"Придет время, поумнеет, - думал отец, - стукнется раз-другой лбом о камень и вернется назад".

Однако события продолжали развиваться не так, как предполагал Джахандар-ага.

Однажды пастухи доложили, что Шамхал пришел в табун и увел белоногого коня с белым пятном на лбу. Не говоря никому ни слова, ворвался в центр табуна, схватил лошадь и, вскочив на нее, умчался прочь. Никто не успел остановить. Эта весть разозлила Джахандар-агу, хоть он и не сказал никому ни слова.

Зарнигяр-ханум, которая все еще дулась на мужа, не упустила случая, чтобы уколоть: "Наконец-то ты добился, чего желал. Теперь твое сердце успокоится".

Джахандар-ага думал, что сын уведет еще какую-нибудь скотину. Но Шамхал затих.

Он жил один в своей лачуге, стены которой пахли сырой землей. У него не было ни постели, ни горячей еды. Поначалу жизнь казалась ему очень легкой. Но через несколько дней он понял, что жить так будет очень трудно. Он несколько раз хотел сесть на коня и ехать к дяде или к другим родственникам, но каждый раз отказывался от своей мысли. Он стеснялся пойти и к Черкезу.

Честно говоря, мысль о постройке дома внушил ему именно Черкез.

- Ты же не я - бедняк, - говорил он ему. - У твоего отца полно земли, табунов, скота. Возьмешь себе сколько хочешь, будешь сеять, разводить скот, вести хозяйство. А дом у тебя будет все-таки свой. Нет хуже, утруждать родственников и близких.

Шамхалу понравился этот совет, и после некоторых раздумий он построил себе жилище.

Вечерами он подолгу сидел на дворе, не хотелось идти в сырые стены. Лампу, висящую на столбе навеса, облепляли со всех сторон ночные бабочки и разная мошкара. Конь, привязанный под навесом, хрупал свежую, сочную траву. Перед вечером Шамхал, как всегда, водил коня на Куру, на водопой. На обратном пути накашивал охапку травы.

В конце концов нужно было ложиться спать, и он уходил в свою сырую лачугу. Трещали цикады, в овраге за селом выли шакалы, им откликались сельские псы. На большаке скрипела арба.

Тяжелые раздумья не давали Шамхалу заснуть. "Может, податься, - думал он, - к Кусуму Габиль-оглы? Попроситься в его отряд и приняться за разбой? Воровать овец, а потом продавать их на воскресной ярмарке. За овец, говорят, можно накупить ковров, одежды и как следует обставить свой дом. Говорят, что таким путем разбогатели многие люди. Правда, на этой дороге подстерегают человека опасности и, может быть, даже смерть. Но все равно ведь рано или поздно умрешь".

Шамхал ворочался с боку на бок. Мял в пальцах папиросу, закуривал, жадно глотая дым. Мысли его продолжали клубиться. "Нет, напрасно я об этом мечтаю. Чужое добро не пойдет впрок. Если уж умирать, то за что-нибудь настоящее. Умереть вором не мужское дело. Люди будут плевать на твой труп".

Арба все скрипела. Ясно слышался скрежет колес по камням и пыхтенье быков. Возница часто погонял быков криком "Хо-хо!". Должно быть, он шел впереди, боясь, чтобы арба не опрокинулась в канаву. Шамхал ждал, что арба проедет мимо, но скрип ее приближался, да и голос возницы показался знакомым. Шамхал узнал слугу Таптыга. Он вышел навстречу.

- Здравствуйте, господин, - первым заговорил слуга.

- Здравствуй, далеко ли собрался?

- Как раз вот пришел к тебе.

- Зачем?

- Тут на арбе всякая одежда, ковры. Госпожа прислала.

- Вези назад, мне ничего не надо.

Салатын, до сих пор спокойно сидевшая на арбе в темноте и ожидавшая, что ответит брат, наконец не выдержала. Спрыгнув на землю, она подошла к Шамхалу.

- Да буду твоей жертвой, брат. Как ты живешь?

У Шамхала стало горько в горле. Он погладил волосы сестры, поцеловал ее.

- Как мать?

- Хорошо. Только о тебе и думает. И с домом тебя поздравляю. Не скучно тебе одному?

- А что же мне делать? - ответил Шамхал спокойно.

Салатын почувствовала, что брат смягчился. Чтобы не упустить момента, она шепнула Таптыгу:

- Скорее разгружай арбу.

- Ничего мне не надо.

- О, перейдут твои горести в мое сердце. Что ты говоришь? Не будешь же ты спать на голом полу. Во всяком доме должны быть ковры и утварь.

- Я сам куплю все это. Мне ничего не нужно от него.

- От кого? Все, что я принесла, принадлежит маме. Это все из ее приданого.

Таптыг, пока брат и сестра препирались, сгрузил вещи.

Салатын старалась отвлечь Шамхала. Взяв лампу, она пошла вперед.

- Дай-ка я погляжу, что у тебя за дом.

Они вошли внутрь. Салатын подняла черную закопченную лампу. Черные тени заметались по земляному полу, по стенам.

Салатын, потрясенная, стояла посреди пустой комнаты. Стены заплесневели. Из мокрых балок, казалось, сочилась вода. Комната была совершенно пустой, на тахте не было даже рваного покрывала.

- Чтобы я умерла! Как ты здесь спишь?

- Так...

- Лучше я утоплюсь в Куре, но не оставлю тебя в такой комнате.

Она принялась за дело. Таскала в дом привезенные вещи, раскладывала и развешивала их. Таптыг поехал назад, но Салатын не оставила брата.

- Я не оставлю тебя здесь одного, - твердо заявила она, - я никуда не уйду.

Они постелили себе прямо во дворе, под навесом. Луна плавала высоко в небе. Холмы и степь были освещены ее тусклым светом. Ветер доносил с лугов запах весенних трав. Им не спалось.

- Завтра я подмету и приведу в порядок дом. Повешу коврики, уберу постель в нишу. Я привезла и посуду. Мать подумала обо всем. Ты оставил нас одних и убежал. Разве у тебя нет жалости к нам?

- Ты же сама видела, что произошло.

- Мало ли что. Это твой отец. Он был разгневан. Давай вернемся домой.

- Говори поменьше, а то рот станет большим, - пошутил Шамхал и тем сразу заставил замолчать сестру.

Он натянул одеяло на плечи, повернулся к ней спиной.

9

Гюльасер торопилась сходить на Куру за водой. Она встала сегодня рано утром, прибрала комнату, подмела Двор. Но потом ушла с подругами собирать пенджер и прособирала его целый день. Теперь, возвратившись домой, она увидела, что кувшин пуст. Вот-вот вернется отец. Должен скоро прийти и Черкез. Надо им приготовить чай.

Взяв кувшин, Гюльасер пошла на Куру. Солнце уже садилось. Вершины холмов светились розовым светом. Ветки ив над самой водой словно облиты золотом. Жизнь шла своим чередом.

Гюльасер спускалась по тропинке, чтобы набрать воды. Дети, наигравшись на реке, шумной ватагой шли к селу. На лугу вдалеке какой-то юноша джигитовал на коне. Бесчисленные птицы кружились над берегом и оглашали криком предвечерний, с каждой минутой остывающий воздух. Прохлада, которую с таким наслаждением вдыхала Гюльасер, пахла уже рекой и немного как будто рыбой. Черная тень от обрыва лежала на текучей воде. Гюльасер заметила и свою тень, и было ей очень чудно видеть, как ее тень легко, словно лодка, скользит наперекор теченью реки.

Вода розовела, отражая закатное небо. Некоторые кусты на берегу уже цвели небольшими розовыми цветочками, и эти цветочки, отражаясь, тонули и терялись в общем розовом цвете.

Солнце коснулось гребней холмов и тотчас же спряталось наполовину. Розовые и золотистые краски темнели, становились резкими, красными, тем краснее и резче, чем дальше пряталось солнце.

Гюльасер нашла отражение половины солнца в Куре, и ей показалось, что оно купается, распустив по всей ширине и длине реки свои волосы, а течение колеблет и моет их. Когда девушка спустилась к самой воде, ее накрыла темная тень обрыва. Она зачерпнула воды, оттащила кувшин в сторону и закрыла горлышко. Потом вернулась к воде. Умылась, пригладила волосы, обернулась, чтобы идти к кувшину, и вдруг похолодела от страха. Она не могла бы объяснить, что ее так напугало, откуда взялся этот страх, заставивший биться сердце, словно дикая птица, пойманная за одну ногу. В следующее мгновение из-за куста стремительно вынеслась небольшая лодка, а в ней двое мужчин. Гюльасер хотела бежать, но голос, окликнувший ее, показался знакомым. Девушка остановилась и оказалась лицом к лицу с Шамхалом. Несколько мгновений они молчали, глядя друг на друга. Гюльасер молчала от неожиданности. Она растерялась. Ведь если их увидят на берегу в этот час, одних... В глазах сельчан она будет опозорена на всю жизнь. Девушка ждала, что скажет Шамхал. Она увидела, что он чем-то взволнован. Она видела также лодку, приставшую к берегу, и Таптыга, нетерпеливо поглядывающего в их сторону.