— Смирились, — это слово оставляет кислый привкус на языке. — Нах*й такое.

— О, ты же знаешь, что я согласна.

Эйден ведь никак не может быть счастлив в этом браке, напоминающем труп, ведь нет? И смирение? Это последнее слово, которым я бы описала своего мужа. Эйден решительный, ведомый внутренней силой, целеустремлённый и самый трудолюбивый из всех, кого я встречала. Он никогда не довольствуется синицей в руке. Так с чего ему смиряться с чем-то в нашем браке? Что случилось?

Неужели ему нормально прийти домой, обменяться теми же семью репликами про то, как прошёл день, принять душ по отдельности, потом лечь в постель и повторять это день за днём? Ему хватает быстрого чмока в щёку, его удовлетворяет то, что у нас не было секса несколько месяцев?

Раньше мы пылали таким огнём, такой страстью друг к другу. И я знаю, что со временем это меркнет, но мы перешли от пылающего пламени к размеренному тёплому свечению. Я любила то свечение. Я была счастлива. А потом однажды поняла, что оно ушло. Я оказалась в одиночестве. И оно было очень, очень холодным.

— Это так отстойно, Мэй, — я сморкаюсь и бросаю салфетку куда попало. Я почти мечтаю, чтобы Эйден оказался здесь и содрогнулся от всего бардака, который я устроила в доме. Я бы наблюдала, как его левый глаз начинает подёргиваться, и получала извращённое удовольствие, потому что добилась от него хоть какой-то реакции. — Просто капец как отстойно.

— Знаю, дорогая. Хотелось бы мне всё исправить для тебя. Я бы сделала что угодно.

По моим щекам катятся новые слёзы.

— Знаю.

Охранная система в нашем доме в Калвер-сити пищит, сообщая, что кто-то вошёл и ввёл код.

— Мэй, кажется, он пришёл домой. Я вешаю трубку.

— Ладно. Держись, Фрейя. Звони в любое время.

Сев, я промокаю глаза.

— Обязательно. Спасибо. Люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Я нажимаю кнопку сброса вызова как раз в тот момент, когда дверь тихо закрывается. Огурчик и Редиска спрыгивают с меня и выбегают из комнаты вдоль по коридору.

— Надо было назвать их Бенедикт и Арнольд, — бормочу я. — Предатели. Это я вас кормлю!

— Фрейя? — окликает Эйден. За этим следует грохот, глухой удар, затем приглушённые ругательства. Кажется, я оставила кроссовки прямо за дверью, а он, наверное, споткнулся о них.

«Упс».

Замок двери со щелчком запирается.

— Фрейя? — повторно зовёт он. — Это я, — его голос звучит хрипло.

Я подавляю свежий приток слёз и стараюсь вытереть лицо. Можно подумать, что спустя неделю я готова, знаю, что и как сказать. Но моя боль кажется... бессловесной, запутанной и острой. Раскалённый, колючий узел эмоций, раздирающий мою грудь.

Оттолкнувшись от матраса, я спешу в прилегающую ванную и сбрызгиваю лицо, надеясь, что холодная вода скроет следы моего плача. Затем смотрю в зеркало и стону, увидев отражение. Мои глаза покраснели, отчего радужки выглядят неестественно бледными. Нос розовый. Лоб покрылся пятнами. Все свидетельства того, что я хорошенько порыдала. Превосходно.

Отражение Эйдена появляется рядом с моим в зеркале, и я застываю как добыча, чувствующая, что хищник вот-вот набросится на неё. Он стоит на пороге ванной, его синие как океан глаза не отрываются от моего лица. У него отросла недельная борода, того же каштаново-чёрного оттенка, что и остальные волосы, и от этого он кажется незнакомцем. Он никогда не отращивал растительность на лице, если не считать лёгкой щетины, и я не знаю, нравится мне это или нет. Я не знаю, рада ли его возвращению домой или же страдаю из-за этого.

Между нами воцаряется молчание, пока капля воды не падает с крана с оглушительным плюхом.

Мой взгляд проходится по его широкому и сильному телу. Это ощущается как первый проблеск дома после затянувшегося отпуска. Я осознаю, что скучала по нему, что никуда не делся порыв развернуться, броситься в его объятия, уткнуться носом в его шею и вдохнуть. Это желание приглушилось, но не ушло.

Может, это хороший признак.

Может, это-то и пугает меня до усрачки.

Может, я пьяна.

Боже, у меня уже мозг болит. Я так устала думать об этом, что я даже не знаю, что почерпнуть из того факта, что какая-то часть меня хочет очутиться в объятиях Эйдена, чтобы он повернул голову и поцеловал меня в местечко за ушком, а потом прошептал моё имя, руками обхватив мою талию. Что я хочу это ощущение возвращения домой, хочу, чтобы он смотрел мне в глаза как раньше — будто он видит меня, будто он понимает моё сердце.

— Т... — мой голос срывается от соплей и слёз, затем вырывается очередное икание. Я откашливаюсь. — Ты уже вернулся.

— Прости, я... — он хмурится. — Ты пьяна.

Я приподнимаю подбородок.

— Неверно.

— Ты хотела сказать «наверное»? — он хмурится ещё сильнее. — Фрейя, ты в порядке?

— Ага. Супер. Бл*дь, я же выгнала тебя из дома, потому что я на седьмом небе, Эйден.

Его выражение меняется. Он роняет сумку на пол, и я стараюсь не наблюдать за тем, как сгибается его бицепс, как рубашка облегает округлые мышцы плеч.

— Я знаю, что прошло не так много времени. Но уборщик выгнал меня из моего кабинета.

— Ты... — я снова дёргаюсь от икоты. — ...спал в своём кабинете?

— Несколько дней назад в хижину приехала Фрэнки. Не мог же я оставаться, пока они с Реном... — он откашливается в кулак. — Мирились.

Мой брат Рен — третий по очереди рождения после меня и Акселя — несколько недель обитал в семейном «шалаше» в Вашингтоне, залечивая разбитое сердце. Я подумала, что если отправлю туда Эйдена, у них хотя бы будет какое-то душевное родство. Рен нежный и чувствительный, и он страдал после расставания. Естественно, я надеялась, что бывшая Рена, Фрэнки, одумается, и они сумеют наладить отношения. Но до тех пор Эйден мог предложить ему утешение.

Похоже, мои надежды на счастливый конец для них оказались не пустыми.

Я слегка улыбаюсь, представляя облегчение своего брата, хотя в каком-то маленьком, печальном уголке своей души я ему завидую. Для нас с Эйденом такая возможность кажется очень далёкой.

— Я рада за них, — шепчу я. — Это здорово.

— Ага, — Эйден смотрит в пол. — Я никогда не видел, чтобы Рен так улыбался.

Это о многом говорит. Рен только и делает, что улыбается. Он чёртово ходячее солнышко.

— Поэтому, — продолжает Эйден, — я приехал обратно и обходился сам, спал на диване в своём кабинете, принимал душ в спортзале, пока уборщик не заметил меня и не вышвырнул, потому что они чистили ковры шампунем. Прости. Я постараюсь не слишком попадаться тебе на глаза. Когда ты будешь готова... мы поговорим.

Я шмыгаю носом, смаргивая слёзы.

— Знаю, ты сказала, что не уверена, можно ли всё исправить, — говорит Эйден. — Но Фрейя, я пришёл сказать тебе, что сделаю всё возможное, чтобы всё исправить. Это я тебе обещаю.

Кивнув, я смотрю на раковину.

После долгой паузы он говорит:

— Я посплю на диване. Дам тебе время...

— Не надо, — я вытираю нос, промокаю глаза. — Кровать большая. Мы оба высокие и не сможем нормально спать на диване. Просто... спи на своей стороне, а я буду спать на своей. Мы оба можем надеть пижамы. Отдохнём, а утром решим, какая ситуация со сном будет оптимальной впредь. Может, поставим дешёвую кровать в кабинет.

Я моргаю и замечаю отражение Эйдена в зеркале, его лицо искажается от эмоций.

— Ладно.

Я выхожу из ванной, спеша мимо него, и закусываю щёку изнутри, когда его ладонь мельком задевает моё запястье.

— Давай, прими нормальный душ, — говорю я ему. — Я дам тебе уединение.

Я оставляю его одного в ванной, и между нами повисает молчание.

***

Итаааак, возможно, я забывала ходить за продуктами, пока Эйдена не было дома. Есть кочан цветной капусты (фу), два яйца и яблоки сомнительной свежести.

Я себя знаю. Я хорошо так навеселе, и если остаток вечера я буду ходить на цыпочках вокруг своего мужа и стараться не взорваться, то мне надо поесть. Взяв список наших мест с доставкой, прикреплённый на холодильнике, я просматриваю названия.

Я щурюсь, пока буквы не перестают скакать, и решаю, что пицца звучит заманчиво. С другой стороны, Эйден придирчив в выборе пиццы. Может, я и хочу с плачем наорать на него, но меня тошнит от мысли отказаться от ритуала и не убедиться, что он согласен заказать. А может, тошнит меня от бутылки каберне-фран, которую я вылакала на пустой желудок.

Ну и похрен. Неважно. Я могу быть цивилизованной и обиженной одновременно. Я могу спросить у парня, какую начинку он хочет видеть на своей пицце, и при этом не делать вид, будто всё прощено и забыто.

Я виню лёгкое опьянение и голод, машинальную привычку в том, что я просто вхожу в ванную, не задумываясь о том, что мой отстранившийся муж голый в душе. Уже собираясь заговорить, я слышу это — его тихий, голодный рык. Каждый волосок на моём теле встаёт дыбом.

Он хрипло выдыхает, и его дыхание сопровождается тихим надрывным звуком, сродни плачу, который он пытается подавить. Моё сердце ёкает в груди, когда я заглядываю за угол, через стеклянную дверцу душевой кабины, и застываю.

Длинное тело Эйдена. Спиной ко мне. Крепкие мышцы его задницы напрягаются, впадинки на бёдрах глубокие и тёмные, капли воды стекают всё ниже. Одна ладонь распластана на кафеле, другая скрыта и движется.

Мои щеки заливаются румянцем, когда я понимаю, что он мастурбирует — я не видела Эйдена за этим занятием годами, с тех пор, когда мы были сексуально игривыми и делали разные забавные штуки — например, удовлетворяли сами себя, наблюдая друг за другом и проверяя, кто продержится дольше перед тем, как мы накинемся друг на друга и закончим так, как нам хотелось на самом деле: вместе, столь глубинно соединившись...

Очередное низкое рычание перебивает тихий, надломленный, сдавленный звук, а потом…

— Фрейя, — шепчет он.

На мои глаза наворачиваются слёзы. Моё имя на его губах эхом раздаётся между нами.

Он тихо повторяет моё имя снова и снова, затем прислоняется лбом к кафелю и стонет. Его рука стремительно движется, звуки скользящего в его ладони члена становится всё более быстрыми и влажными.