Однако женское начало как роковое в мужской судьбе в прозе Алешкина вызывает особый читательский интерес...
Каких только обликов-портретов-кульминаций именно по-женски опасных женщин не встретишь в его произведениях, - правда, чуть-чуть друг на друга похожих. Воплощений разврата, хитрости, необъяснимого, порой во вред себе же, своеволия, алчности, предательства. Вот разве что на женскую тупость писатель не ополчается, все его роковые персонажи неплохо соображают. Его нельзя упрекнуть в том, что он недооценивает противника. Напротив, расчетливости, даже прозорливости явно отрицательных "персонажниц" Петра Алешкина можно позавидовать.
Но демонические героини в прозе Алешкина не плакатны, не отмечены каким-то особым клеймом. Ею может быть самая обыкновенная деревенская девчонка ( да и мало ли в русской деревне настоящих колдуний?). Эти непостижимые создания встречаются у Алешкина и в деревне, и в городе, и в армейской части, и в тюрьме... "Первая любовь - первый срок" - не для красного словца название, а отражение истинного положения дел на любовном фронте. Все началось с мальчишеской влюбленности в девичий облик: "Зимнее, тусклое солнце освещало ее сбоку. Светлые, тонкие, чуть вьющиеся волосы блестели, розово светились на солнце, и мне казалось, что вокруг ее головы круг, нимб". Первая загадка... Первое приближение - мальчик дарит девочке подарок на восьмое марта, добыча которого - бутылка шампанского! сопряжена с геройским переходом по льду через весеннюю pекy.
"Помнится, я промямлил только:
- Будь счастлива!
- Постараюсь! - ответила она".
И постаралась так, что и парень в тюрьму угодил, и свою жизнь перекорежила, так что стало ее не узнать: "серое худое лицо, под глазами круги, от уголков губ слева тянется розовый шрам, глаза потухшие, унылые..." - пьющий сожитель, побои, выкидыш... Но прошли годы - и героиня вновь предстает по-иному, отыскавшей свое женское счастье, никак не рисовавшееся ни в мечтах мальчишки, ни в представлениях зрелого мужчины: "Ничего от Анюты, которую я любил, в ней не осталось. Даже волосы перестали виться, распрямились, поседели, стали толще, грубее... Она была жизнерадостна, весела, словоохотлива. Говорила о своих девочках, о муже..."
Портреты героини в рассказе пролетают, как годы, события говорят сами за себя; мелькают, чередуясь, овеянный солнцем облик, льдины на реке, бедность, общежитие тамбовского института, деревенские "кровавые сцены" похоти и драки, тюремные университеты, работа, кажущийся дальним и нереальным успех, - и все это на фоне встреч. С женщиной, стремительно "пролетающей" сквозь все жизненные перипетии - без слов о любви, без мыслей о своем будущем, с каким-то фатальным отношением к своей судьбе и в горе и в радости. Что она понимала? Что было ей видней, чем герою? Поняла ли она, что прошла мимо большой любви? Во всяком случае, понимала что-то такое, что осталось недоступным герою. Так же, как ей осталось недоступным проникновение в его мир - такой прекрасный. Овевает эту историю терпкий и волшебный аромат "Шипра", подаренного девочкой однокласснику на двадцать третье февраля. "Шипр" - "в духе" поведанного в рассказе, в его житейской правдивости, а в памяти, в чувстве героя он обретает запах любви небесной: "Но почему же тогда с такой жгучей грустью смотрю я на полупустой изумрудный "Шипр" и, кажется, вижу еще на зеленоватом стекле отпечатки девичьих пальцев?.."Здесь не важно, что Петр Алешкин вроде бы единожды намеренно попытался написать "чеховский" рассказ на ином материале. Важно, что флакон - полупустой! Такие детали играют жизненную роль в прозе Петра Алешкина - роль примет заряженности, духовной потенции героя на долгое чувство, на весь жизненный путь.
Да, на такую неиссякаемую нежность способна русская душа. На вечную нежность, струящуюся потоком сквозь все жизненные невзгоды. На верную до гроба любовь - с верой в посмертное воссоединение.
Признание в такой любви прозвучало впервые между деревенскими парнем и девушкой на речном берегу. Как всегда в прозе Алешкина, при активном воздействии окружения, фона. И с максимальной приближенностью давно случившегося. Вот сейчас слышны быстрые шаги босых ног юноши по мягкой, только что политой земле прибрежного огорода, разогретое солнцем тепло скамьи-лавы, тонкий запах тины, рыбы, сухой шелест крыльев больших стрекоз, ощутим жар тел прижавшихся друг к другу тел влюбленных. Все происходит в слитном единстве с родным и привычным героям миром. А само признание поистине праздник на миру:
" - Я сегодня папане... чтоб он сватов к тебе... к отцу... к вам... А папаня спрашивает... не получим ли мы от ворот поворот... Ты будешь вечером дома?
- Буду..."
На новую семью, как на всю деревню, на миллионы деревень обрушивается война. Это наша история - ожидание, труд, голод, ранение, плен. Героиня забирает искалеченного мужа домой, разыскав его в приюте для инвалидов. И опять - праздничная любовь. Царская жизнь: "Тем, кто днями пропадал на колхозном поле, приходилось на своем огороде сажать огурцы, помидоры, морковь, другие овощи либо рано утром, когда солнце еще не взошло, в сумерках, либо поздним вечером, затемно, когда ноги и руки гудят от дневной работы, а Лексевне суетиться не надо, все посажено, и ужин приготовлен, разогрет к ее приходу с колхозного поля. Ужинай и отдыхай в объятьях любимого человека. Разве это не счастье?"
Герой рассказа cам себе протезы изготовил, придумал, первым в деревне догадался лук на продажу сажать - до того давно в руках деньги не держали. Счастье молодых великолепно, ярко, но вовсе не контрастно с тяжкой жизнью, все перебарывает, даже смерть нежизнеспособного младенца - не хватило на него жизненных сил от труда да недородов, бескормицы да голодухи. Сияние любви для героини продолжается и со смертью мужа. Пятьдесят лет она, деревенская красавица, прожила одна, замуж больше не вышла. И вдруг - вновь посветила весточка от любимого: стали пенсию вдовам за мужей-фронтовиков платить. Хоть сто пятъдесят рублей - да от любимого. Но Лексевны в списках почему-то не оказалось. И с какой ярой душевной вспышкой борется она, бессильная, немощная старуха за последний привет от мужа! Но, видно, не дождаться, пока там разберутся. Про это подал ей знак некогда цветущий, посаженный мужем сад возле дома, донельзя обветшавшего: "...сад зарос сорняком, бурьян по пояс поднялся, густой, не продерешься, крапива в малиннике на два метра вытянулась..." Не будет весточки, пора самой к мужу. Пошла старая в дом, упала на кровать и к утру, улыбаясь, умерла.
Легенд вроде эта любовь не оставила, кроме как в памяти поредевших односельчан. Там-то и подхватил ее писатель, певец, рассказчик русской души, национальной любви.
Именно таким, через всю жизнь, чувством одарены герои его прозы в самых разных по содержанию произведениях.
Это свойство и помогает героям без потерь, невредимыми преодолеть демонические встречи. Наделяет зоркостью воспитания чувств.
Что проступает в выпукло явленных женских портретах.
"В проеме двери комнаты стояла, как мне тогда показалось, удивительной красоты девушка, вся какая-то воздушная, прозрачная, розовато светящаяся... сквозь тонкую ткань розового сарафана видно было ее юное тело с необыкновенно тонкой талией. Эта фея, неизвестно откуда появившаяся, глядела на меня чуть снисходительно и насмешливо и улыбалась". В дразнящем облике уже угадывается возможность превращения. И оно действительно происходит. Алешкин вообще недрогнувшим пером может описать любую сексуальную сцену, неприкрытые ласки, радости плоти. А тут - мастерски описывает чудовищное:
"Звякнул, а потом стукнул об пол солдатский ремень. И шепот, оглушивший меня, бросивший в трепет, шепот сержанта Андреева:
- Сюда, сюда давай!
- Быстрее! He могу! - ее голос, родной, милый голос, ударивший меня ножом в сердце.
Громкий, грохочущий короткий топот и взрыв пружин дивана. Недолгая возня и стон, долгий, протяжный, вытянувший из меня силы, сознание, ощущение реальности...