений. Поэтому главным вопросом стало: возьмут ли Соединенные Штаты на себя ядерные риски?
Когда я утверждал, что в формирующемся мировом порядке Америка не будет делать различий между интересами союзников и своими собственными, Аденауэр вежливо, но твердо заметил, что во время Суэцкого кризиса всего за год до этого Америка не смогла отнестись к интересам даже своих главных союзников (Великобритании и Франции) в таком духе.
После того, как Аденауэр заговорил об этом, его беспокойство по поводу надежности США в ядерном вопросе становилось все более явным, что привело его к разработке изобретательных гипотетических сценариев, которые могли бы проверить решимость американского президента. Может ли, например, американский лидер пойти на риск ядерного опустошения в последние месяцы своего президентства? Или в трехмесячный промежуток между выборами и инаугурацией? Или после взрыва водородной бомбы над крупным американским городом? На данном этапе отношений между США и Германией вопросы Аденауэра, какими бы грубыми они ни были, были направлены, прежде всего, на успокоение. Я повторил стандартный американский ответ - безоговорочное подтверждение обязательств США. Но озабоченность Аденауэра ядерной стратегией становилась все более масштабной и интенсивной во всех наших последующих беседах.
Май 1961 - Гибкая реакция
Мой следующий разговор с Аденауэром состоялся 18 мая 1961 года, в изменившихся политических рамках. Джон Ф. Кеннеди, новый американский президент, был лидером, к которому Аденауэр не был подготовлен своим предыдущим опытом. Красноречивый, молодой и динамичный, с выдающейся службой на Тихом океане во время Второй мировой войны, Кеннеди представлял собой разрыв поколений со своими предшественниками, все из которых родились до Первой мировой войны. Проникнутый уверенностью "Величайшего поколения", Кеннеди начал направлять энергию и веру этого поколения в страну в проект достижения глобальных целей Америки. Хотя он провел время в Европе во время службы своего отца послом в Великобритании (1937-40) и неоднократно посещал Германию в качестве студента и сенатора, Кеннеди только начинал думать о том, как успокоить побежденную Германию, занятую одновременно восстановлением Европы и защитой своей политической структуры от советских угроз.
Кеннеди был вынужден проводить политику перед лицом растущего запаса советского ядерного оружия. Советский Союз впервые испытал ядерное оружие в 1949 году. К инаугурации Эйзенхауэра в 1953 году они создали около 200 единиц ядерного оружия; когда Кеннеди стал президентом в 1961 году, они обладали примерно 1500 боеголовками и начали разрабатывать межконтинентальные системы доставки - таким образом, возникли преждевременные опасения по поводу так называемого ракетного разрыва. Опасения оказались преувеличенными, поскольку в начале 1960-х годов Соединенные Штаты все еще были в состоянии одержать верх, нанеся первый упреждающий удар.
Аденауэр, со своей стороны, продолжал рассматривать Атлантический альянс как ключ к стратегическому и политическому будущему Германии. Но в Альянсе шли внутренние споры как по общим политическим целям, так и по общей военной стратегии. Как Аденауэр сказал мне в нашей предыдущей беседе, разногласия по поводу ядерной стратегии заключались в том, сможет ли Альянс всегда полагаться на почти рефлексивную американскую самоидентификацию с целями Альянса, когда союзникам будет угрожать агрессия.
Кеннеди и его советники, в первую очередь министр обороны Роберт Макнамара, пытались смягчить последствия такой головоломки с помощью доктрины гибкого реагирования, которая предусматривала создание различных порогов в бою, чтобы противники могли рассмотреть другие варианты ответа, кроме массированного возмездия. Но оружие было настолько колоссально разрушительным, что технический дизайн этих гипотетических сценариев оказался более убедительным, чем дипломатия, выдвинутая от его имени.
Министр обороны Германии Франц Йозеф Штраус стал ярым противником американской ядерной стратегии. Квинтэссенция баварца, многоречивый и страстный, с объемом, свидетельствующим о его наслаждении напитками своего региона, Штраус в разговоре со мной 11 мая, во время того же визита в Бонн, поднял вопрос о применимости "гибкого ответа" к берлинскому кризису. Сколько территории будет потеряно, спросил он, прежде чем будет достигнут "порог" ответа? Какова будет продолжительность "паузы"? Кто будет принимать решения на каждом из предусмотренных этапов, особенно на этапе перехода от обычных вооружений к ядерным? Он сомневается, что Америка сможет или захочет проводить такую сложную и неоднозначную политику. Другие немецкие участники встречи поддержали Штрауса, особенно начальник штаба вновь созданных вооруженных сил.
Аденауэр продемонстрировал влияние мышления Штрауса, открыв наш разговор, снова в своем кабинете во дворце Шаумбург, прямолинейным предложением: Вы, американцы, сильно погрешили против НАТО". Аденауэра оттолкнуло предложение США о том, чтобы союзники по НАТО разработали систему контроля над независимыми ядерными силами Великобритании и Франции и связали их в единую стратегию с помощью многосторонних сил. Как, спрашивал Аденауэр, можно ожидать, что страны, не имеющие собственного ядерного оружия, будут вносить разумные предложения? Штат генерального секретаря НАТО слишком мал и не знаком с ядерными вопросами, чтобы взять на себя такое задание. По его мнению, если мы действительно стремимся к ядерной координации, необходимо укрепить полномочия генерального секретаря и увеличить его штат.
Предложение Белого дома, на которое ссылался Аденауэр, было составлено с расчетом на то, что он и его окружение в силу своего незнания ядерной стратегии придут к выводу, что ответственность за нее должна оставаться за Америкой. Но Аденауэр пришел к неожиданному выводу, что возможности Европы по созданию автономных ядерных сил должны быть расширены.
Именно поэтому Аденауэр перешел к теме де Голля. Де Голль предупредил его, что Америка, несмотря на свои обещания, бросила Францию в Организации Объединенных Наций из-за Алжира так же, как она сделала это в 1956 году из-за Суэца. По словам Аденауэра, де Голль утверждал, что дипломатии, проводимой союзниками в отношении Берлина, не хватало решительности и направленности. Вместо того чтобы откладывать дела на потом, Америка должна смело взять на себя инициативу и категорически отвергнуть советские требования. Де Голль проинформировал его о разговоре между Эйзенхауэром и Хрущевым, который, по мнению Аденауэра, мог склонить Советский Союз к продолжению наступления, особенно учитывая мягкую позицию британского премьер-министра Макмиллана. Твердость была тем более необходима, что Аденауэр также был убежден, что Советы никогда не пойдут на самоуничтожение из-за Берлина.
Я ответил, повторив то, что сказал в нашей первой беседе: что, насколько я знаю американское мышление, свобода Берлина и Европы в целом рассматривается как неотделимая от нашей собственной. Это привело Аденауэра к вопросу о независимых ядерных силах Франции. Укрепляли ли они Союз? Были ли они необходимы? Я выразил свой скептицизм по поводу того, что Кремль будет интерпретировать самостоятельные французские ядерные силы как замену американским ядерным обязательствам. При этом Аденауэр позвал к нам министра иностранных дел Генриха фон Брентано и попросил меня повторить ему свои соображения. Как такой профессиональный военный, как де Голль, мог прийти к столь нереальным амбициям? Аденауэр пообещал обсудить это с ним во время их следующей встречи.
В следующем месяце опасения Аденауэра по поводу будущего германо-американских отношений усилились, когда Хрущев подтвердил берлинский ультиматум. В ответ Кеннеди мобилизовал подразделения Национальной гвардии и назначил генерала Люциуса Клея "личным представителем в ранге посла", фактически сделав его ключевым американским чиновником в Берлине. Хрущев еще больше обострил кризис 13 августа, построив стену через весь город, жестоко разделив его. Статус четырех держав в Берлине был уничтожен.
Параллельно с мерами по обеспечению военной готовности администрация Кеннеди разработала ряд политических предложений по передаче доступа к Берлину под юрисдикцию международного органа вместо четырех держав; он должен был состоять из равного числа уполномоченных НАТО и Варшавского договора (по восемь на каждого) - плюс три от нейтральных европейских стран. В этой схеме окончательное определение того, от чего зависит мир и война, было бы изъято у Атлантического альянса и передано в руки стран, которые объявили себя нейтральными, главным образом, чтобы отстраниться от решения повседневных вопросов. Это предложение так и не было официально рассмотрено, поскольку Аденауэр отказался рассматривать перспективу обмена американского контроля над путями доступа на контроль трех европейских нейтралов.
Другой набор идей по выходу из берлинского тупика предполагал принятие Германией линии Одер-Нейсе, которая в конце Второй мировой войны сократила довоенную территорию Германии почти на четверть. Аденауэр отверг и этот вариант, хотя на самом деле он был бы готов принять его в соответствующих рамках - например, в рамках соглашения об объединении Германии. По его мнению, изменение процедур доступа в Берлин, которые, как он считал, уже функционировали адекватно, не претендовало на столь крупную уступку. Прежде всего, постоянный поиск отдельных формул для переговоров изолировал Германию. Стратегия Аденауэра опиралась на политику сдерживания, разработанную Джорджем Кеннаном и реализованную государственными секретарями США Дином Ачесоном и Джоном Фостером Даллесом. Она предполагала, что советский блок в конечном итоге ослабнет, если будет ограничен собственными ресурсами и будет вынужден решать свои внутренние дилеммы. Это, по мнению Аденауэра, будет моментом для переговоров об объединении.