Глава 20. Смит был не господином Максом У, а скорее последним из прежних этиков добродетели

Иными словами, Смит был в основном этическим философом, обращаясь в своих рассуждениях о морали к читателям, занимающим среднее положение в жизни. В современной литературе, начиная с Кнуда Хааконссена (1981), Чарльза Грисволда (1999) и Самуэля Флейшаккера (2004, с. xv, 48-54), утверждается, что Смит был в основном экономистом в современном, только благоразумном, антиэтическом смысле, вопреки утверждению экономистов, в которое они верили долгое время (это убеждение воплотилось в 1980-е годы в связи с Адамом Смитом). Выведение этики из Смита началось сразу после его смерти, в Великобритании, нервно реагировавшей на Французскую революцию. Чтобы уверить британские власти и британское общественное мнение в том, что новая политическая экономия не является подрывной, этика была исключена. Историк экономической мысли Эмма Ротшильд отмечает, что первое поколение посмертных интерпретаторов Смита, таких как Дугалд Стюарт и Уильям Плейфейр, старалось доказать, что Смит не был другом таких якобинских идей, как участие рабочих в политике.¹ Полтора века спустя холодная война вдохновила на подобные упущения, и, возможно, во время американского завоевания экономики страх перед радикализмом поддерживал антиэтическое прочтение Смита.

Но еще одна причина, по которой утверждение экономистов так долго принималось вопреки убедительным текстуальным и биографическим свидетельствам, заключается в том, что Смит исповедовал то, что долгое время после него считалось устаревшей разновидностью этической философии - "этику добродетели". Загадочным образом этика добродетели исчезла из академических кругов после шестого и последнего, существенно переработанного издания "Теории нравственных чувств" (1759, 1790 гг.), которая, как оказалось, была самой любимой из двух книг Смита. Начиная с 1790 г., как бы привязавшись к году смерти Смита, большинство этических теорий, практикуемых на философских факультетах, заимствованы из двух других книг, опубликованных примерно в то же время: одной Иммануила Канта (1785 г., вплоть до, например, Гарри Франкфурта 2004 г.) и другой Джереми Бентама (1789 г., вплоть до, например, Питера Сингера 1993 г.). Третья, более древняя традиция естественных прав, оказавшая влияние на Смита через Локка и Пуфендорфа, сегодня находит поддержку среди консервативных и католических интеллектуалов.² А договорные теории Руссо, Локка и Гоббса, на которые Смит не обращал внимания, дали в наше время четвертое, родственное, течение узкой этики в паре с большой политической теорией, левой или правой.³ Но пятое и, безусловно, самое древнее и широкое течение - добродетельно-этическое. Она пошла от Платона и особенно от Аристотеля в его "Никомаховой этике" (ок. 330 г. до н.э.), имела параллельные потоки в других культурах, таких как китайская и индийская, прошла через стоиков, была описана Цицероном (44 г. до н.э.) и попала в христианство к Аквинасу (ок. 1269-1272 гг.). После погружения в воду в 1790 г. она вновь возникла только в 1958 г.⁴.

Однако после Бентама и особенно после антиэтического поворота в экономике XX века, связанного с Пигу, Роббинсом, Самуэльсоном и Фридманом, большинство экономистов интерпретировали восхваление Смитом добродетели благоразумия как то, что экономисты подразумевали под добродетелью, то есть: вы делаете бесспорное добро, только делая хорошо. Как писал в 1923 году экономист Фрэнк Найт, "утилитаризм XIX века был, по сути, просто этикой власти, "прославленной экономикой". ... . . Его результатом было сведение добродетели к благоразумию".⁵ Вспомните, как Канетти осуждал абсурдную религию власти. В 1963 г. Канетти заметил, что "все мыслители, которые начинают с человеческой порочности [только одна из версий благоразумия], отличаются огромной убедительностью. . . . Они смотрят на реальность в упор и не боятся назвать ее по имени. Только потом замечаешь, что она никогда не была полной реальностью"⁶ Реалистический пессимизм Макиавелли, Гоббса, Мандевиля, де Местра, Джакомо Леопарди, Пабло Пикассо или Т.С. Элиота до того, как он нашел христианство, поначалу поражает людей проницательностью, и это все, что нужно знать. Как сказал Леопарди в первой аксиоме своего посмертного "Пенсьери": "Я говорю, что мир - это лига негодяев против людей доброй воли", и далее довольно убедительно доказывает свою правоту.⁷

Поворот в экономике в сторону благоразумия был переименован в 1930-е годы в "новую экономику благосостояния", которая пыталась строить суждения об экономике на предположении, что добродетель состоит в благоразумии, причем особая форма справедливости определяется как функция полезности при выборе между распределениями счастья между людьми. Если все люди получают или могут получить выгоду, то предлагаемая политика хороша. Это все, что вы знаете об этике. Смит, правда, восхвалял благоразумие как добродетель, особенно в своей книге о благоразумии. Например: "То, что является благоразумием в поведении каждой частной семьи, едва ли может быть глупостью в поведении великого королевства"⁸. Но в других его опубликованных книгах можно найти сотни страниц, восхваляющих и другие добродетели, особенно воздержание или, в неопубликованных "Лекциях по юриспруденции", справедливость. И даже в "Богатстве народов", как я уже отмечал, если не считать его предполагаемого героя всего лишь запутанным предшественником "Мистера Денежного Мешка" Карла Маркса или "Макса У" Пола Самуэльсона, можно найти немало этических суждений, более взрослых, чем "благоразумия достаточно" или "жадность - это хорошо"⁹.

"Макс У", напомню, - это маленькая шутка, отсылающая к принципу максимизации полезности при ограничениях, который Самуэльсон изложил в качестве монопольного принципа моделирования в экономике в своей скромно озаглавленной докторской диссертации, а затем и книге "Основы экономического анализа" (1947). Макс (такой человек, смею предположить, был бы более разумным, если бы стал Максином) - буквально социопат, сводящий любой опыт к собственному удовольствию. Он воспринимает всех окружающих как торговый автомат. Вкладываешь деньги и получаешь удовольствие. Во многих областях экономики Max U имеет свои достоинства в качестве предпосылки поведения. Если вы имеете дело с арбитражем по покрытым процентам на валютном рынке, то было бы неразумно приписывать его участникам нечто большее, чем максимальное U. Ими не будет двигать, скажем, любовь. Ими движет только добродетель благоразумия.

Но большая любовь экономиста к гипотезе о том, что никем не движет, скажем, любовь, сводит все добродетели к порокам, в частности, к пороку гордыни, который, говоря теологическим языком, является идолопоклонством, поклонением себе, Макс У. В главе 10 "Введения в принципы морали и законодательства" Джереми Бентам пытается сделать именно это, как ранее Мандевиль, Гоббс и Макиавелли. Индивидуализм", который многие наблюдатели считают достойным восхищения в современном мире, может быть развращен до Max U. Можно сомневаться, что "подъем индивидуализма" в Европе произошел независимо от переоценки буржуазии - это еще одна причина, по которой я сомневаюсь, что Ренессанс с его предполагаемым рождением индивидуума был решающим фактором Великого обогащения.¹⁰ Индивидуалист Max U - древний. Так, Гурчаран Дас показывает, что старший из Каурувов в "Махабхарате" Дурьодхана - раб порока зависти к своему двоюродному брату Юдхиштхире. Зависть можно легко представить в индивидуалистической, макс-умовской форме: "Полезность Дурьодханы - это функция мирского потребления Дурьодханы минус потребление Юдхиштхиры"¹¹.

Некоторые экономисты, начиная с Торстейна Веблена, Фреда Хирша (1977) и заканчивая Робертом Франком (2005), утверждают, что "позиционные товары" преобладают, создавая гонку вооружений в сфере потребления, которую мы должны подавлять с помощью государственных мер. Однако представляется сомнительным, что социальная позиция настолько велика как мотив потребления, чтобы оправдать такое использование регулирования с помощью насилия. Профессор, утверждающий, что она настолько велика, скорее всего, не стал бы применять ее к значительной части своего собственного потребления, например, к прекрасному pied-à-terre, который он имеет на Манхэттене. Да и теоретики позиционных благ в целом не провели эмпирическую науку, чтобы показать, что зависть имеет значение для экономики в целом. Фрэнк утверждает, что "модели, учитывающие озабоченность относительным положением, предсказывают равновесие со слишком большими расходами на позиционные блага и слишком малыми на непозиционные блага"¹². Обратите внимание на слово "предсказывают" и не выполненное обещание измерения во фразе "слишком много". Франк предлагает несколько "предсказаний", которые, например, предполагают слишком большое количество построенных домов. Но он не показывает, что слишком большие дома не являются, скажем, результатом вычетов в налоговой системе, и тем более не показывает, что сам эффект достаточно велик, чтобы оправдать массовое вмешательство в личный выбор.

И в любом случае потакать зависти, ограничивая потребление ближнего, значит поощрять порок. Франк признает, что "у общества действительно есть законный интерес в том, чтобы препятствовать зависти".¹³ Все пороки - это ошибки, связанные с поиском вещей этого мира, которые в христианском или буддийском понимании как раз и являются иллюзорными. Стремиться к таким вещам ради их разумной пользы - глупое занятие. "Человеческая склонность оценивать свое благополучие, сравнивая его с благополучием другого, - пишет Дас, - является причиной бедственного положения Дурьодханы".¹⁴ Подставить благополучие другого в свою функцию полезности с отрицательным знаком - это не решение проблемы. Это проблема. Как и потакание зависти, еще одна форма "я-первого", в социалистическом противостоянии буржуазному "делу".