Князь знал, что его поведение могло показаться недостаточно корректным со всех точек зрения; тем не менее, он написал, что не сможет жить, пока не получит от Гризельды письмо, в котором она простила бы его. Князь оставлял для себя надежду когда-нибудь снова увидеть ее. Он тысячу раз целовал ее руки…

«Федор» покинул Бангкок в тот же день, проложив себе дорогу среди множества расцвеченных во все цвета радуги джонок, благодаря которым гавань выглядела яркой цветочной клумбой. В качестве прощального привета он обдал ее дымом с мелкой угольной пылью.

— У тебя все в порядке? Ты уверена? Полина не ответила. Она только слегка пожала плечами, не повернув головы. Она сидела на плетеном стуле возле окна и смотрела, как на бесконечное поле свеклы, только что выпустившей первые листочки, непрерывно льет дождь. На обочине дороги с полными воды канавами стояла тачка, задравшая свои тощие руки к небу.

Томас целый месяц не посещал жену, и сейчас с ужасом увидел, как она изменилась за сравнительно короткий срок. Огромный живот, раздувший серое платье, которое перешила ей Элен из какого-то старья, расплывшееся лицо, свисающие на плечи наполовину распущенные прядки волос… Казалось, что она уже много дней не причесывалась. Жилье с полным пансионатом нашла для нее Элен с помощью агентства, специализировавшегося на предоставлении кормилиц; кроме того, оно имело в своем распоряжении адреса, куда можно было отправить «для отдыха» нечаянно забеременевших молодых девушек или жен с подозрительно ранней беременностью. Обычно женщины возвращались в город через несколько месяцев, оставив ребенка на воспитание у местной няньки. Гораздо реже они привозили с собой новорожденного неопределенного возраста. Так или иначе, но честь семьи сохранялась.

Именно то, что рождение ребенка ожидалось в апреле, тогда как свадьбу сыграли в октябре, было существенным для Элен. Конечно, никто не мог сопоставить даты, если не считать Леона и сторожей при животных… Но этого было достаточно для возникновения чувства стыда…

Элен сама отвезла Полину в деревню и помогла ей устроиться в комнате на втором этаже большого фермерского дома, прямо над кухней. Стены комнаты были оклеены коричневыми обоями с желтыми цветами, расположенными по прямым линиям как по горизонтали, так и по вертикали. В комнате ничего не было лишнего: деревянная кровать, шкаф, ночной столик, два стула и ведро с водой для гигиенических процедур. Все чистое и ухоженное. Уборкой занималась жена фермера, женщина неопределенного возраста. Кроме трех детей у нее был огромный живот, почти такой же большой, как и у Полины, но он не мешал ей ежедневно мыть пол в комнате квартирантки. Улыбчивая, розовощекая, с волосами, убранными в высокий шиньон, она всегда оставалась жизнерадостной и говорила очень громко, привыкнув иметь дело с детьми и животными. Полина плохо понимала речь жительницы северной части страны и поэтому не всегда отвечала на ее вопросы. Впрочем, хозяйку это не смущало. Она принесла в комнату квартирантки всю библиотеку, имевшуюся на ферме: «Миньону»1и несколько томиков «Пардальянов».

Деревенская акушерка часто появлялась, чтобы осмотреть Полину. Она заметила, что беременная слишком располнела, и посоветовала ей чаще гулять. Она была такой же жизнерадостной и говорила так же громко, как хозяйка. На подбородке у нее размещалось несколько больших бородавок с пучками жестких волос. Крестьяне говорили, что дети, к счастью, рождаются с закрытыми глазами, иначе, увидев лицо акушерки, они тут же кинулись бы назад в то место, откуда только что появились…

Однажды солнечным днем Полина решила выйти на улицу для прогулки. Но не осмелилась пройти через двор, на котором в грязи валялись свиньи. Она вернулась в свою каморку и больше не пыталась гулять. Полина проделывала несколько шагов от постели до окна и обратно, смотрела на одни и те же поля, потом прочитывала несколько страниц из первой попавшейся на глаза книги и тут же забывала прочитанное. На следующий день она начинала читать с той же самой страницы, что и накануне. Поэтому одну книгу могла читать вечно, и у нее не было гарантии, что когда-нибудь доберется до конца. Она существовала вне времени, вне обычной жизни. Немного оживлялась она в обед, когда на ее столе оказывались суп, сосиски, отварной картофель или бобы. У нее всегда был прекрасный аппетит, ей все нравилось, и она обычно с нетерпением ожидала обеда или ужина; других примечательных моментов в ее жизни не было.

После низвержения из шикарного отеля на улице Буа в три комнатушки для горничных в Пасси второй этап унизительного падения добил ее окончательно. Полина пыталась сопротивляться отчаянию с помощью совершенно животной пассивности. Она уже не была живым организмом, в котором зарождалась новая жизнь, а превратилась в нечто вроде автоматически действующей фабрики, о которой можно не заботиться. Она старалась избавиться от слишком болезненных воспоминаний о своей прошлой жизни. В ее сознании возникло все увеличивающееся пламя раздражения, готового перерасти в ненависть. Она не ставила в вину Томасу свою беременность, но не могла простить ему эту ссылку на край света, в одиночество среди полей свеклы и луж со свиньями. С ней обошлись не лучше, чем с каторжниками Кайенне. Полина догадывалась, что Элен наказывала невестку за то, что она обеспечила ее сыну дитя не в положенное время.

Она ждала Томаса каждое воскресенье, но он появился только через месяц. То есть, слишком поздно. Теперь все закончилось… За прошедший час она не сказала ему ни слова. Он пытался оправдываться, пытался объяснить, почему не приехал раньше. Объяснение оказалось не слишком правдоподобным. В субботу после обеда в расписании не оказалось поезда; он едва успевал туда и обратно с воскресным поездом. Глупо было столкнуться с такими хлопотами из-за подобной ерунды.

— Но с тобой все в порядке? Ты здорова? Ты уверена, что все хорошо?

Полина ничего не отвечала. Она смотрела на тачку.

В комнату вошла хозяйка с двумя тарелками, заполненными картошкой с салом. Она прижимала их к своему огромному животу. За ней появилась кошка. Белая кошка тоже была беременной, ее живот едва не волочился по полу. Томас с ужасом увидел перед собой три существа с огромными животами. Он схватил шляпу и молча удалился. Ему нужно было успеть на вокзал к своему поезду.

Полина наблюдала, как Томас уезжал на велосипеде в дождь и туман. Постепенно он становился все меньше и меньше, пока не растворился в тумане среди свекольных полей.

В это воскресенье сэр Генри решился на визит к Томасу, чтобы познакомиться с его живописью. Он постарался, чтобы его интерес не выглядел главной целью. Застал одну Элен. Обрадовавшись его визиту, она, разумеется, предложила чаю. Он отблагодарил ее комплиментом: обычно у французов такой плохой чай…

— Ваши дети отсутствуют?

— Да, Томас уехал к жене, она сейчас отдыхает в деревне… Видите ли… Возможно, что… В общем, не исключено, что я этим летом стану бабушкой… — Ах, вот как! Замечательно!.. — Как поживает ваша матушка Августа? — Все такая же активная!.. Она продолжает охотиться на лис!.. Кстати, разве Томас… — А остров? Вам известно, кто там живет сейчас? — Не очень… Думаю, никто… Решетка на дамбе остается запертой… Не могу сказать вам, кому он сейчас принадлежит… Кстати, Томас продолжает рисовать? Она удивилась; неужели сэра Генри, человека, занимавшего высокое положение в обществе, могли интересовать подобные пустяки?..

— Как-то он сказал мне, что иногда занимается живописью… Мне хотелось бы взглянуть, что у него получается… Может быть, вы покажете мне парочку его полотен? Что-нибудь из самых последних… Разумеется, я не хотел бы показаться нескромным… Элен с ужасом подумала, что он увидит портреты обнаженной Полины, которыми увешаны стены в голубятне, и сказала…

— Он перестал рисовать. — Совсем перестал? — Да, совсем… Уже давно… Он стал серьезным человеком… Сейчас заботится о своем будущем… В особенности это важно теперь, когда он собирается стать отцом… Мой дорогой Генри, у вас ведь есть связи, не могли бы вы обеспечить ему место в лондонском отделении банка? Вы ведь знаете, какой он умный юноша… Он станет ценным сотрудником… Только в Лондоне он может сделать настоящую карьеру… Еще чаю? — Спасибо, с удовольствием… — Таким образом он стал бы ближе к нашим родным местам… Мы обязательно вернемся туда, рано или поздно… Когда я вспоминаю о Сент-Альбане, мне иногда кажется, что остров разбивается на куски, словно под воздействием какого-то катаклизма, а потом отдельные куски снова объединяются, чтобы восстановить остров… — Чудесный образ… Действительно… — Мы вернемся туда, Генри, можете не сомневаться… — Я и не сомневаюсь, Элен… А у вас нет новостей… Никаких вестей от Гризельды? — Никто не знает, где она сейчас… — Очень странно, очень… И очень жаль… Я подумаю, что можно сделать для Томаса… Вы знаете, эти банкиры не любят принимать во внимание дружеские отношения… Настоящие финансовые акулы!.. Ха-ха-ха! Он посмеялся, потом встал и откланялся. Элен подумала, что отец был прав, когда говорил, что Генри был чудесным ребенком, но с довольно посредственным интеллектом. И он считал, что она, то есть мать Томаса, была весьма скромной женщиной… Может ли сын такой незаметной женщины быть художником?

Когда он ушел, Элен с ужасом подумала, что Генри может попросить Томаса показать ему картины, и Томас вполне способен продемонстрировать ему свою жену обнаженной… Художники не видят обнаженную женщину голой… Для них это всего лишь живопись…

Элен нашла в комнате Томаса все картины, которых насчиталось семнадцать, разрезала их ножницами на куски и сожгла в камине. Они хорошо горели цветным пламенем, образуя пузыри краски на холсте. Но после них оставался неприятный запах, а также жесткая черная масса, и женщине пришлось раздробить ее, чтобы окончательно избавиться от картин. Ей понравилась эта процедура, позволившая очистить комнату сына. Последний месяц она снова жила с одним сыном, к ней частично вернулось почти забытое ощущение счастья. Сжигая образ Полины, она представляла, что прогоняет ее из своей жизни.