Человеческий интеллект - не такое уж чудо эволюции, каким нам хочется его считать. Мы любим наши маленькие достижения - наши высадки на Луну и мегаполисы - так же, как родители любят своего новорожденного ребенка. Но никто не любит ребенка так сильно, как родители. Планета не любит нас так сильно, как мы любим свой интеллект. Поскольку мы действительно исключительны, хотя и не обязательно "хороши", мы породили больше смертей и разрушений для жизни на этой планете, чем любое другое животное, в прошлом и настоящем. Наши многочисленные интеллектуальные достижения в настоящее время ведут к нашему собственному вымиранию, а именно так эволюция избавляется от отстойных адаптаций. Это величайший из парадоксов, что мы обладаем исключительным разумом, который, кажется, чертовски стремится уничтожить сам себя. Если мы не найдем своевременного решения в духе пинкерианского "Звездного пути", человеческий интеллект прекратит свое существование.
Поэтому вместо того, чтобы с жалостью смотреть на коров, кур и нарвалов, которые живут в вашей жизни, потому что им не хватает человеческих когнитивных способностей, подумайте сначала о ценности этих способностей. Испытываете ли вы из-за них больше удовольствия, чем ваши домашние животные? Стал ли мир лучше благодаря интеллекту нашего вида? Если мы честно ответим на эти вопросы, то у нас будут веские причины умерить свое самодовольство. Потому что, в зависимости от того, куда мы пойдем дальше, человеческий интеллект может оказаться самой глупой вещью, которая когда-либо происходила.
Эпилог. Зачем спасать слизняка?
Поздней весной мой палисадник наводняют слизни. Их блестящие слизистые дорожки покрывают нашу подъездную дорожку, и каждое утро несколько дюжин слизней укрываются возле моей машины. Мой ежедневный ритуал теперь включает в себя проверку на наличие слизней, перемещение их из-под шин. Я не могу представить себе, как можно просто бездумно наехать на слизня. По-моему, это поведение социопата.
Это всегда было моим уделом в жизни. Я вырос в доме, где моя мама была другом всех животных. Когда я был маленьким мальчиком, я помню, как она разнимала толпу людей, которые грозились наступить на летучую мышь, барахтавшуюся на тротуаре перед аптекой. Моя мама, которую можно было бы наградить Нобелевской премией за робость, кричала, чтобы все отошли. Она нашла картонную коробку, забрала летучую мышь и спасла ее.
Унаследовала ли я мамин склад ума или научилась, наблюдая за тем, как она общается с животными , не имеет значения. Меня тоже снедает нечеловеческое сочувствие к окружающим меня живым существам. Моя дочь не раз опаздывала в школу из-за того, что я настаивал на утренней проверке слизней. И я не терплю раздавливания жуков, что за годы работы привело к множеству неловких (а иногда и конфронтационных) разговоров с арахнофобами и мухобойщиками.
Мой научный интерес к познанию животных был логическим продолжением моего воспитания. Но он также был ограничен ценностями и нормами, которые я усвоил в те годы. Я проводил только наблюдательные, а не экспериментальные исследования на животных. Я никогда не собирал данные о животных, содержащихся в неволе. Что-то глубоко внутри меня находит идею неволи проблематичной. С интеллектуальной точки зрения я могу привести множество аргументов в пользу того, что содержание в неволе иногда необходимо и даже полезно для некоторых видов. Некоторые учреждения, содержащие животных в неволе, делают хорошую работу, благодаря своим звездным исследованиям и вниманию к благополучию животных с целью сохранения природы. Другие заведения, где развлечения преобладают над благополучием, просто отвратительны. Но в любом случае я чувствую себя странно. Мои коллеги знают это обо мне с самого начала моей карьеры, и это не мешает мне проводить исследования дельфинов в дикой природе и (я надеюсь) вносить что-то полезное в эту область.
Однако я делаю исключение для комаров, которых я убиваю. Для меня насилие оправдано в интересах самосохранения. И вот тут-то и проявляется лицемерие убеждений. Если бы я был утилитаристом, верящим в максимизацию удовольствия для всех существ, то я не только не убивал бы комаров, но и позволял бы им пить мою кровь. Мое тело, вероятно, сможет выдержать многие тысячи укусов, прежде чем это станет серьезной проблемой, и это доставит удовольствие тысячам маленьких комариных умов. Но мне это кажется абсурдным. И я не хочу этого делать.
У каждого из нас есть свои представления о том, как следует обращаться с животными. Но большинство наших представлений не отличаются особой продуманностью или вытекают из каких-то сложных этических расчетов. Большинство из нас учится обращаться с животными на основе окружающей нас культуры, будь то общественная или семейная. Мы живем по непроверенным нормам. Например, на большей части территории Канады мы едим свиней, но не собак. Но нет ни одного закона, запрещающего такую практику. На самом деле, если вы выращиваете собак специально для того, чтобы съесть их, вы можете свободно превратить их в сосиски, суп или что-то еще. Тем не менее, в Канаде не существует широко распространенного поедания собак. Это просто норма, которой мы придерживаемся.
Когда я проводил исследования в Японии, один мой коллега спросил, не хочу ли я попробовать бургер, приготовленный из китового мяса. Я отказался. После продолжительной дискуссии о том, почему я не буду есть китов, я спросил его, подумал бы он о том, чтобы съесть бургер из собачьего мяса. Он не стал. Японцы считают собак домашними животными, а не едой. Для него это была абсурдная идея. Я объяснил, что культурное табу на употребление собачьего мяса в Японии - это то же самое табу, которое многие североамериканцы чувствуют, когда речь заходит о китовом мясе. Мне не нужно было приводить аргументы об интеллекте китов, численности популяции, жестоких методах лова или что-то в этом роде. Потому что причина, по которой большинство некоренных жителей Северной Америки, таких как я, не едят китов, заключается в том, что у них нет (недавней) культурной истории поедания китов. Это культурное табу. Этические аргументы часто следуют из этого табу, как след слизи за слизняком.
Все это так ужасно произвольно. Мои собственные убеждения не имеют особого смысла на бумаге. Например, я не вегетарианец. Несмотря на то что я трачу столько времени на заботу о своих цыплятах и стараюсь сделать их здоровье и счастье максимальным, я все равно съем куриный бургер. Я оправдываю это тем, что курица уже превратилась в котлету. Просто уже слишком поздно беспокоиться об уровне их счастья. Конечно, я бы никогда не съел свою собственную курицу, если бы она умерла; мы устраиваем ей похороны и достойно хороним. Безумие, правда? У меня нет единой последовательной моральной системы, которая бы определяла мое отношение к животным на всех уровнях. Временами мои убеждения прямо противоречат друг другу и кажутся лицемерными.
И я не одинок в своей логической непоследовательности. В Соединенных Штатах мыши, крысы и птицы, выведенные для исследований, не считаются животными в соответствии с Законом о благополучии животных, что позволяет исследовательским лабораториям обходить правила благополучия, касающиеся обращения с ними. До 95 % животных, используемых в лабораторных исследованиях в США, освобождены от действия федерального закона, который в противном случае обеспечивал бы их благополучие. Эта лазейка основана не на этических аргументах, касающихся страданий животных, а на юридических аргументах, касающихся ценности этих животных для медицинской науки и/или финансовых заинтересованных сторон.
Наука оказывается втянутой в этические дискуссии, когда мы начинаем искать факты о природе разума животных, чтобы помочь нам определить степень их страданий. Эта книга наполнена забавными фактами о разуме животных, которые, я надеюсь, познакомят вас с новыми способами мышления о животном мире. Но если вы надеялись прочитать что-то, что раз и навсегда покажет, что можно или нельзя, например, переезжать слизняков, то вас ждет разочарование. Наука о разуме животных сама по себе не может ничего сказать вам о моральности вашего поведения.
Надеюсь, я убедительно доказал, что все животные обладают сознанием: субъективным опытом, который помогает им принимать решения и формировать поведение. Животные кое-что понимают о течении времени и строят планы на будущее - часто всего на несколько мгновений вперед, но иногда и на несколько дней вперед. Животные кое-что понимают о смерти. Они учатся тому, как устроен мир, накапливая ассоциативную информацию о том, что когда происходит, но, вероятно, не о том, почему. Животные вырабатывают поведение не на основе негибкого инстинкта, а на основе сочетания врожденных склонностей и ожиданий, которые изменяются под воздействием окружающей среды и усвоенной информации. Животные могут быть обманчивы. У животных есть намерения и цели. У животных есть нормы, которые определяют их социальное поведение и дают им представление о том, что справедливо и как они (и другие) заслуживают обращения. Все эти когнитивные навыки помогали нечеловеческим животным процветать на протяжении миллионов лет. Дополнительные когнитивные навыки, которые помогают людям делать то, что мы делаем (например, язык, теория разума, каузальные выводы, мудрость смерти и т. д.), появились относительно недавно и еще не успели доказать свою ценность великому арбитру полезности - естественному отбору.
Зная все, что мы знаем о познании животных, так ли я безумен, если каждое утро спасаю слизней на своей подъездной дорожке? Это сводится к двум вопросам, оба из которых имеют для меня значение. Первый - как слизни воспринимают мир? Второй - что это говорит нам о том, как мы должны к ним относиться?