— Я могу, Габриэлла. Конечно, могу. — Она улыбается мне в подтверждение еще одного неожиданно благодарного жеста, и по какой-то причине мое лицо думает, что неплохо бы улыбнуться в ответ.

***

Девушка стонет и закрывает глаза, когда берет в рот первую порцию пасты. Ей это ужасно легко и одновременно неожиданно сложно.

— Это потрясающе! — Заявляет она, открывая глаза.

Габриэлла получает некоторое удовольствие от того, что говорит о своих чувствах по любому поводу, хотя чаще всего ее лицо говорит об этом раньше, чем слова.

Между заказом и доставкой блюда она рассказала мне о своем дне, о том, как неудобны сандалии, которые она носит, и как ей нравится бархатная диадема на ее голове. Она также рассказала мне, что сегодня начала читать книгу, чему очень рада, потому что это ее первое чтение на итальянском языке, и что несмотря на то, что на чтение одной главы у нее уходят часы, потому что ей постоянно приходится обращаться к словарю, она в восторге от этой истории.

Я ее ни о чем таком не спрашивал. Она практически сама ведет разговор и, кажется, ничуть не беспокоится об этом. В этом есть что-то забавное. Самое сложное, это непроизвольные жесты. Чувственные взгляды, смущенное хихиканье и все те моменты, когда, не осознавая, что делает, она просто отдает контроль.

Секс никогда не привлекал меня, если не считать доминирования, но эта девушка выводит понятие сексуальной привлекательности на совершенно иной уровень.

Я протягиваю руку через стол, пока не дотягиваюсь до ее лица. Габриэлла перестает дышать, как она привыкла делать, когда я оказываюсь с ней в одной комнате, и я вытираю немного еды с уголков ее губ.

— Спасибо, — застенчиво говорит она, прежде чем поднести ко рту тканевую салфетку, о предназначении которой, как она сказала мне, хотя я и не спрашивал, она узнала, смотря мыльные оперы. Я киваю, и она указывает вилкой на мою тарелку. — А твоя паста, как, вкусная?

— Да.

— С тобой не очень-то легко разговаривать.

— Я думал, мы разговариваем.

— Ты почти не разговариваешь, — комментирует она и пожимает плечами.

— Я хороший слушатель. Большинство людей не хотят говорить, они просто хотят, чтобы их кто-то выслушал.

— Я хочу этого, — говорит она, кладя вилку на тарелку. — Чтобы ты говорил, я имею в виду. Ты ничего не рассказал мне о себе.

— Ты хочешь сказать, что я плохая компания? — Она надувает губы, пряча улыбку. Затем ее рука поднимается, показывая пальцы, указательный и большой, очень близко друг к другу. У меня из горла тут же вырывается смех, и я отвожу взгляд на океан под нами.

— Ты сказал мне, что все, что мне нужно сделать сегодня вечером, это быть собой, — оправдывается она. — Это был твой выбор.

***

— Ты улыбался? — Это первые слова Тициано, когда он входит в мой кабинет в учебном центре Ла Санты. Он приостанавливается, держа в руке несколько экземпляров газет. — Серьезно? Ты? Улыбаешься? — Прежде чем продолжить, мой младший босс выпускает воздух сквозь зубы, издавая раздражающий звук. — Если бы все, что нам нужно было сделать, это придумать сумасшедший план переэкспонирования и нанять несколько фотографов, чтобы сделать скрытые снимки! Черт, ты должен был сказать это раньше.

Я не даю ему ответа на этот вопрос, и он садится на диван напротив того, на котором сижу я, оставив пачку газет на столе. Мой брат наливает себе рюмку из бутылки, стоящей на низком столике, между нами, и выпивает ее одним глотком.

— Это повсюду.

— Фотограф хорошо поработал.

— Хорошо поработал? Твой приказ объявить солдатам поместья, что она переехала в твое крыло, уже породил интересные сплетни. Но эти фотографии? Даже я поверил им, Витто. Моя любимая, вот эта... — Он выбирает из стопки газету и протягивает мне.

Я не смотрю, потому что мне совершенно безразлично, какая у брата любимая фотография. Единственное, что меня интересует, это то, что Массимо Коппелин наверняка видел эти фотографии, как и вся Италия.

— Ты такой великий актер или просто отличная фотомодель? Потому что если это актерская игра, то, возможно, тебе следует быть осторожным, чтобы не быть слишком убедительным даже для бразильянки. — Это заставляет меня поднять на него глаза.

— Что?

— А тебе не приходило в голову, что девушка может влюбиться в тебя? — Спрашивает он, полностью завладев моим вниманием.

— Я не думаю, что она настолько глупая.

— Дело не в этом.

— Я сказал ей, что она - средство достижения цели, Тициано.

— А зная тебя, я уверен, что ты не объяснил, что цель – это, скорее всего, брачный договор, который, должно быть, уже ищет старый Коппелин, раз у него есть внучка, которую можно использовать.

Умозаключение Тициано не абсурдно, весь бунт Массимо из-за смерти дочери был вызван связями, которые старик потерял с ней, а не чистыми побуждениями его доброго сердца. Ни один человек, связанный с Саграда Фамилия, не может быть обвинен в чистых помыслах.

Я бы не удивился, если бы Массимо уже размышлял, что он может получить, узнав, что его внучка жива. Если он смог продать собственную дочь, за рождением и ростом которой он наблюдал, главе мексиканского картеля, то Коппелин наверняка сможет устроить аукцион за руку своей наследницы.

Массимо владеет корпоративной империей, которую любая крупная организация с удовольствием использовала бы, например, для крупных операций по отмыванию денег. В этом и заключалась его роль в партнерстве с Саградой много лет назад. В голове всплывает образ Габриэллы, смеющейся над чем-то вчера вечером, но я отгоняю его.

— Сначала ему нужно заполучить внучку, а пока он не захочет дать мне то, что я хочу, этого не произойдет.

— Думаю, я проведу несколько дней вдали от дома, — предлагает он, и я испускаю долгий выдох, прежде чем отложить в сторону документ, который читал. Мне не нужно объяснять ему. — Следующие семейные ужины будут просто адскими. Я думал, мне просто придется смириться с тем, что мы оба пропустили вчерашний день, но вот это? — Он указывает на стопку газет. — Мама сойдет с ума.

— Ты уже слишком взрослый, чтобы бояться мамы, Тициано.

Он фыркает.

— Ты слышал, что я сказал? Ходят слухи, что ты влюбился, Витто.

— Что? — Спрашиваю я, откидывая свое тело назад, чтобы оно опиралось на диванные подушки, и скрещиваю ноги, упираясь лодыжкой в колено.

— Именно. Это уже было в коридорах до этих фотографий. Ты изменил крыло девушки, приставил к ней команду охранников и практически отправил ее на телешоу, посвященное преображению. Что, по-твоему, подумали люди? А после этих фотографий об этом думают не только те, кто находится на территории, но и вся организация.

— У меня нет привычки беспокоиться о том, что думают люди, Тициано. Но если они хотят так думать, пусть думают. Сейчас есть только один человек, чьи мысли меня интересуют, и я собираюсь убедиться, что они именно там, где я хочу.

— Массимо Коппелин.

— Именно!

— Тогда хорошо, — говорит Тициано, поднимая руки вверх и вставая с дивана. — Я просто хотел убедиться, что ты в курсе.

— О сплетнях?

— О последствиях, — уточняет он. — Увидимся за ужином, Витто. — Он прощается, а затем поворачивается спиной и уходит.

И хотя я уже просмотрел все цифровые версии газет, которые он оставил на моем столе, я не могу удержаться, чтобы не протянуть руку и не взять одну из них.

«Девушка, которую застали за романтическим ужином с бизнесменом Витторио Катанео, пока не опознана, но надежные источники гарантируют, что это новый романтический интерес миллиардера и что она проводит время в Cantina Santo Monte. Брюнетка с загадочной улыбкой, похоже, привлекла внимание самого разборчивого холостяка Италии. Неужели сердце виноградного магната наконец-то поймано?»

Когда я заканчиваю перечитывать абзац, напечатанный на обложке крупнейшей итальянской газеты, то не могу удержаться и уже второй раз за сегодняшний день мысленно исправляю прилагательное, используемое для описания улыбки Габриэллы. В ней нет ничего загадочного. Девушка выдает все эмоции, когда ее губы растягиваются. Сразу можно понять, нервничает ли она, веселится или просто вежлива.

Ее улыбка не загадочна, она абсолютно прозрачна.