Если в тех регионах Европы, которые находились в пределах Римской империи, коммерция была очень развита, то с распадом империи на западе коммерция практически остановилась. В Англии распались даже основные аспекты профессиональной специализации, а некоторые технологии, такие как строительство из раствора и гончарное производство на колесах, практически исчезли к пятому веку н.э. Коммерческая деятельность начала несколько возрождаться в период с восьмого по десятый век, и, несмотря на то, что доказательства зачастую трудно найти, историки экономики проследили очертания медленного процесса коммерческого роста после этого времени. Изменения можно отчасти объяснить тем, что после примерно 1150 года Англия все больше включалась в расширяющуюся мировую экономику в качестве поставщика шерсти. Изначально, однако, эта торговля приносила выгоду прежде всего элитным секторам экономики - манорам и аббатствам, которые были основными поставщиками сырой шерсти. Она также приносила выгоду иностранным, особенно итальянским и немецким торговцам Ганзы, которые служили посредниками между крупными производителями шерсти и центрами сукноделия, например, во Фландрии.

Период с 1350 по 1450 год был отмечен войнами, социальными волнениями, возможными колебаниями климата и эпидемиями, особенно Черной смертью 1348-49 годов. Эти факторы привели к экономическому и демографическому упадку, но к концу XV века начался новый виток роста международной торговли, в ходе которого вместо поставщика сырой шерсти Англия превратилась в производителя тонкой шерстяной ткани. Эта новая суконная экономика принесла выгоды всем социальным слоям, включая крестьянство, и именно в этот момент в полную силу вступил коактивный причинно-следственный процесс, характеризующийся ростом населения, развитием рыночной экономики, повышением материального уровня жизни всех социальных слоев и ростом урбанизации, особенно в небольших городах, которые были центрами экспортно-ориентированной экономики. Причины этих глубоких изменений определить нелегко, но я указываю на эволюцию рынка как на ключевой, возможно, главный двигатель социальных и культурных перемен того времени. Я делаю это, следуя примеру таких выдающихся историков экономики, как Родни Хилтон, который давно признал важность роста рынка как источника социальных изменений, положивших начало европейскому модерну.

Коммерческие изменения происходили нелегко и не быстро, что отражает тот факт, что строители рынка сталкивались с "тысячей препятствий, многие из которых были грозными, а другие - непрочными, [которые] мешали их деятельности на каждом шагу" (Bridbury 1986: 117). Социальное неравенство, пронизывавшее долгое время манориальное общество, и феодальные узы личной зависимости ограничивали возможности простолюдинов полноценно участвовать в коммерческой жизни в качестве независимых экономических субъектов. Социальные перемены требовали новых представлений о правах собственности, чтобы собственность стала "частной для отдельных лиц и их семей, корпораций и других добровольных объединений" (Kerridge 1986: 121) (влиятельный аргумент Джона Локка во Втором трактате о том, что частная собственность и право собственности на продукты своего труда являются основными правами человека, был опубликован в 1689 году, задолго после того, как рассматриваемые здесь перемены были в самом разгаре).

Кроме того, простолюдины не могли доверять рынкам до тех пор, пока не были созданы институты, защищающие их интересы, в том числе моральные ограничения на использование богатства, поскольку в европейском Средневековье "все можно было купить", включая справедливость (Bridbury 1986: 83). Развитию рынка препятствовали и другие культурные ценности Средневековья, в том числе христианские догмы, порицавшие рынки и коммерческие сделки. Несмотря на социальные и культурные препятствия на пути коммерческих изменений, по оценкам Алана Эверитта (1967), уже к XIII веку в Англии и Уэльсе насчитывалось более 800 рыночных площадей (в дополнение к сотням торговых ярмарок), а к началу XIV века их число возросло до 1500-2000.

Рост числа не говорит о всей истории коммерческих изменений, в которых также наблюдались новые формы институциональных изменений. Торговые системы Средневекового периода не были высокоразвитыми и тяготели к модели, которую я ранее определил как ограниченные рынки. Это было верно на местном уровне, где рыночные площадки часто были закрыты для неместных торговцев из-за недоверия к чужакам. Модель ограниченного рынка также доминировала в коммерческих операциях на уровне городских или международных купцов, чьи масштабные операции ("частная торговля", часто в стороне от рыночных площадей) отражали их сетевой капитал и владение сложными финансовыми инструментами для покупки в кредит. Например, примерно к 1200 г. н. э. итальянские банкиры разработали системы, подобные современным векселям, которые позволяли им переводить крупные суммы в отдаленные районы. Проблема ограниченных рынков, ориентированных на элиту, усугублялась финансовым кризисом английской короны, которая заключала сделки с такими торговыми центрами, как Генуя, и их иностранными купцами - немецкими, ломбардскими, генуэзскими, венецианскими - на предоставление кредитов и военной поддержки в обмен на права монопольного контроля над международной торговлей. Эта тенденция к развитию торговли, ориентированной на элиту, контрастирует с бедственным положением простолюдинов, которые поначалу не получали выгоды от растущей международной торговли. Одной из причин этого было почти полное отсутствие общественных благ, в том числе отсутствие широко распространенного государственного образования. В результате многие простолюдины были неграмотны и, следовательно, не могли понимать контракты и другие финансовые инструменты, поэтому купцы воспринимали их как "слабых и легко обманываемых" (Everitt 1967: 566). Кроме того, феодальные маноры, желая получить прибыль от растущего спроса на сельскохозяйственную продукцию, оказывали повышенное давление на своих подневольных крестьян, требуя от них увеличения производства.

Казалось бы, все эти процессы должны были закончиться "закостенелой" системой ограниченных рынков, в которой от возросшей коммерческой активности выиграли бы в первую очередь элитные слои общества и купцы-иностранцы. Однако в долгосрочной перспективе этого не произошло. Иностранные купцы постепенно теряли влияние; в 1290 году были изгнаны еврейские торговцы, а в середине XIV века начались беспорядки против итальянских купцов, отчасти вызванные недовольством крестьян. В этом и других отношениях изменения постепенно двигали английскую экономику в направлении более высокой степени коммерциализации, которая включала в коммерческую деятельность простонародные хозяйства. Причины этого процесса эгалитаризации сложны, в том числе растущее недовольство привилегированной средневековой манориальной элитой и ее притязаниями на подневольных холопов, что привело к конфликтам, в итоге вылившимся в постепенную замену традиционных феодальных трудовых повинностей денежными выплатами. Таким образом, холопы становились арендаторами, обрабатывающими определенные участки земли, зарегистрированные на их имя, что давало юридические преимущества в случае наследственных споров и т. п., или же, все чаще, они становились свободными владельцами. Чтобы получить деньги, необходимые для своих манориальных владений или для покупки земли, простолюдины уделяли больше внимания рыночной продаже своих излишков продукции.

Еще одним источником эгалитаризирующих социальных и культурных изменений в эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени стало то, что в условиях растущей международной торговли независимое крестьянское хозяйство оказалось эффективным производителем, особенно в контексте производства тканей. Манориальная экономика, напротив, не смогла извлечь значительной выгоды из растущей международной торговли после 1450 года. Историки экономики выявили источники неэффективности манориальной системы, в том числе недостаток инвестиций в производство из-за щедрых расходов на великолепные дома и поместья. Кроме того, любой принудительный труд на помещичьих землях, скорее всего, был нерадивым и не отличался высокой производительностью, а попытки создать бюрократическое управление поместьями оказались неэффективными ("Срочные решения могли быть отложены, потому что люди на местах предпочитали не рисковать, а для надзора за чиновниками в поместьях требовался тяжелый аппарат управления" [в Miller and Hatcher 1978: 196-97]). Черная смерть, приведшая, по оценкам, к 40-50-процентному сокращению населения, также стала фактором перемен, поскольку поставила уцелевшие домохозяйства простолюдинов в более выгодное положение, когда в манориальной экономике стало слишком мало работников. К тому же нехватка рабочей силы усугублялась падением цен на зерно, что также вредило манорам. Как бы то ни было, к середине XV века система холопов, по сути, исчезла, а сборы, причитавшиеся манорам, имели тенденцию к снижению.

Новая экономика периода после 1500 года выросла на фоне упадка манориальной системы, особенно в южной части Англии, где росло число и численность населения городов с коммерческими функциями, связанными с растущей текстильной промышленностью. Новая экономика все больше зависела от простолюдинов, но это имело более ранние корни. Как отмечает Кристофер Дайер (2002: 165), уже в период позднего Средневековья крестьяне производили большую часть экспортной шерсти. Однако новая экономика развивалась медленно и была сопряжена с конфликтами, включая организованные восстания крестьян, иногда против требований манориальной системы, но чаще - против самой рыночной системы. Однако, как утверждает Э. П. Томпсон (1971), это не были движения, организованные людьми, которые выступали против разрушительного "проникновения" рынка в моральную экономику крестьянской общины; скорее, их целью было создание нового морального сообщества на рыночных площадях. Это новое моральное сообщество выросло в ответ на внешние коммерческие силы, управляемые купцами, которые простолюдины воспринимали как противоречащие их цели быть активными участниками растущей экономики. Помимо направленных действий, способствовавших рыночным реформам, рыночные площади также способствовали социальным и культурным изменениям более косвенными, непредвиденными способами, поскольку участие в рыночных отношениях, как правило, способствовало эгалитарным чувствам, а рыночные площади предоставляли место, в котором люди могли представить себе виды социальных действий, необходимых для преодоления угроз желаемому образу жизни. По словам Томпсона (Thompson, 1971: 135), в XVIII веке "рынок был местом, где люди, поскольку они были многочисленны, на мгновение почувствовали свою силу".