После отъезда соседей мне стало не только скучно, а просто тяжело. Дело не в разговорах, хотя и отвлекали они от боли, от невеселых дум о ранении, от беспокойства за жену и дочь в далеком Тбилиси. Одному человеку всегда трудней. Недаром говорят: "На миру и смерть красна". Именно присутствие людей заставляет тебя активней бороться с недугом. Становишься сильней рядом с товарищами. А одному тяжело: остаешься один на один со своими болями и мыслями. Днем легче. Кроме врача часто забегала сестра, совсем еще девочка, из местных. Она с трогательной тщательностью выполняла свои немудреные обязанности - измеряла утром и вечером температуру, кормила, приносила старые, оставшиеся, видимо, в школьной библиотеке журналы. Ежедневно ставила на тумбочку свежие полевые цветы.
Днем можно было услышать рев моторов уходящих на задание истребителей. Ночью наши не летали. Ночью периодически раздавался прерывистый гул только немецких "юнкерсов", идущих бомбить наши тылы. На передовой - а она километрах в восьми - десяти от Семисотки - было тихо. Звук ружейно-пулеметного огня сюда не долетал, артиллерия стреляла редко.
В ночной тишине бороться с болью трудней. Устроишься поудобней, она утихает на какое-то время. Потом снова начинает наступать. Ищешь новое положение, А чуть неосторожно пошевелился - острая боль, будто кто подложил под спину хороший булыжник. От постоянной борьбы с недугом тело наполняется тяжелой усталостью. Незаметно для себя я проваливаюсь в блаженство короткого, на двадцать, тридцать, иногда всего на несколько минут, но замечательно крепкого сна. Просыпаюсь от какого-нибудь кошмарного видения. И снова все сначала.
Врач, понимая, что я мучаюсь, предложил делать обезболивающие уколы. Я отказался. Мне казалось, что, если я сам перетерплю боль, ушиб пройдет скорее и я пойму: пора вставать на ноги. А это главное - встать и ходить.
Несколько раз просил врача передать на наш аэродром весть обо мне. И каждый раз, заходя в палату, он разводил руками - связи не было.
Как-то в одном из журналов, принесенных сестрой, - по-моему это был "Вокруг света" - я прочитал небольшую заметку. О малоизвестных тогда йогах. В ней говорилось, что эти люди обладают способностью самовнушения, которое помогает им легко переносить жару и холод, и усилием воли могут "забыть" о больном месте, сосредоточив внимание на здоровом, неповрежденном участке тела.
Прямо для меня написано. Правда, я не сумел полностью овладеть системой йогов. Тем не менее пользу из этого извлек. Памятуя о том, что нужно всеми силами стараться забыть беспокоящие тебя мысли, я старался думать о чем-то приятном. И память воскрешала самые счастливые дни в моей жизни. Заново переживая их, я действительно легче переносил незавидное свое положение.
...Небольшое село Ставки на Киевщине. Бойкая, с удивительно прозрачной водой речушка Унава пробивает свою извилистую дорогу к Днепру. То прячется под плакучими ветками ивовых зарослей, то перешептывается с отражающимися в воде березами, то уходит в тень густых сосновых крон.
Мальчишкой вместе с отцом, лесничим, без устали мог ходить я по этому лесу. Особенно любил сосновые боры с их светлым сухим воздухом, напоенным ароматом смолы. Отец в каждом дереве видел живое существо. Он учил меня выделять "больные" деревья, помогать им. Учил делать подсечку для добычи живицы так, чтобы не повредить дерево. Сам он много заботился о восстановлении вырубок. Не одну сотню маленьких беззащитных сосенок высадили мы с ним в ирпенском лесу и следили за их ростом.
Хорошо степное раздолье. Хороша по-своему суровая неприступность гор. А по мне нет ничего лучше леса с его таинственностью, неповторимостью каждого дерева, опушки, поляны...
Отец, безвременно овдовев, женился на Ульяне Андреевне, женщине доброй, чуткой, заменившей нам родную мать. У отца нас было пятеро, и у новой жены родилось четверо. Семья - без малого дюжина. Время было трудное - тридцатые годы. Лес выручал нас, кормил зимой и летом. По грибы и ягоды ходили целой артелью: Анна, Надежда, Григорий, Петр, а руководил и, главное, отвечал за всю эту босоногую гвардию я, как самый старший. Весело было видеть радостные мордашки, когда попадалась после голодной весны первая, краснеющая на солнечном припеке земляника или июльским утром - упругий с темно-коричневой шляпкой боровик в густом подлеске. О каждой находке оповещал громкий крик радости...
Всплывало в памяти и не совсем приятное воспоминание, связанное с лесом, - первая и, правда, последняя отцовская порка.
Как-то, было мне тогда лет семь-восемь, на стражу (так называли избу лесничего в лесу) приехал из села дел Павло и попросил у отца разрешения подрезать на дрова сухих сучьев. Отец строго следил за порубщиками леса, но хворост, сухие сучья сосен разрешал собирать беспрепятственно. Для леса такая чистка полезна. Я - к деду:
- Можно с вами, дедуля?
- Поедем, поедем, внучек, колы батька дозволит.
Отец разрешил, и я с великим удовольствием поехал с дедом.
Пока дед Павло собирал хворост, подрезал со стройных стволов сосен сухие нижние сучья, я, облюбовав интересное, с раздвоенной вершиной дерево, забрался на него. С земли мне показалось любопытным сесть на эту расщелину, как в кавалерийское седло. Но дерево оказалось коварным. Оба его ствола разошлись от дуновения ветра, и я оказался в жестких тисках.
Не без труда извлекали меня. Тело болело. Там, где стволы сжали меня, кожа покрылась синевой, ссадинами. Но отец, не посмотрев на мои "раны", снял перетягивающий косоворотку тонкий ремешок и довольно ощутимо начал охаживать меня - по спине и ниже.
Мать вступилась:
- За что ребенка бьешь? Он же не виноват! Откуда ему было знать, что так получится.
На что отец, продолжая святое дело воспитания, ответил:
- Пусть думает, прежде чем что-то сделать. А то получается - все виноваты, не он? Нет, сын, шалишь! Сначала всегда себя ругай за то, что случилось...
Тогда, конечно, мне было больно. А сейчас вспомнил это и невольно подумал, что слова отца перекликаются с размышлениями моего соседа-летчика о том самом - субъективном и объективном.
Что греха таить, за эти дни я не раз пытался оправдать свое поражение в воздушном бою. Да, поражение. Пусть я сбил одного стервятника, пусть благополучно отработали штурмовики. Но сбили и меня. Сбили, когда я еще мог сражаться: оставался и боезапас, и бензин, и самолет был исправен. Если бы я, ни секунды не мешкая, внимательно огляделся, изменил быстро режим полета, не попал бы, возможно, под очередь. Конечно, полным победителем из схватки с пятью "мессерами" я бы не вышел, но как знать: чем бы кончился бой для второго из этой пятерки?.. Во всяком случае, если действовать оперативно, умело маневрировать, можно было бы подойти к нашей территории. А немцы не большие любители воевать в гостях. И домой возвратился бы на самолете, которых так не хватает сейчас...
Опять переношусь мыслями в далекое детство. С первыми в жизни друзьями - Федей и Катей Коноваловыми, Петром Осадчуком бегаем в школу соседнего села, за несколько километров. Тот же лес. Но если раньше он был хорошо знакомым, приветливым, добрым, то сейчас открылся нам совсем другим. Ведь поздней осенью и зимой уходили из дома и возвращались затемно - каково было услышать вдруг жутковатый скрип старой сосны, тревожный крик филина, а то и страшный вой волчьей стаи откуда-то из глубины леса?! Хотя никто из нас не показывал виду, что трусит, невольно жались друг к другу, ускоряли шаг до бега и облегченно вздыхали, увидев за поворотом мерцающие огоньки села.
Зато весной, после половодья, когда зеленым дымком молодых листьев покрывались березы, ели и сосны расправляли уставшие от снега ветви, солнце провожало нас в школу и обратно - все вокруг становилось прекрасным и радостным. Не смолкали смех, шутки, веселые разговоры.
Но однажды из школы возвращались мы очень серьезными. Директор школы Василий Федорович Станкевич, любимый наш учитель, предложил семиклассникам подумать о выборе дальнейшего пути. Школа была семилетней, и каждому из выпускников 1934 года предстояло избрать себе профессию. Василий Федорович, конечно, не навязывал нам свою волю, но слова о том, что стране с каждым годом нужно все больше и больше грамотных людей, что партия большевиков поставила задачу полностью ликвидировать неграмотность, а для этого необходима целая армия учителей, заставляли призадуматься. А пример самого директора школы, замечательного человека и педагога, поневоле вызывал желание быть похожими на него. Мы впервые откровенно и долго говорили об этом по дороге домой. В чем-то сомневались, в чем-то убеждали друг друга.