Самым мощным оружием Голдин как активистки был ее глаз. Кто-то оповестил The New York Times, и фотограф явился в Гуггенхайм, занял позицию на первом этаже, а затем направил камеру на потолок, когда рецепты поплыли вниз в ротонду. Получился необычный кадр, когда белые листки мерцали в белом интерьере музея, мимо ярко-красных баннеров протеста. Голдин и ее коллеги-активисты хотели, чтобы это выглядело как настоящий снежный шквал, поэтому они напечатали восемь тысяч рецептов, чтобы обеспечить достаточное количество рецептов для заполнения пространства. Фотография была опубликована вместе со статьей в газете : "Гуггенхайм подвергся нападкам протестующих за то, что принял деньги от семьи, связанной с оксиконтином".
В следующем месяце Гуггенхайм объявил, что после двух десятилетий сотрудничества, в течение которых Саклеры пожертвовали 9 миллионов долларов, музей больше не будет принимать пожертвования от этой семьи. На той же неделе Национальная портретная галерея в Лондоне сообщила, что отклонила дар Саклеров в размере 1,3 миллиона долларов. Через два дня после Национальной портретной галереи Тейт объявила, что не будет "искать или принимать дальнейшие пожертвования от Саклеров".
Это был тот самый эффект домино, о котором беспокоился Джонатан Саклер. Музеи не стали "убирать название", как того требовала Голдин: "Мы не намерены удалять упоминания об этой исторической благотворительной организации", - заявили в Тейт; на сайте Гуггенхайм дал понять, что существуют "контрактные" условия, согласно которым Центр художественного образования Саклера должен продолжать носить это имя. Но этот беспрецедентный шаг культурных институций по дистанцированию от Саклеров явно произошел благодаря влиянию Голдин. Помимо того, что каждый протест подавался как фотография, она смело использовала свои собственные рычаги влияния как видная фигура в мире искусства. Еще до решения Национальной портретной галереи Голдин дала понять, что музей обращался к ней по поводу проведения ретроспективы. "Я не буду делать выставку, - сказала она в интервью The Observer, - если они возьмут деньги Саклера". Когда стало известно, что музей отказался от подарка, Голдин почувствовала себя оправданной. "Я поздравляю их с мужеством", - сказала она.
В следующем месяце на открытии персональной выставки немецкой художницы Хито Штайерль в галерее Serpentine Sackler Gallery в Лондоне Штайерль произнесла неожиданную речь. "Я хотела бы обратиться к слону в комнате", - сказала она, а затем продолжила обличать Саклеров, призывая других художников объединиться в борьбе за отсоединение музеев от семьи. Она сравнила отношения между миром искусства и его токсичными покровителями с "браком с серийным убийцей". По ее словам, необходимо "развестись". Музей незамедлительно объявил, что, хотя он и может быть назван в честь Саклеров, Serpentine "не планирует в будущем" принимать подарки от этой семьи.
Эти протесты не остались без последствий для протестующих. Однажды вечером одна из близких помощниц Голдина в PAIN, Меган Каплер, выходила из бруклинской квартиры Голдина, когда заметила мужчину средних лет, который сидел за рулем своей машины и наблюдал за ней. Через несколько дней Каплер вышла из своего дома в другом районе Бруклина, чтобы выгулять собаку, и увидела того же мужчину. Они встретились взглядами. Она продолжила идти. Когда она обернулась, чтобы посмотреть на него, мужчина фотографировал ее на свой телефон.
Члены PAIN предположили, что Саклеры, должно быть, организовали слежку за ними, но также и то, что этот человек, вероятно, был каким-то субподрядчиком, и им будет очень трудно доказать, на кого он работает. Через несколько дней он снова появился перед домом Голдина. На этот раз члены группы вышли на улицу и сняли его на камеру. Он не стал с ними разговаривать, но и не стал прятаться. Он стоял, облокотившись на машину, с ухмылкой на лице и начинал стричь ногти. Его послали следить за ними или запугивать? В каком-то смысле это не имело значения. Его присутствие было подтверждением. Их кампания работала. В мае Метрополитен-музей, где находится оригинальное крыло Саклера, объявил, что будет "отказываться" от подарков, которые, по его мнению, "не отвечают общественным интересам".
В какой-то момент Голдин узнала, что премьера документального фильма о тюрьме Мадлен Саклер "Суровая правда, не правда ли" состоится на кинофестивале Tribeca. Она договорилась посетить показ вместе с несколькими своими товарищами. Они взяли с собой бутылочки с таблетками, вошли отдельно и сели в зале. После фильма должны были состояться вопросы и ответы, но Мадлен было заметно, что ей не по себе. Видимо, ее насторожили непрошеные гости. Вскоре к Голдин подошел охранник и выпроводил ее из кинотеатра.
"Вы знаете, кто снял этот фильм?" обратилась Голдин к прохожим на улице. Она протягивала бутылочки с таблетками любопытным незнакомцам и осуждала документальный фильм как "подмывание репутации". О Мадлен Голдин сказала: "Она выдает себя за социальную активистку, но она обогатилась за счет зависимости сотен тысяч людей". По ее мнению, любой наследник Саклер, который "взял деньги" и не предпринял никаких усилий, чтобы рассказать об этом, был "виновен".
Когда репортер The Guardian спросил Мадлен о ее семье, она ответила, что работает над фильмами "более чем полный рабочий день", и работа - это ее "единственное внимание". Она не захотела говорить о своей семье. На вопрос о том, что она стала очень богатой благодаря оксиконтину, и на вопрос, есть ли у нее с этим проблемы, она ответила: "С чем именно?"
Аргументы Мадлен, насколько она смогла их сформулировать, сводились к тому, что ее следует оценивать исключительно по ее работе, а не по тому, каким бизнесом владеет ее семья. Она "никогда не работала в компании и не имела в ней никакого влияния", - сказала она. (После этого интервью пресс-приглашение The Guardian на торжества было отозвано).
"Имя Саклер стало синонимом опиоидного кризиса", - сказала Нэн Голдин. "Я хочу спросить Мадлен: вы хотите получить именно такое наследие? Почему бы не использовать свое имя, деньги и влияние для решения проблемы кризиса и не взять на себя ответственность?"
Purdue была на волоске от гибели. В феврале 2018 года компания объявила, что уволит половину своего торгового персонала и больше не будет продвигать опиоиды среди врачей. Со стороны это могло показаться значительной уступкой, но внутри компании уже подсчитали, что, поскольку "Оксиконтин" был "зрелым" продуктом, бизнес все равно получит сотни миллионов долларов прибыли от так называемых переходящих продаж препарата, даже без отдела продаж. Тем летом компания пошла дальше, полностью ликвидировав отдел продаж и заявив, что Purdue "предпринимает значительные шаги по трансформации и диверсификации, выходя за рамки нашей исторической специализации на обезболивающих препаратах".
Но теперь уже было слишком поздно изобретать что-то новое. Рассел Портной, король боли, подписался на участие в многостороннем судебном процессе в качестве свидетеля против Purdue и других компаний в обмен на то, что его самого отстранят от участия в качестве ответчика. Он признал, что лично ему стало известно о "серьезных неблагоприятных исходах, связанных с опиоидами", еще в конце 1990-х годов, хотя он продолжал публично преуменьшать опасность этих препаратов. Что касается компании Purdue, то, по его словам, даже среди ответчиков по многосудному делу она заслуживает особого внимания. Ни одна другая компания "ранее не продвигала опиоидный препарат так агрессивно и не поощряла использование опиоидов неспециалистами", - сказал он.
Но самая большая угроза для Саклеров возникла в январе 2019 года, когда генеральный прокурор штата Массачусетс представил на сайте судебную жалобу, в которой было сделано то, чего не делал ни один прокурор за двадцать лет судебных разбирательств против Purdue: в качестве ответчиков были названы восемь членов семьи Саклеров - Ричард, Беверли, Джонатан, Дэвид, Тереза, Кате, Мортимер и Илен.