Глава 15. А мощность институциональных изменений слишком мала

С неоинституционалистами связана одна история. Когда-то, говорят неоинституционалисты, в Европе не было "правильных" стимулов. Права собственности были несовершенны по сравнению с современностью. На первый взгляд, надо сказать, история странная. В европейском Средневековье охотно торговали и землей, и мужьями, и вечным спасением, а в других, неевропейских обществах права собственности зачастую были лучше, а не хуже, чем в Европе. Но оставим в стороне фактическую проблему ради благотворительной научной дискуссии.

Затем, согласно неоинституционалистской версии, стимулы исправились, и результатом стало увеличение реального дохода на человека. В 100 раз, или на 9900 процентов. Еще одна странность. Если бы на пути правильного распределения стояли только стимулы, то перераспределение, окупающееся планомерно, предсказуемо, по-самуэльсоновски, 100 к 1, должно было бы произойти, пусть даже случайно, и даже осознанно, в предыдущие тысячелетия, где-то и когда-то. Это была бы 100-долларовая купюра, лежащая на полу в обществе с зарплатой в $1, $3 или $6 в день. То есть уникальные масштабы Великого обогащения говорят против того, чтобы экономист полагался на обычные стимулы. Напротив, причина должна была заключаться в чем-то крайне специфическом (на какое-то время) для северо-западной Европы, а не в перестройке старых вещей, характерных для большинства цивилизаций, таких как частная собственность, правовое государство, грамотность, дешевый обмен или предсказуемые инвестиции.

Ни один институт в 1800 г. - ни государство, ни церковь, ни университет, ни республики науки и литературы - рационально не планировал того бешеного совершенствования, которое с тех пор характерно для Запада, а теперь и для всех остальных стран. Это еще одна причина, по которой неоинституционализм экономистов Макса У не объясняет того, что он претендует объяснить. Экономисты хотят свести мотивацию к предсказуемому Max U. Если аспирант-экономист может в ретроспективе придумать простое, "институциональное" объяснение феномена, то кажется правдоподобным, что люди, находившиеся в то время на месте событий, тоже могли заметить купюру в 100 долларов. Однако современный мир, как и деловой цикл (и по той же причине), не был предсказуем. Он зависел от нового либерального понятия свободы и достоинства и их непредсказуемых результатов в виде всеобщего улучшения.

В благотворительности, однако, постулируется частичная несостоятельность предсказуемых стимулов. Это высокая благотворительность, потому что добродетели, отличные от познаваемого, рутинного благоразумия, очевидно, тоже имеют значение. Как говорит христианский экономист Стефано Заманьи, "современное экономическое развитие произошло не благодаря принятию более сильных стимулов или лучших институциональных механизмов, а в основном благодаря созданию новой культуры"¹. Или, как говорит индийский бизнесмен и общественный интеллектуал Гурчаран Дас, "социологи [под влиянием мышления Макса У среди экономистов] считают неудачи управления проблемой институтов, и решение, по их мнению, заключается в изменении структуры стимулов для повышения подотчетности. Верно, но эти неудачи имеют и моральное измерение"². Неудивительно, что итальянец и индиец, выходцы из таких коррумпированных стран, какими были США в XIX веке, высказывают столь антинеоинституциональную точку зрения.³

Предположим, что альтернативная стоимость труда имеет восходящий наклон и измеряет ценность следующего часа труда в деятельности, альтернативной работе внутри страны, например, в работе за границей или в отдыхе. Теперь добавим на диаграмму кривую спроса на труд, которая имеет нисходящий наклон, поскольку дополнительный труд используется в менее срочных работах. Такая кривая предельного продукта труда, как показано на рис. 2, представляет собой торговую стоимость продукта последнего востребованного часа. При отсутствии перераспределения труда страна будет вынуждена использовать труд до точки пересечения двух кривых. В этой точке доход страны будет настолько велик, насколько он может быть велик с учетом известного предельного продукта и известных альтернативных издержек на труд. (Говоря более техническим языком, совокупный доход - это, с точностью до константы интегрирования, интеграл от кривой предельного продукта по количеству занятого труда, т.е. это площадь под кривой частной производной, известной экономистам как предельный продукт труда).

И для страны в целом будет хорошо, если она окажется в такой точке эффективности. Под эффективностью экономисты понимают то, что последний час работы получает в виде полезности товаров как раз то, чем он жертвует, скажем, в виде полезности часа отдыха. Таким образом, все предыдущие часы работы приносят доход, превышающий их альтернативную стоимость, что и является причиной того, что работа ведется только до этого момента: дальнейшая работа не принесет пользы обществу. Сумма излишков потребителей и производителей - в данном случае площадь между кривыми предельного продукта и предельных альтернативных издержек - максимизируется, если позволить обмену дойти до пересечения этих кривых. В конце концов, именно так поступаете вы сами, распределяя свое рабочее время между трудом и отдыхом. Так же поступает и страна в целом.

Рисунок 2. Институциональные изменения статического типа не могут объяснить современный экономический рост.

Если в результате неправильной аллокации будет задействовано слишком мало труда, и экономика окажется на вертикальной линии слева от равновесия с максимизацией полезности, то потенциальная прибыль от недополученного дохода - треугольник с надписью Gain - теперь измеряется в долларах. (Еще одно техническое замечание: Почему не включена трапеция, расположенная ниже Gain? Потому что трапеция - это величина альтернативных издержек труда, связанных со свободным временем или работой за границей - работой, не занятой дома, и является выигрышем для работников, получающих удовольствие, когда они находятся вне оптимального распределения. Потери мертвого веса, измеряемые упущенной выгодой, напротив, ни для кого не являются выгодой. Это, как говорят экономисты в честь его выдающегося пользователя, треугольник Харбергера).

Правительство может проводить такую политику, при которой печально упущенная выгода по сравнению с доходом в эффективной точке будет достаточно велика. В настоящее время, например, это хорошо удается Северной Корее. Сгустки институтов древнего режима до французского революционного завоевания могли сократить торговлю, скажем, на Рейне на довольно большой процент. Историк Роберт Сполдинг подсчитал, что французская оккупация берегов реки, уничтожившая или значительно упростившая старые привилегии, пошлины и правила, привела к тому, что объем и стоимость перевозок с базовой линии 1789 г. по 1806 г. утроились.⁵ Утроение, конечно, не было чистым выигрышем в благосостоянии, измеряемом в деньгах. Частично это было отвлечение торговли, а не ее создание, и в значительной степени это был просто ранее контрабандный трафик, ставший полностью легальным. Тем не менее, правительства могут быть глупыми в течение длительного времени и препятствовать достижению довольно больших потенциальных выгод.

Однако при любом разумном понимании того, как работает экономика, правительство не может с помощью законов, препятствующих свободному обмену, - а именно это и является предметом государственного регулирования, - заставить предельный продукт труда вырасти в 100 раз по сравнению с современным экономическим ростом, который правильно измеряется, или даже в 10 или 30 раз по общепринятым меркам. Либеральная политика Франции на Рейне, сократившая перераспределение, которое изначально привело к убыткам, дала бы выигрыш, незначительный по сравнению с доходом, полученным до "хорошего режима". Дело в том, что статические предположения неоинституциональной экономики не могут дать того количественного эффекта, на который они претендуют, для объяснения "слона в комнате" современной социальной науки - массового современного экономического роста.

Экономисту было бы дилетантски отвечать, что небольшое изменение, например, 2% в год, в течение двух столетий суммируется в 100 (или около того) раз. Статический выигрыш, о котором говорит неоинституционализм, как раз не суммируется. Если железные дороги увеличили национальный доход на 2%, то они сделали это один раз, а не каждый год заново. Железные дороги, как давно заметил Роберт Фогель, были изобретены один раз, а не изобретались каждый год заново. И ответ дилетанта не говорит о том, почему компаундирование началось только в 1688 или 1800 году. Остается выяснить, почему общество изменилось так, что каждый год динамика улучшается на 2%.

Посмотрите на диаграмму еще раз и обратите внимание на большую стрелку с надписью "Фактор 30 или 100, 1800 - настоящее время". Именно большая стрелка, а не маленький выигрыш от эффективности, является порядком величины, объясняющим современный мир. Иными словами, большая часть обогащения современного мира произошла не за счет (как утверждают некоторые правые) ремонта технически неэффективных институтов и в любом случае вряд ли могла произойти (как утверждают некоторые левые) за счет законов, еще больше препятствующих свободному обмену. Нерациональное распределение имеет свои пределы, и поэтому его исправление - и, конечно, ухудшение ситуации путем чрезмерного регулирования - имеет предел выгоды, намного меньший, чем на порядки, Великое обогащение. Предположим, что ужасное правительство, порождающее провалы рынка и убогие права собственности, изначально снизило доход на 80% от его потенциальной величины. В этом случае совершенно мудрое правительство, исправляющее все провалы рынка и устанавливающее идеальные права собственности, увеличило бы доход на коэффициент, рассчитанный путем деления Прибыли в 80 на первоначальные, ужасно неэффективные 20, т.е. на 4. Великолепно. Но Великое Обогащение было не в 4, а в 10, 30 или 100 раз.