Гюльасер поняла все, и на ее глаза набежала тень. Куда более густая, чем тень обрыва. Шамхал схватил ее за локоть. Кувшин покатился по земле, проливая воду. Она хотела закричать, но жесткая сильная ладонь закрыла ей рот.

Шамхал не обращал внимания на то, что девушка билась в его руках. Лицо его покрылось царапинами, но он, как ягненка, бросил добычу в лодку и впрыгнул сам.

- Трогай, гони! - скомандовал он слуге. Он что есть силы держал Гюльасер, не давая ей вырваться, опрокинуть лодку или же выброситься за борт. Лодка очень быстро отошла от острова, обогнула его и скрылась из глаз.

Дети, прибежавшие в деревню, наперебой рассказывали о том, как двое мужчин насильно усадили девушку в лодку и увезли. Они видели, что девушка сопротивлялась, вырывалась, норовила броситься в воду, а парень крепко ее держал и, кажется, даже бил по щекам.

Девушка плакала и билась, но крика ее никто не слышал. Лодка ушла по направлению к лесу, на тот берег Куры.

Пастухи, пригнавшие стадо на водопой, нашли кувшин. Они показали его женщинам, и те узнали, кому принадлежит кувшин. Тотчас известили Годжу-киши. Черкез, узнавший, что украли его сестру, схватил винтовку и, не помня себя от гнева и обиды, прибежал на берег. Огляделся по сторонам, несколько раз выстрелил в воздух, но, конечно, никого увидеть не мог. Плотная темень окутала все вокруг. От шума Куры, от шелеста кустов человеку становилось не по себе. Шакалы выли в овраге.

Черкез некоторое время бегал по берегу, но, поняв, что горю ничем не помочь, вернулся в село. Взобравшись на подъем, он остановился. В селе зажглись огни. Во дворах горели костры. Собаки, спущенные с цепей, урча грызли кости. Только в их доме, на краю села было темно.

Тяжело вздохнув, Черкез направился в сторону темной своей лачуги.

Шамхал нравился Гюльасер давно. Ей помнится - было это два года назад, во время переезда в горы - арбы гейтепинцев остановились на берегу реки, которая с шумом неслась по дну ущелья, стиснутого скалами с двух сторон. Все расположились рядом со своими арбами, постелив циновки на траву и на камни. Пожилые, старейшие люди села отдыхали, задумчиво опираясь на палки, юноши джигитовали, стараясь обогнать друг друга, девушки и женщины шли по воду, готовили чай. Дымились костры. Несколько человек, сложившись, купили барана и теперь, зарезав его, делили мясо.

Арба Годжи-киши всегда плелась в конце обоза, поэтому и на стоянках она оказывалась поодаль от всех.

Гюльасер видела, как отец суетится, хлопочет вокруг арбы, а мать сидит сложа руки и глядит на чужие костры, кастрюли, самовары, из которых выбивается пар. Гюльасер, что-то решив про себя, вытащила из арбы серую циновку и постелила ее. Сверху бросила небольшой матрац. Вытащила желтый самовар. Мать, увидев, что дочка готовится к обеду, удивилась:

- Доченька, что это ты задумала?

- Ничего, - спокойно ответила Гюльасер и повернулась к отцу. - Отец, ложись, отдохни, а я разведу костер.

Она взяла кувшин и пошла к ручью. Через полчаса и рядом с арбой Годжи-киши задымил костер. Что-то булькало в кастрюле, шипел желтый самовар. Гюльасер обняла за шею мать, которая все еще удивленно глядела на дочь.

- Мама, родная, кто придет и станет заглядывать в нашу кастрюлю? Пусть все думают, что и мы готовим обед, что и мы кипятим чай.

- Дочка, ты не знаешь, что такое ехать с обозом. Могут прийти гости, и мы опозоримся.

- Опозоримся так опозоримся, что же делать?

И на самом деле немного погодя Черкез и Шамхал подошли к арбе. Краем глаза Черкез посмотрел на отца, лежащего на циновке, на кипящий самовар, на кастрюлю. Недолго думая, он предложил Шамхалу пообедать с ними. Честно говоря, он ожидал, что Шамхал поблагодарит и откажется. Но, к удивлению Черкеза, Шамхал сказал:

- Пожалуй, я выпью стакан чая.

По смущенному виду матери, по раскрасневшимся щекам Гюльасер, по их немым взглядам Черкез понял все, но уже было поздно. Поздоровавшись с Годжой-киши, Шамхал сел рядом с ним.

Гюльасер сидела рядом с самоваром и спокойно мыла стаканы. Годжа-кищи, опомнившись, первым заговорил:

- Будь проклята бедность! Чем же теперь угощать тебя, сынок?

- Ничего не надо, дядя Годжа. Будет неплохо, если Гюльасер даст просто стаканчик чаю.

- Чай-то у нас есть, но...

Гюльасер поняла, что отцу трудно выговорить остальные слова, и решительно закончила за него:

- У нас нет сахара.

- Почему нет, доченька, я сейчас принесу. - Зулейха сделала вид, что хочет подняться.

Шамхал поглядел на мрачно сдвинутые брови Черкеза и понял, как обстоит дело. Чтобы вывести всех из неловкого положения, он улыбнулся и сказал:

- Не беспокойтесь, Зулейха-хала, ваш чай будет сладок и без сахара.

Гюльасер поставила перед Шамхалом стакан пустого чая и посмотрела на него. Она улыбалась в это время, но живая ее улыбка вдруг остановилась и застыла. Она увидела вдруг глаза мужчины, смотрящие на нее ласково и в то же время как-то жестко и властно. Она почувствовала, что всю ее обдало жаром, как от очень близкого большого костра. Все ее существо потрясло, как ударом грома. Должно быть, в этой застывшей позе и с этим застывшим выражением лица она простояла довольно долго. Иначе зачем бы нарочито громко закашлял отец, а Черкез посмотрел на нее осуждающе и сурово.

Наконец она спохватилась и отняла руки от стакана. Стучало в ушах. Она с трудом различала, о чем говорят мужчины. Хотела встать и уйти, но почему-то не смогла этого сделать.

Шамхал просидел недолго. Выпив чай, он сразу поднялся. "Да будут сладкими ваши уста", - поблагодарил он. Однако, прежде чем уйти, еще раз оглянулся и посмотрел на Гюльасер. Девушка ясно слышала, как он сказал Черкезу, уходящему вместе с ним:

- Славу богу, сестра у тебя совсем уж взрослая.

Гюльасер следила за ними до тех пор, пока они по тропинке не вышли на большую дорогу. Если бы мать не позвала ее, она, может быть, до самого позднего вечера стояла бы и глядела вслед ушедшим. Убирая скатерть и стаканы, она вспомнила слова гостя: "Ваш чай будет сладок и без сахара". "Что это значит? То есть как это так, чтобы чай был сладок без сахара? Почему? Может, он хотел сказать... А глаза его так и лезут в душу".

Все лето, находясь на эйлаге, и даже осенью, когда вернулись в село, Гюльасер не могла забыть ни загадочные слова Шамхала, ни его взгляд. Как только она вспоминала тот вечер, так снова чувствовала то охватывающее всю душу тепло, и слегка кружилась голова, и слегка темнело в глазах, а сердце сжималось с незнакомой до сих пор сладостной болью. Ей хотелось кому-то все рассказать. Но кому же можно доверить такую тайну? Разве люди не стали бы смеяться над ней. Разве они не сказали бы с удивлением: "Смотрите-ка, а у этой Гюльасер неплохой аппетит и губа не дура. Выбрала сына Джахандар-аги".

Ночью, укрывшись стареньким, плохо согревающим одеялом, Гюльасер подолгу глядела на закоптелые балки своего бедного жилища и слушала стрекотание сверчков. Гюльасер старалась закрыть глаза и заснуть, но это не удавалось; словно на горячих углях, она ворочалась с боку на бок. Ее переживания были новы, и она не могла в них разобраться. Порой она ругала себя и говорила: кто такой он, кто я? Но все же слова Шамхала звенели в ее ушах, а перед глазами все время стояло его лицо. Когда Шамхал водил своего коня на водопой, она придумывала разные уловки, например брала кувшин и спускалась к Куре. Она утешалась хотя бы тем, что издали видела парня. По утрам, под предлогом, что надо проветрить постель, она поднималась на навес и без устали глядела в сторону дома Джахандар-аги. Когда же случай сталкивал ее с Шамхалом, она сворачивала в сторону или проходила мимо, не глядя, словно ее ничего не интересует. Она чувствовала взгляд, устремленный в ее спину, и спотыкалась на ровном месте. В это время Гюльасер боялась, что ее сердце выпрыгнет из груди. Горестное и сладкое, неизведанное чувство тяготило и пугало ее, но в то же время она не хотела бы от него избавиться. Разве можно до конца понять тайну девичьей души?