За последние несколько недель я трахал Габриэллу как сумасшедший на всех поверхностях в этом доме, но в том неистовстве, в которое она меня ввергает, контроль никогда не был в центре внимания.

Очевидно, пришло время это изменить.

Ее бедра двигаются, ища трения, пытаясь найти выход всему тому напряжению, которое накопили мои прикосновения к ее киске. Я высвобождаю ее тело из захвата между моих ног, и Габриэлла хнычет. Стоя рядом с ней на коленях на матрасе, я поднимаю простыню.

— Сними сорочку, — приказываю я, и она быстро поднимает спину и подчиняется, прежде чем снова опуститься на кровать. — Ты хочешь кончить, Габриэлла? — Спрашиваю я, разрывая в руках полоску ткани.

— Хочу. — В ответ раздается стон, сопровождаемый неистовым трясением головы.

— Тогда протяни руки. — Она тут же протягивает их мне, и я туго обматываю ее запястья тканью, завязывая их. Держась за ремешок, свисающий с узла, я тащу их, пока не достигаю изголовья кровати, и Габриэлла следит за каждым моим движением тревожными глазами. — Руки назад.

Она повинуется. Я прикрепляю полоску ткани к пустотелому изголовью, заставляя девочку держать руки поднятыми и наклоненными.

Я встаю с кровати и отрываю еще две полоски простыни. Габриэлла молча облизывает губы, пока я обматываю каждую ее лодыжку импровизированными веревками, а затем привязываю их к передним ножкам кровати, полностью ограничивая ее движения и оставляя ее полностью обнаженной для меня. Это охренительное зрелище, и мой член пульсирует в штанах, когда я останавливаюсь в нескольких шагах перед кроватью, чтобы посмотреть на нее.

Из киски Габриэллы течет влага, пропитывая постельное белье под ее телом, хотя я больше не прикасаюсь к ней. Я не спеша расстегиваю пуговицы на рубашке и снимаю ее. Затем то же самое проделываю с брюками, пока на моем теле не остаются одни боксеры.

Глаза Габриэллы практически умоляют о моменте, когда они увидят меня полностью обнаженным, но этого не происходит, и на лице девушки отражается разочарование, когда она это понимает.

Я забираюсь обратно в кровать.

Опираясь на колени и вытянутые руки, я прижимаюсь лицом к ее открытой киске, глубоко вдыхая женский аромат Габриэллы. Из ее рта вырываются разочарованные стоны, так как она жаждет прикосновений, которые не приходят.

— Так все и будет продолжаться, малыш, — говорю я достаточно близко к ее пульсирующему клитору, чтобы мои слова отозвались в ее чувствительных нервах. Габриэлла стонет, беспокоясь об условиях. — Я спрошу тебя снова, и ты скажешь мне то, что я хочу знать. — Ее дыхание сбивается при этом требовании, и она тяжело сглатывает. — Как прошел твой вчерашний день, Габриэлла?

Я даю ей пять секунд на ответ и, когда она упорно молчит, погружаю язык в ее киску, долго вылизывая ее снизу вверх, что вызывает скандальный крик из ее горла, но это не заставляет меня остановиться.

Габриэлла пытается двигаться, борясь с ограничениями импровизированных веревок и разочаровываясь, когда понимает, что не может. Она хнычет, стонет и вскрикивает с каждым более интенсивным и исследовательским погружением моего языка. За несколько мгновений слой пота, уже покрывавший ее кожу, становится толще, и, когда она выгибает тело, возвещая о скором оргазме, я останавливаюсь.

Я поднимаю позвоночник, сажусь на икры и провожу кончиками пальцев по вытянутым ногам Габриэллы в мучительных движениях вперед-назад.

Она дышит с открытым ртом, на ее лице застыло выражение отчаяния, но с ее губ не слетает ни звука, кроме неконтролируемых вздохов.

Мы смотрим друг на друга, кажется, целую вечность, прежде чем я позволяю своей руке коснуться кожи ее бедра. Габриэлла ерзает, пытаясь отстраниться от прикосновения, но, поскольку ее движения полностью ограничены, она не может этого сделать.

Я медленно ласкаю кожу между ее ног, дразня ее еще больше, и снова наклоняюсь к ней. На этот раз я перехожу губами к ее связанным лодыжкам. Я целую их и покрываю всю ее ногу медленными влажными лизаниями. Мой рот переходит к ее промежности и касается мягких половых губ, а затем снова спускается к пяткам.

— Твою мать! — Кричит она, когда я меняю сторону улыбаясь, и мой язык снова начинает пытку, теперь уже на левой ноге.

— Так что там моя мать? — Спрашиваю я, покрывая поцелуями ее мурашки.

— Я познакомилась с твоей мамой.

— И...?

Я продолжаю лизать ее, но, когда Габриэлла отказывается продолжать говорить, я улыбаюсь, наслаждаясь ее сопротивлением гораздо больше, чем она могла бы себе представить.

Я облизываю всю ее ногу, проникаю зубами в область за коленом и продолжаю лизать, пока не прохожу через ее пах, провоцирую вход и спускаюсь вниз. Только когда я начинаю в четвертый раз, она сдается.

— И она была не одна! — Признается она.

Я киваю, и Габриэлла облегченно вздыхает. Я опираюсь на ее тело, поддерживая свой вес на руках и коленях и не отрывая головы от ее бедер.

— А что еще, Габриэлла?

— Еще? — Она задыхается, заставляя меня снова рассмеяться. Я целую ее бедра, и малышка хнычет.

— Да, дорогая моя, что еще?

Мои пальцы ласкают губы ее киски, а язык лижет ее живот и поднимается вверх, пока я не добираюсь до ее маленьких грудей с твердыми сосками. Я дразню то один, то другой своей щетиной, языком, зубами и губами. Я останавливаюсь только тогда, когда стоны Габриэллы переходят в совершенно отчаянные крики.

Она кончила бы от одного моего рта на ее груди, если бы я позволил ей это, но я не позволяю, и все ее тело дрожит, потрясенное, когда я отстраняюсь.

Отчаянно желая облегчения, Габриэлла разводит ноги в попытке сомкнуть их, когда я подношу большой палец ближе к ее клитору. Движения бесполезны, и я медленно касаюсь набухшего узелочка. Мой палец медленно скользит вверх и вниз.

— Пожалуйста, Дон, пожалуйста! — Просит она, закрывая глаза и поддаваясь медленной пытке, пока не собирается кончить снова.

Я останавливаюсь.

— А что еще?

— Я застряла с ними, — добавляет она, и я медленно ввожу два пальца в ее совершенно роскошную дырочку. Габриэлла задыхается от ритмичного вторжения и приподнимает бедра, но не может сдвинуть их навстречу моим пальцам.

— Витторио... — Мое имя звучит на ее губах как мольба, когда она пытается установить контроль над своим дыханием и снова и снова терпит неудачу.

— Что еще, малышка? — В ответ она отрицательно качает головой, что заставляет меня прищелкнуть языком. — Я могу делать это весь день, Габриэлла. — Это должно быть угрозой, но для меня это звучит как обещание удовольствия.

Я ускоряю движения пальцев и тянусь к ней другой рукой, крепко сжимая ее пышную грудь. Габриэлла сверхчувствительна и перевозбуждена, но мне хватает всего трех глубоких толчков, чтобы остановиться, потому что ее стенки пульсируют, сообщая, что она вот-вот кончит.

Ее рот издает отчаянные хрипы, пот пропитывает ее кожу и капает на простыни, а каждый сантиметр ее кожи покрывается мурашками. Мне нравится все. Запах, звуки, ощущения, пронизывающие мой позвоночник, контроль, но больше всего - ее. Мне нравится, что она находится под моим абсолютным и безоговорочным контролем.

Мои яйца болят, а передняя часть трусов полностью промокла от спермы, но мне все равно. Я наклоняюсь к ногам Габриэллы и нежно облизываю красные, набухшие складочки. Ее реакция еще более неконтролируема, чем когда лизание было интенсивным.

— И они унизили меня! — Кричит она, наконец-то дойдя до той точки, когда невозможно терпеть, до той, когда даже мысль о том, что я могу остановиться, становится невыносимой. — Твоя мать устроила мне засаду. Там было много женщин из мафии, они унижали меня. — Каждое признание прерывается стоном, вырывающимся из глубины ее горла. Однако, когда она замолкает, я перестаю лизать.

— Я все тебе рассказала. Пожалуйста, сэр! Пожалуйста! — Я поднимаю глаза и вижу, что ее лицо испещрено дорожками слез.

— Правда? — Спрашиваю я, все еще склоняясь над ее бедрами. Она подтверждает, неистово тряся головой. — Почему, Габриэлла?

— Почему что?

— Почему ты не отреагировала? — Спрашиваю я, и она снова бешено качает головой, теперь уже отрицая это. — Почему? — Габриэлла сжимает зубы, словно боится, что слова сорвутся с ее губ без ее разрешения.

Я щелкаю языком и поднимаю позвоночник. Я убираю пальцы из ее тела и продолжаю нежно ласкать пальцами ее киску. Медленные, нежные ласки большого пальца на ее клиторе заставляют Габриэллу извиваться всем телом, не утруждая себя принудительным снятием ограничений, что только усиливает ее удовольствие, ведь моя девочка любит боль.

— Почему, Габриэлла? — Снова спрашиваю я, просовывая три пальца глубоко в ее горячую плоть и готовый мучить ее, удерживая их внутри, но она наконец сдается.

— Потому что я ничтожество!