Признание №15

В седьмом классе я записалась на баскетбол, думая, что это сделает меня популярной. Играла в розовых конверсах, и за весь сезон набрала два очка от силы. Короче говоря: не прокатило.

Открыв глаза, я затаила дыхание, поражённая красотой. Если вид с небоскрёба захватывал своим размахом, то здесь я словно утопала в объятиях любимого города. Мы находились прямо в сердце Старого рынка, возвышаясь над ним, наблюдая за прогуливающимися людьми, конными экипажами и величественным фонтаном, установленным прошлым летом.

Мы были внутри Старого рынка, а не над ним, но оставались невидимыми.

Это было захватывающе. Я прошептала: — Это волшебно.

— Верно? – сказал он, глядя на что-то на горизонте. — Моё любимое место в городе.

— И снова, кто ты? – я сделала глоток густого сливочного кофе с шоколадом и посмотрела на его волевой подбородок. — Как ты узнал об этом месте?

— Мой брат раньше жил в этом здании, – ответил он всё ещё глядя куда-то вдаль. — Поэтому каждый раз, когда я приезжал к нему, мы всегда проводили время здесь, наверху.

— Повезло. Мои братья мелкие, да и вообще не родные. А где он теперь живёт?

Я смотрела на фонтан, но когда Ник не ответил, я повернулась к нему. Теребя манжеты рукавов, он вздохнул и сказал: — Да, это неловко. Его… нет в живых.

О нет. Та авария. — Ник, я...

— Он погиб в аварии на квадроцикле.

— Ник, прими мои глубочайшие соболезнования.

Он пожал плечами. — Всё хорошо, не то чтобы это произошло недавно. То есть, прошёл уже примерно год.

— Год? Это совсем немного времени. – Год, словно это было вчера.

— Всё нормально, – он не выглядел опустошённым, как после свежего горя. Он выглядел... отягощённым. Истощённым. Изнурённым этим, когда он устало улыбнулся мне. — Я не хотел сваливать это на тебя. Об этом странно говорить.

— Ну...

— Сегодня, как раз, годовщина, – Он сглотнул и попытался выглядеть безразличным, говоря: — Он умер на прошлый День Святого Валентина.

— Серьёзно?

Он слабо улыбнулся и сказал: — Как тебе такой подарок на праздник любви?

— На твоём месте я бы хотела врезать всем, кто говорит о цветах и конфетах. – Меня мутило от мысли, что кто-то мог умереть в день, когда другим присылают букеты из воздушных шариков и пиццу в форме сердца. И ещё я чувствовала себя маленьким ребёнком из-за того, что жалела себя из-за годовщины расставания родителей, когда Ник переживал такое. — Да кому вообще не всё равно?

От этого его улыбка стала чуть шире. — Согласна?

Теперь всё обрело смысл: то, как он жил жизнью взрослого в теле старшеклассника. Как могли выпускные, вечеринки и баскетбольные матчи казаться чем-то большим, чем бессмыслицей, после пережитой потери?

— Я полностью пойму, если ты не захочешь продолжать со мной ДБП, Ник, – я поставила свой стаканчик рядом с его, спрятала руки в карманы и почувствовала себя виноватой за то, что втянула его в свои приключения. — Может, тебе лучше...

— Побыть с моими родителями и слушать, как тихо стало в доме? Нет, это гораздо лучше.

Я направилась за ним к скамейке, примостившейся у засохшего растения на углу крыши. Он опустился на неё, а когда я села рядом, его рука нежно скользнула по моему рукаву, притягивая меня ближе. Он посадил меня так, чтобы моя спина уютно устроилась на его груди. Его рука обняла мои плечи, а подбородок мягко коснулся макушки моей головы.

— Тебе так удобно? – прошептал он, и его голос ласково вибрировал у меня в ушах.

— Угу, – тихо ответила я.

Мы сидели так, молча наблюдая за раскинувшимся перед нами миром, казалось, целую вечность. Но это не было неловко, просто тихо.

— Знаешь, что самое странное? Это разобщённость между жизнью и смертью в моей голове, – голос Ника был невозмутим, когда он сказал: — Я могу провести час думая о том, что он мёртв, но через пять минут, если я услышу шум в коридоре, то подумаю какую-то чушь вроде: «Эрик, наверное, принимает душ». Будто мой мозг знает, а память забывает, что-то такое.

— Это невероятно ужасно.

— В каком-то смысле, – его голос был тихим и солнце немного согрело мои щеки, когда он сказал: — Но часть меня любит эту путаницу, потому что на ту долю секунды кажется, что всё нормально. Странно, правда?

— Вовсе нет. – Мне было больно за него, и я положила свою руку на его. — Но после этой доли секунды, следующая доля секунды ужасна.

— Хуже не бывает, – он издал звук, похожий на смесь смеха и стона, и сказал: — Откуда ты это знаешь?

— Не знаю, как этого могло не быть. – Я провела пальцем по его костяшке и спросила. — Вы были близки?

— Да. Ну, близки так, как близки братья с разницей в три года. Мы большую часть детства дрались, но всегда были вместе.

— Тебе, наверное, сейчас очень одиноко. – Я знала, что есть вещи и похуже одиночества, но также знала на собственном опыте, что пустая ноющая боль одиночества может быть совершенно удушающей. Я повернулась на скамейке, положила руки ему на щеки, поражённая печалью в его глазах.

Я понятия не имела, что делаю, но чмокнула его в кончик носа. Потому что здесь речь не шла о парнях и девушках, любви и влечении, а о человеческой душе, которая нуждается, чтобы её поняли. Я знала это, потому что, хотя это и не было сопоставимо с тем, что он, должно быть, испытывает, я часто ощущала подобное одиночество. Каждый раз, когда мама забывала, что это были выходные у неё, или папа оставлял мне записку с просьбой заказать пиццу, потому что он, Лиза и мальчики уже поужинали, я чувствовала себя самой одинокой в мире.

— Прекрати, – Ник накрыл мои руки своими, прижав их к своему лицу. — Убери это грустное выражение лица. Ты сейчас думала о Саттоне?

— Что? – это заставило меня фыркнуть. И я поняла, что ничего не чувствую при упоминании о моём бывшем парне. — Знаешь, я вообще-то забыла, что он существовал.

— Тогда что это было? – его большой палец погладил мою руку, когда он убрал её от своего лица, а затем обхватил своими пальцами. — В чем причина этой грусти на твоём лице?

Я потёрла губы друг о друга. Я никогда, ни с кем, не говорила о своих родителях. Но когда Ник посмотрел на меня так, будто ему действительно не всё равно, я обнаружила, что рассказываю ему всё. Наши пальцы переплелись, когда я потерялась в рассказах о междоусобицах и новых блестящих семьях.

Я не осознавала, насколько глубоко зашла в своих откровениях, пока не увидела, как слёзы застилают мне зрение.

Нет, нет, нет, нет, дура, не реви перед Ником Старком, единственным, кто должен плакать.

— Извини, – я быстро моргнула и сказала: — Это странно, я никогда не говорю об этом. Наверное, последнее, что тебе хочется услышать сегодня, это о моей унылой семейке.

— Ты ошибаешься, – он сглотнул. — Знать, что я не единственный, э... одинокий? Да, думаю, это как-то помогает.

Я заставила себя улыбнуться. — Значит, ты рад, что я плачу. Такой козел.

Это заставило его улыбнуться и сжать мою руку. — Немножко.

Мы оба рассмеялись, и я сказала: — На самом деле я понимаю, что ты имеешь в виду. Ничто не заставляет тебя чувствовать себя таким одиноким, как мысль, что ты один такой.

Ник улыбнулся и сказал: — Расскажи мне больше о себе. Это хорошо отвлекает.

Я поведала ему множество небольших историй, и он, казалось, был очарован каждой. Он шутил и поддразнивал, но это было тепло и дружелюбно, и это всё, что требовалось моему одинокому сердцу.

— Ты социопатический маленький дьяволёнок, – засмеялся он дёргая меня за прядь волос, после того как я рассказала ему о своей тайной коробке жизненных признаний. — Лучшая ученица Хейзелвуда совсем не такая, какой кажется.

— Вообще-то, я давно уже ничего туда не добавляла, – уточнила я.

— Врёшь, – фыркнул он и мы оба рассмеялись.

— О! Вот хорошая история, – сказала я. — На свой девятый день рождения я только и мечтала о фиолетовом торте с единорогом из пекарни Миллера. Он был великолепен, Ник, правда. В глазури были блёстки, так что казалось, что он усыпан тысячью крошечных бриллиантов. Каждую субботу, когда бабушка водила меня за пончиками, я любовалась этим блестящим, красивым тортом. Я была от него в восторге целый год, и только его и хотела в подарок. Никаких игрушек, никакой одежды, только его! И я всем уши прожужжала этим.

— Звучит как уродливый торт, – подразнил он, нежно потирая мои пальцы. — Но продолжай.

— Ну и вот, день рождения, я вне себя от волнения, да? Моя мама с её хахалем везут меня на роликовый каток, и я не могу усидеть на месте. Немного катаюсь с друзьями, и вот наступает время торта.

— Такое чувство, что мне не понравится эта часть, – сказал он.

— О, это точно, – я улыбнулась теплоте в его глазах и сказала: — Потому что мама смотрит на папу и говорит: «Том? Торт...?», – я покачала головой от воспоминания. — А он в ответ: «Бет? Торт...?».

— Нет, – застонал Ник.

— Да. Затем они впадают в свою манеру общения с фальшивыми улыбками, но со скрытой враждебностью, споря из-за того, что вечеринка приходится на мои дни у мамы, и он думал, что она отвечала за торт. А она думала, что поскольку я увидела торт, когда была с его матерью, то отвечать за него должен был он.

— А ты сидишь, слышишь слово «отвечать» и чувствуешь себя ужасно, так ведь?

— Именно. Мол, если они заботились обо мне и моём дне рождения, разве они не должны были хотеть, чтобы у меня был тот фиолетовый торт с единорогом, несмотря ни на что? – я закатила глаза. — Затем они сказали: «Ну и ладно» и просто воткнули кучу свеч в пиццу пепперони, которую дети уже начали есть.

— Торта вообще не было? – спросил он, выглядя возмущённым.

— Нет. – Мне даже захотелось рассмеяться над его обиженным видом. — У вас с Эриком когда-нибудь были глупые вечеринки на роликах по случаю дня рождения?

— Да ни в жизни. Мы ходили играть в лазертаг9.

— Круто.

И тут он начал рассказывать про своего брата, делиться воспоминаниями, от которых его голос дрожал, а глаза светились счастьем, и я не могла наслушаться. Он сыпал историями одна за другой, как они с братом отжигали после того, как Эрик переехал в центр, творили неподобающие вещи и отправляли друг другу глупые мемы. Слёзы снова текли по моим щекам, но на этот раз от неудержимого смеха.