ГЛАВА 50

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я - неконтролируемый набор оголенных нервов. Мои вытянутые руки и ноги, мое горло, моя киска, все жжет, болит и горит. Из уголков глаз текут густые слезы, и я не знаю, от чего это происходит, от удовольствия, от разочарования, от тяжести, которую навалили на мою задыхающуюся грудь только что выкрикнутые слова, или от чего-то еще. Но все же, наверное, я сделала что-то правильно. Должно быть, я сказала что-то правильное, потому что Витторио наконец стягивает боксеры, освобождая свою эрекцию. Он прижимает одну руку к моим бедрам, а другой направляет свой твердый член к моему входу.

Пристально глядя на меня, дон вторгается в меня с силой, с которой я уже готова была сказать что угодно, признать все, что он захочет услышать, лишь бы получить это. Я закатываю глаза и открываю рот, крича во всю глотку от этого вторжения.

Витторио врезается своими бедрами в мои, и путы на моих запястьях и лодыжках делают все еще более интенсивным, потому что я не могу прикоснуться к нему, не могу двигаться, не могу ничего сделать, кроме как принять на себя основную тяжесть его толчков и принять всю его силу с удовлетворением, проносящимся через мое тело в поисках выхода, который может быть найден только в наслаждении, которого мне не дают.

— Почему. Ты. Пошла. На гребаное чаепитие. Габриэлла? — Каждое из этих слов прозвучало с большей силой, чем предыдущее.

— Потому что твоя мама пригласила меня! — На этот раз я отвечаю торопливо, напуганная перспективой того, что он остановится, если я задержусь, и я не смогу этого вынести. Я просто не выдержу, если он остановится.

— И?

Витторио наклоняется ко мне, почти прижимая наши тела друг к другу и усиливая пытку тем, что подносит свое лицо так близко только для того, чтобы это было еще одной вещью, в которой мне отказано. Рука, лежавшая на моем бедре, скользит к шее, мягко надавливая на нее, но дышать и так было трудно, а теперь это становится практически невыполнимой задачей.

— Я... я никто! Она твоя мать, и она лучше меня! — Мои крики захлебываются от нехватки воздуха, превращаясь в приглушенный шепот.

Сила, которую я вкладываю в слова, соответствует уровню моего отчаяния, хотя громкость, с которой они звучат, и близко не выражает эту реальность.

Каждое соприкосновение наших бедер - провокация. Каждый отказ Витторио поцеловать меня - наказание. Каждая капля удовольствия, которую доставляет мне его член, сильнее, чем когда-либо прежде. Каждый удар его таза о мой сотрясает все мое тело, сотрясая грудь и заставляя суставы чувствовать, что они вот-вот треснут.

— Почему ты пошла, хотя знала, что будешь там одна, Габриэлла? — Спрашивает он, неустанно мучая меня своим членом и ответами, которые я не хочу давать.

Пот стекает бисером с его лба, груди и торса и капает мне на живот и ноги. Запах секса пропитывает воздух вокруг нас, делая его тяжелым, не давая возможности вырваться из этой гнетущей атмосферы, даже если бы у меня было хоть какое-то желание, но я не делаю этого.

— Потому что я глупая! — Я выдыхаю очередную правду, которую я бы держала в себе вечно, если бы бедра Витторио не заставляли меня ее произнести.

Он крутит бедрами, трется о мои стенки, достигая мест, о существовании которых я и не подозревала, в моей киске, уводя меня дальше по пути к оргазму, чем я считала возможным. Кончить. Мне нужно кончить больше, чем дышать, и мое зрение начинает закрываться из-за нехватки воздуха.

— Почему ты позволила им унижать себя? — На этот раз Витторио останавливается, полностью погрузившись в меня, ожидая ответа.

Я не хочу говорить. Если бы я еще хоть как-то контролировала себя, мои следующие слова никогда бы не слетели с моих губ, но уже слишком поздно: безумие, до которого он меня довел, - единственное, что контролирует мои решения.

— Потому что ты сделал это первым! — Слова практически не звучат, потому что во мне нет ни капли кислорода. Несмотря на это, удовольствие продолжает накатывать на меня волнами и заставляет их выплескиваться почти беззвучными движениями через губы. — Ты опубликовал эти фотографии! — Обвиняю я, чувствуя, как меня ломает, хотя Витторио совершенно неподвижен. —Ты выставил меня напоказ, потому что они лучше меня, и ты никогда бы не поступил так ни с кем из них.

Оргазм окончательно захлестывает меня, опустошая то немногое, что осталось от моего сознания, когда Витторио снова начинает двигаться, продлевая мое уничтожение на то время, которое кажется вечностью. Мое зрение становится абсолютно черным, когда все мои запасы воздуха разом прекращаются. Я чувствую, как каждую мою конечность сотрясают неконтролируемые конвульсии, а в горле становится тесно. Я втягиваю огромное количество воздуха через уже открытый рот, но несколько минут не открываю глаза. Мой разум потерян во времени, которое не является настоящим, прошлым или будущим, оно - наслаждение. Чистое, истинное и неукротимое.

Лишь прикосновение пальцев к моим запястьям возвращает меня в настоящее. Каждый мягкий взлет и падение, скользящие по коже, затягивают меня еще немного, пока я снова не обретаю реальность.

Я поднимаю веки и вижу, что голубой взгляд Витторио устремлен на мое лицо. Напряжение в руках исчезает, и я понимаю, что они свободны. Я опускаю их и раскидываю руки на спине дона, который теперь лежит полностью между моих ног, подтянувшись под меня, а его руки крепко держат мои плечи.

Он целует мои ключицы, грудь и шею, придавливая меня своим весом, ожидая, пока я полностью стабилизируюсь. Я продолжаю глотать большие порции воздуха, следя глазами за движениями его рта, пока он не достигает моего.

Ощущение его губ на моих – это бальзам, в котором я даже не подозревала, что нуждаюсь. Витторио снова начинает двигаться, и только тогда я понимаю, что он все еще внутри меня. Я глубоко вдыхаю через нос, ощущая его присутствие в каждом сантиметре своего тела, когда между нами раздается его низкий голос.

— Ты считаешь, что моя мать и те женщины важнее тебя, Габриэлла? — Спрашивает он, зарываясь глубоко в меня, теперь уже медленно и каким-то невозможным образом все еще находя удовольствие, чтобы доставить мне. — Ты думаешь, они умнее тебя? — Его бедра двигаются назад и перекатываются. Я испускаю долгий вздох, потому что его движения больше не поглощают меня, а ласкают. — Ты думаешь, что ты ничтожна по сравнению с ними? Малышка! — Витторио издает гортанный звук, который нельзя назвать ни смехом, ни стоном и который мой разум слишком затуманен, чтобы пытаться истолковать. — Считаешь, что я унизил тебя и что, следовательно, ты имела право позволить им унизить себя? — Он задает каждый из этих вопросов, касаясь своими губами моих и произнося задыхающиеся слова, выдающие его собственное удовлетворение. — Все это не имеет значения, Габриэлла. Потому что ничто из этого не отменяет непреложной истины, что ты моя.

Я впиваюсь ногтями в его спину, испытывая не меньшее удовольствие от этого заявления, чем от ощущений, вызванных движениями его бедер.

— Скажи это, Габриэлла, — требует он, не переставая обещать прикосновение своего языка к моим губам.

— Я твоя, — признаюсь я, и, наконец, узнаю его вкус, когда Витторио соединяет наши рты в медленном и восхитительном поцелуе.

Мой язык с тревогой ищет его, но он направляет каждое движение, координируя их с ритмом своих покачиваний, пока нам не понадобится воздух.

— И что это значит, Габриэлла? — Спрашивает он, когда мы разрываем поцелуй, но продолжаем держать рты открытыми и прижатыми друг к другу.

— Что только ты можешь причинить мне боль.

— Они причинили тебе боль, Bella mia?

— Нет, — лгу я, пытаясь удержать хотя бы эту последнюю правду при себе, но он не позволяет мне, конечно, не позволяет.

— Еще раз солжешь мне, Габриэлла, и я накажу тебя. Они причинили тебе боль? — Он повторяет вопрос, заставляя меня подчиниться его воле.

— Да, — признаюсь я, и, даже несмотря ни на что, удовольствие от Витторио усиливает мое наслаждение до такой степени, что я чувствую, как моя киска сжимается, возвещая о том, что я вот-вот снова кончу. Он молчит, позволяя этой истине отразиться, между нами, пока его бедра неустанно работают с единственной целью - уничтожить меня.

— Тогда не сомневайся, девочка моя, они заплатят за это. — И с этим заявлением мое тело и душа полностью и всецело отдаются Дону.

Его бедра полностью отходят назад, а одна из его рук покидает мою кожу. Я смотрю, упиваясь им, как Витторио кончает в мою киску, подтверждая своей спермой его слова.

Он развязывает узлы на моих лодыжках, после чего бросается обратно на кровать и вскоре притягивает меня к себе, управляя моими конечностями с тем же мастерством, с каким он управляет моей волей. Мы смотрим друг на друга, задыхаясь, пока он не нарушает тишину.

— Я не публиковал эти фотографии, Габриэлла. — Я моргаю, застигнутая врасплох этим заявлением, и еще больше удивляюсь, когда смех прорывается из горла Витторио. — Я бы никогда не стал добровольно делиться таким количеством тебя, — пробормотал он, как будто эта часть не была посвящена моим ушам. — Я сжег все чертовы газеты, все чертовы журналы, Габриэлла, и заставил заплатить того, кто за них отвечает. Почему? — Его рука тянется к моим волосам, освобождая лицо от завесы темных прядей, стоявших между мной и глазами дона.

— Потому что я твоя, — повторяю я, и мое сердце ускоряется, не заботясь о том, что, прижавшись грудью к моей, Витторио сможет это почувствовать.

— Потому что ты моя.

***

— Я не знал, что ты рисуешь, — говорит Витторио, когда мои глаза уже почти закрываются, немного позже середины дня.

Его руки бегают вверх и вниз по моей спине, укачивая меня в ласке, которая действует почти как колыбельная. Сегодня я едва успела встать с постели, а уже готова снова заснуть.