- Вот как хорошо поет! Видно, по кому-нибудь страдает.

- Да, в горле у него так и кипит.

- Ашуг любви!

Одна из девушек повернулась лицом к певцу и крикнула:

- Слушай, парень, пусть пропадет твоя зазноба! Не терзай себя!

Девушки расхохотались.

Салатын тихо подошла к ним. Наполнила свой кувшин, поставила его в сторону и, подобрав подол, пошла вниз по течению воды. Нарвала там ярпыза и вернулась обратно. Хотела было взять свой кувшин и уйти, как вдруг одна из девушек взяла ее за руку и расхохоталась.

- Слушай, посмотри на себя, какая ты!

- А что случилось?

- Губы у тебя синие. Что ты ела?

Салатын ладонью вытерла рот и увидела на пальцах следы чернил.

- Это от ручки.

- Какой еще ручки? Разве ты пишешь?

- Да нет, от ручки Ашрафа. - Салатын подолом платья стала вытирать рот, но еще больше размазала чернила по лицу. Девушки опять засмеялись. Салатын пришлось поставить кувшин на землю и вымыть лицо родниковой водой.

- Возьми песок, почисти себя, как самовар, - пошутил кто-то.

- Ты и молитву умеешь написать?

- Да отстаньте вы от меня. Я вижу, у вас настроение повеселиться, а у меня дела.

Салатын рассталась с девушками и поднялась по извилистой тропинке. А ребята все играли и пели на той стороне. Саз звучал все громче и громче. Слова ашуга доносились до Салатын.

Салатын, куда идешь по тропе?

Слушай, я пою о тебе.

Ты гибка, как весной лоза.

Как у серны, твои глаза.

Но куда бы ни шла, грустя,

Мои слова догонят тебя.

Салатын, услышав свое имя в песне, споткнулась и чуть не упала. Губы ее задрожали от обиды и гнева. "Чтоб ты пропал, опозорил меня на все кочевье".

Ашуг же, поняв, что песня его услышана, встал и запел еще громче, повернувшись лицом к долине:

Не беги так поспешно ты,

Скажи, чья невеста ты.

Горным снегом сверкаешь ты,

Но на солнце растаешь ты.

Салатын заколебалась. Ей хотелось скорее добежать до кочевья, но ей хотелось и дослушать песню. Ей было приятно, что в песне восхваляется ее красота, но ей было неприятно, что упоминается вслух и пускается по ветру ее имя. При последних словах песни ашуг вскинул вверх свой саз и закружился на одном месте. Салатын показалось, что за ее спиной, около родника смеются девушки. Хотелось оглянуться, но не хватило смелости. Наконец она добежала до своего становища, опустила кувшин с плеча на землю и вытерла пот со лба.

Ее позвала Зарнигяр-ханум.

- Ну что, нарвала ярпыз?

- Нарвала. Посмотри сколько, - наверно, хватит.

- Достаточно. Теперь отнеси еду Ахмеду и его ученикам.

Салатын начала хлопотать. Вынесла на улицу постель, перестелила ее и аккуратно сложила в угол. Взяла пиджак Ахмеда и хотела тоже его погладить, но в это время из бокового кармана пиджака выскользнула коробка. Папиросы рассыпались. Салатын опустилась на колени и собрала все папиросы. Мелкие золотые буквы на каждой папиросе привлекли ее внимание, тем более что теперь многие буквы были ей знакомы. Она никогда не видела таких красивых папирос. Отец и Шамхал курили просто табак, сами сворачивали папиросы из бумаги. А эти были так красивы, что хоть вешай вместо украшений. Салатын понюхала их и удивилась их аромату. На нее вдруг напало озорство. Она спрятала папиросы за пазуху и побежала в свой алачыг. Открыла сундук, достала флакончик с духами и обрызгала все папиросы. Интересно, догадается ли он, когда будет курить, что папиросы обрызганы духами, и догадается ли, кто это сделал? Что он подумает? Будет гадать. Вот потеха!

Тут новая проказа пришла ей в голову. Она достала из-под перины все свои письменные принадлежности, высыпала папиросы на стол, а на дне коробки написала "Ахмед". Теперь надо было выполнять поручение матери. Салатын взяла узелок с едой и пошла в долину. По дороге на нее напало раскаяние. "Что же это я наделала, - казнила девушка сама себя, - или совсем уж я лишилась разума. Зачем надо было душить чужие папиросы? Какое мне дело до чужого парня? Разве мыслимо так шутить с посторонним человеком? Ни с того ни с сего наделала глупостей. Может, пока не поздно, взять эти папиросы и спрятать или выкинуть? Тогда он не подумает на меня, а подумает на ребят. Или сказать, что нечаянно пролила духи. А куда денешь написанное слово? Дура я, дура. Как вернусь, так и спрячу коробку. Если отец узнает о моей проделке, он изрежет меня на кусочки величиной не крупнее уха. А что сделает со мной Шамхал?"

Ахмед и его ученики расположились в тени скалы. Ахмед сидел на большом камне. Осман писал углем на скале. Немного в стороне Ашраф учил Селима читать стихи. Даже на земле виднелись кривые строчки. Все были очень увлечены. Осман остановился с углем в руке и, глядя на скалу, задумался. Вид у мальчика сейчас был забавный, лицо измазано углем, вспотело. Глядя вверх Осман что-то считал про себя, опять писал углем на скале и снова стирал. Потом он вытер камень мокрой тряпкой и стал быстро писать. Ахмед подошел к Осману и похлопал его по плечу.

- Теперь я спокоен, молодец. А как ты, Селим?

- Я все знаю. Хоть во сне могу рассказать.

- Очень хорошо, и стихи знаешь?

- И стихи.

- А я вам принесла еду, пора обедать.

Все обернулись и посмотрели на Салатын, стоявшую на скале с узелком в руке. Ашраф побежал к сестре, обнял ее за плечи.

- Вот это прекрасно! Быстрее развяжи узелок, что ты там принесла?

Салатын расстелила скатерть в тени скалы на зеленой траве. Аромат свежего горячего чурека распространился вокруг. Ашраф взял целый чурек и завернул в него овечий белоснежный сыр.

- Скорее, Ахмед! Свежий чурек с овечьим сыром!

Ахмед не торопясь подошел к скатерти.

- Вечером у нас будет довга, - сообщила Салатын.

- Из ярпыза, не так ли?

Ашраф позвал и детей. Они сели в круг, скрестив ноги. Салатын, увидев измазанное лицо Османа, засмеялась.

- Ты похож на угольщика. Да и другие ничуть не лучше, ну-ка быстрее бегите на родник. Кто скорее умоется и вернется?

Ребята, перегоняя друг друга, пустились в долину, к роднику.

14

Ночью над кочевьем поднялся шум. Начали лаять псы. Только что уснувшие женщины и дети проснулись. Все насторожились и сидели на своих постелях, прислушиваясь. Неизвестно было, кто возмутил спокойствие становища, но по голосам, а главным образом по шуму можно было следить за действиями напавших. Послышалась грубая брань, кого-то оттолкнули, заплакали дети, запричитала женщина, треснул забор. Ночная возня перемещалась от алачыга к алачыгу.

Зарнигяр-ханум тоже прислушивалась к шуму. Она воображала себе, как разбойники врываются в алачыги, сбрасывают одеяла с женщин и детей, хватают за руки девушек. Страх обуял ее. Она сразу поняла, откуда произошел весь этот шум, кто эти разбойники и кого они ищут. И надо же было совершить такую оплошность. Мужчины все уехали вниз, на уборку хлеба, здесь остались только одни пастухи. Разве можно было в такое время оставлять Салатын у себя? Надо было спрятать ее где-нибудь, надо было оставить ее у Ашрафа. Какой-никакой мужчина. Да она и спала всегда у него. Сегодня, как на грех, пришла к матери. Что теперь будет?

Вблизи раздались грубые, хриплые голоса. Шарили уже в соседнем алачыге. Выбрасывали на улицу детей. Ругань смешалась с плачем.

- Собачьи дети! Что вы ищете здесь? Что хотите от женщин?

- Где девка?

- Какая девка, тупица, собачий сын?

- Молчи, гадина! Говори, где девка?

Зарнигяр показалось, что она среди брани услышала имя Салатын. Она похолодела, а в коленях послышалась странная слабость. В лихорадочной дрожи застучали зубы.

"Сейчас придут, опозорят. Что же делать? Аллах, помоги! Чтобы тебе всегда было пусто, Джахандар-ага! Это из-за тебя мы страдаем!" Она задохнулась. Хотела встать и, в чем была, схватив Салатын за руку, бежать в долину. Позвать Ашрафа на помощь. Но и сына она боялась звать на помощь. Его в два счета убьют, трудно ли с ним справиться этим бандитам.