Джахандар-ага запретил разводить костры около своих арб, понимая, что если кому-нибудь понадобилось бы, то из темноты будет при свете костров видно все, как на ладони. Ничего не стоит прицелиться и выстрелить. Стада его отдыхали поодаль, там и разожгли костры. А сам Джахандар-ага устроился в темноте под дубом. Ашраф сел рядом с ним.

Если бы не костры, ничего не увидеть бы и в двух шагах. Ночь опустилась хотя и звездная, но непроглядная. А отвесные скалы окружали со всех сторон долину. Они поднимались высоко в небо и только тем были отличимы от ночной темноты, что загораживали собою звезды.

Ближе к полуночи отвязали псов. Женщины и дети улеглись спать в кибитках. Костры поблекли. Ашраф тоже пошел к арбе.

Салатын уже постелила постель и ждала брата. Они легли рядом. Лежали, прислушиваясь к шуму реки и голосам ночных птиц. Иногда доносился издали гул срывающихся в реку камней. Может быть, почуяв скотину, в скалах бродил медведь.

В дальнем конце становища кто-то заиграл на свирели. Ашраф, закрыв глаза, прислушивался к мелодии, которую любил с детства. Оп старался представить себе человека, который на простой свирели с несколькими дырками играл искусно, как на флейте. В звуках свирели слышалась грусть, проникающая в глубину души и уносящая мысли в дальние дали.

Играли сперва "Чобан-баяты", а затем перешли на шуточную. Ашраф знал, что там, где играют сейчас, подшучивают над девицами, над женщинами, отпуская колкие и едкие намеки. Но никто не обижается на незлые шутки.

Вот свирель замолчала. Вспыхнул смех, потом снова заиграли, на этот раз танцевальную, послышались хлопки, кто-нибудь пошел танцевать. Салатын локтем тронула Ашрафа:

- Нравится тебе, брат?

- Очень. Так бы и побежал туда.

- Тебе не стоит. Не стыди нас.

- Танцевать разве стыдно?

- Семинаристу не подобает.

- Чем же я лучше их?

- Разве можно тебя сравнить с ними?

- Перед богом все одинаковы.

- В вечерний час не задевай бога. Лучше послушай, как там поют. Какой чистый, хороший голос.

Я сидел у ручья.

Девушки пришли за водой.

Пусть окончится жизнь моя

Из-за девушки молодой.

Охотник, меня пощади,

Я олень этих гор.

Рана в моей груди,

Синим взглядом сражён в упор.

Все затихло. И люди, и окрестные горы, и сама ночь заслушались грустной песней.

Брат и сестра не спали до тех пор, пока не утихли в становье последние звуки. В полной тишине долго еще лежали они, глядя в бездонное звездное небо.

Салатын все вспоминала дневное происшествие около родника и думала о нем. Она никак не могла забыть лукавого и обвораживающего взгляда Пакизе, которым та посмотрела на Ашрафа, прежде чем повернуться и уйти. Ее смех, ее кокетство не давали Салатын покоя.

"Чтоб ты пропала, - думала Салатын. - Глаза словно змеиные. В одну минуту околдовали парня. А что ему было делать? Я девушка, и то не могу спокойно глядеть на нее. Глаза у нее словно кипят. Зарится на брата, стелется перед ним". Тут у Салатын появилась гордость за Ашрафа, за то, что такая красавица ищет его внимания.

"Ничего, пусть попускает слюнки, пусть поползает за Ашрафом. Это еще начало. Многие девушки будут бегать за братом, будут напрашиваться в жены. Но не так-то легко моего брата прибрать к рукам".

Потом пошли у Салатын грустные раздумья. Как бурный, мутный поток после дождя, они смыли и унесли радость. Салатын вспомнила гибель тети. "Виноват в этом молла Садых. Если бы не его подвох, разве пошла бы Шахнияр к этим мюридам. Не стряслось бы такой беды. И раньше отец не ладил с моллой. Он презирает его, называет бесчестным, танцующим под чужую дудку. А теперь они совсем на ножах. Разве отец допустит, чтобы Ашраф и Пакизе... Значит, что же, жизнь готовит еще один большой скандал? Мы живем, ничего не знаем, а между ними что-то намечается. Иначе они не любезничали бы так. Неужели и Ашраф вслед за Шамхалом женится против воли отца? Неужели мне не гулять и на его свадьбе?" От таких мыслей Салатын стало совсем не по себе. Она прислушалась к дыханию брата.

- Ты не спишь, Ашраф?

- Нет сна ни в одном глазу.

- И мне не спится.

Опять помолчали.

- О чем ты разговаривал с Пакизе какими-то намеками? Когда ты ее напугал?

- Если из-за этого у тебя сон пропал, то закрой глаза и спи.

- Пока не скажешь, я не отстану.

Ашраф понял, что сестра тревожится за него, и рассказал, как они однажды встретились на берегу Куры. Шла уже вторая половина ночи. Усиливался шум реки.

- Ашраф!

- Ну?

- Пакизе нравится тебе, что ли?

- А тебе?

- Не знаю. Лицо у нее неплохое.

- Да, красивая девушка.

Вдруг Салатын осенила догадка: парня околдовали. Колдовство содержалась в этой алыче. Девушка умышленно вышла навстречу и вместо воды дала алычу. Помоги, аллах, убереги моего брата.

Стало жутко от этих мыслей. С тревогой она спросила:

- Ты веришь в колдовство, Ашраф?

- Какое такое колдовство?

- Говорят, молла Садых колдун и так умеет делать, что ячмень ползает по столбу.

- Ну и что из того?

- Чтобы у меня язык отсох, брат. Иногда мне приходят на ум ужасные мысли. Тебя могут околдовать и сбить с толку. А это может навлечь беду на всех нас. Ты же сам знаешь, что отец ненавидит их. Разве он согласится на такое дело?

- Почему не согласится, Салатын?

- Ради бога, будь подальше от них. Вдобавок ко всему ты еще съел эту алычу. Я так боюсь.

- Ты думаешь, алыча заколдованная?

- Не смейся.

- Сейчас встану и доем остальную.

- Не издевайся надо мной. Клянусь, тебя околдовали.

- Да, я околдован, родная моя сестра. Горю, как Керем15. Туши меня.

- Ашраф, не пугай! - Салатын привстала в тревоге.

Ашраф, смеясь, обнял сестру, повалил ее на подушку и закрыл одеялом.

- Ладно, успокойся. Я же не глупый. Я нарочно тебя позлил. А теперь ночь на исходе, надо спать.

Они прижались друг к другу и вскоре задышали ровно и глубоко. Но долго спать им не пришлось. Под утро грянули подряд два выстрела. Вся долина загудела. Люди, дремавшие вокруг остывших очагов, повскакали на ноги. Кочевье зашевелилось. Женщины, не понимая, в чем дело, схватили детей на руки, мужчины бросились к скоту. Собаки устремились за дорогу, в глубь леса.

Джахандар-ага взял винтовку наизготовку, но с арбы не сошел. Он ждал, пока вернутся его люди и скажут, что там такое. Ашраф тоже вскочил с постели. Он хотел было взять свою винтовку и отправиться в лес, но отец остановил его.

Между тем небосклон заалел. Со стороны родника послышался звон колокольчика и как будто стон. Джахан-дар-ага узнал по звону, что это колокольчик, привязанный к шее его любимца, ручного оленя.

Действительно, вскоре пастухи принесли оленя к дубу, под которым сидел Джахандар-ага. Нельзя было спокойно глядеть на это зрелище. Из груди оленя сочилась кровь. Бедное животное силилось встать на ноги и не могло. Все молчали, думая, какой же негодяй поднял руку на это доброе существо, выросшее среди людей и так доверчиво привязавшееся к ним.

Подошел Джахандар-ага, и пастухи расступились. Олень, увидев хозяина, старался собрать последние силы и встать, но, почувствовав свое бессилие, опрокинулся и тихо простонал. В глазах у него стояли слезы. Он просил помощи, молил о ней. Джахандар-ага потемнел. Мало того, что ему было жалко оленя, он понял, что кто-то опять бродит вокруг кочевья, замышляя злое дело. Это не случайность, что ранен его олень, это вражда.

Арба Шамхала стояла на некотором отдалении от места, где расположился отец со своими людьми. Услышав выстрелы, Шамхал, как и все, вскочил в тревоге. Первым делом он отыскал взглядом отца: не случилось чего-нибудь с ним? Сейчас Шамхал стоял в стороне и кусал губы. "Кто пристает к отцу? Может быть, думает, что если остался без старшего сына, то можно его задевать?" Шамхал чуть не заплакал от обиды. Когда он злился, но был бессилен что-либо сделать, всегда ему хотелось плакать. То же случилось и теперь. Трудно предполагать, кто подстрелил оленя. Если бы Шамхал знал, кто это сделал, он тотчас же взял бы винтовку и наказал обидчика. Но на олене дело не кончится. Враг, наверно, рыскает за деревьями, под скалами, ищет удобной минуты. Вот-вот пальнет по кочевью и обрушит еще большую беду. Что там олень! Поэтому Шамхал решил издали постоянно оберегать отца. Со стороны виднее любая опасность.