— Жень, правда? — требовательно спросила Анна-Селена.

Мальчишка взял себя в руки, хватило сил не только ответить:

— Попробуй — узнаешь.

Но и на улыбку. Правда улыбка получилась бледной, так ведь быть вампиром подросток не перестал.

Женькины слова словно сломали какую-то невидимую стену. Отведать кофе захотели практически все. Наромарт с непривычной робостью признался, что никогда не пробовал такого напитка, после чего Сашка и Серёжка наперебой принялись убеждать эльфа, что это очень вкусно. Балис машинально удивился Сашкиным познаниям в этой области, на что казачонок заикнулся, было, про шустовский коньяк, но тут же смешался и покраснел. Морпех предпочёл оговорки не заметить.

А вот Серёжкино:

— Вкусно, но на настоящий кофе совсем не похоже.

Не заметить было невозможно.

Балис встретил фразу спокойно. В раннем детстве всё было просто и ясно: настоящий кофе — из «московского» пайка, который получал дед. Ирмантас Мартинович щедро делился дефицитными продуктами с детьми, а значит — и с внуками. Потом выяснилось, что вполне настоящее кофе, хотя и немного другое, можно попить в некоторых вильнюсских кафе. А окончательно осознать относительность критерия «настоящий» применительно к этому напитку ему помог визит крейсера "Михаил Кутузов" в Неаполь в восемьдесят шестом. Тогда старший лейтенант Гаяускас умудрился последовательно попробовать турецкий, греческий и итальянский кофе. Три совершенно не похожих друг на друга вкуса. Но попробуй назвать кого-то из них ненастоящим…

У Серёжки же наверняка опыт был победнее.

А вот Мирон, большой любитель и специалист по части этого напитка, не удержался от того, чтобы поинтересоваться, какой-такой кофе мальчик называет настоящим, на что получил потрясающий по своей наивности ответ:

— А у нас мама иногда из Тирасполя привозила. Там ещё такой казак на пакете. В этой, как её… в бурке.

Сашка уставился на друга широкими от удивления глазами. Мысль о том, что на упаковке с каким-то там напитком можно изобразить казака показалась подростку совершенно дикой. Нет, конечно, людей всяких на коробках рисуют, а с трёхсотлетия дома Романовых в хате у Кириченок поселился шкалик, выполненный в виде Великой Княжны Ольги Николаевны (мама при взгляде на него немедленно вспоминала, как батька на праздник от души кирьнул), но казак-то здесь при чём? Казаки — воины, их на лубках правильно изображать, а не на пакетах. Тем более, с кофием, которого в станицах отродясь не пили. Кубыть только у атамана в хате по большим праздникам, да и то вряд ли, если только заради гостей из самого Екатеринодара или Новочеркасска.

Мирон изумился ещё больше, но совсем по другой причине.

— Серёжа, это случайно был не напиток "Кубанский"?

— Точно, "Кубанский", — радостно кивнул мальчишка.

Нижниченко скривился, словно у него стрельнул больной зуб. Вот в такие моменты и особенно чётко и ясно становилось понятно, насколько тяжело был болен Советский Союз. Старшее поколение безопасников, выбравшись коллективно на природу или просто на пьянке по случаю, любило побурчать о том, как "страну развалили". Чего там говорить, соответствующие спецслужбы недружественных СССР стран, конечно, не в песочнице играли. Но то, что уже взрослый мальчик из провинциального городка искренне полагал настоящим кофе суррогатную бурду то ли из цикория, то ли из молотых желудей, то ли вообще чёрт знает из чего — это отнюдь не происки американцев, а стопроцентно своё, родное. Примерно в Серёжкином возрасте Мирон ездил в гости к родственникам, жившим в глубинке Тамбовской области. Сколько сил потом отец потратил на убеждение сына в том, что "это тоже мороженное, только не сливочное". А другого в городке и не было, а городок-то, между прочим, был не простым, а целым райцентром. Ежедневная газета с призывами к верности делу Ленина в нём имелась, а вот нормальное мороженное — нет. Насчёт кофе Мирон точно не помнил, но к версии о его существовании в магазинах райцентра относился крайне скептически. Скорее всего, там кроме «Кубанского» можно было встретить только ещё один "растворимый кофейный напиток" — «Летний», которому до настоящего кофе, как… в общем, как коллеге "Кубанскому".

Разумеется, высшая ценность жизни не в качественном кофе. Но и не в том, чтобы посадить всю страну на макароны и мойву, которую в народе называли не иначе, чем «помойва», а потом требовать безоговорочной и безоглядной преданности даже не абстрактной коммунистической идее, а конкретным мордоворотам из обкомов, крайкомов и ЦК КПСС. Уж эти-то недостатка в хорошем кофе не испытывали. Да и не только в кофе: в обкомовских пайках было хоть и не всё, но почти всё. А простые люди штурмовали большие города "продуктовыми электричками". Не потому, что в провинции чего-то не было, а потому, что в городах хоть что-то было.

И вот о том, что это безобразие закончилось Мирон Павлинович Нижниченко не сожалел никогда. Страна, которая так не уважает своих граждан, существовать не может и не должна. При этом он понимал, что за эту самую страну погибли Балис с Серёжкой. Бросить даже тень сомнения на их выбор Мирон не мог. Такое вот противоречие. Может быть, оно образовалось потому, что в их мире на месте СССР расцвело уж какое-то совсем невообразимое безобразие. Всегда на место плохого может прийти ещё худшее. На Мироновой Грани всё прошло намного приличнее и цивилизованее.

Итог невесёлых размышлений в голове генерала подвёл ещё один анекдот эпохи ранней Перестройки:

"Пьют, значит, в одном маленьком австрийском кафе агенты КГБ и ЦРУ. Наш втихаря ихнего спаивает, супостат спивается.

— Скажи, Джон, — приступает к выполнению важного правительственного задания чекист, — Чернобыль — это ведь ваша работа?

— Нет, Иван, — отвечает рыцарь плаща и кинжала, — Чернобыль мы не взрывали.

Выпили ещё по одной.

— Скажи, Джон: Чернобыль — ваша работа?

— Нет, Иван, к этому взрыву мы не причастны.

Выпили ещё. Совсем худо американцу стало.

— И всё-таки признайся, Джон, это же вы Чернобыль взорвали.

— Нет, Чернобыль — это не мы. Но я тебе скажу, Иван: «Агропром» — это наша операция!"

Голос пухлого божка вернул Мирона к реальности.

— А теперь давайте перейдём от кофе к серьёзному делу. Всё очень просто. Чтобы не смущать остальных, каждый из вас по очереди задумывает желание, а мы либо исполняем его, либо говорим, что это невозможно. Тогда вы повторяете попытку.

— А как же вы узнаете желание, если мы его не скажем? — простодушно изумился Серёжка.

— Так и узнаем, — оскалился тип с волчьей головой. — Мы ещё и не то можем.

— Если ты веришь, что мы способны желание исполнить, то узнать его для нас не должно быть сложным, — ласково улыбнулся толстяк.

Мальчишка смущённо потупился, словно первоклашка, на открытом уроке забывший, какая буква идёт в алфавите после фэ.

— Начнём, — бодро продолжил обладатель шелкового халата и возбуждённо потер руки. — Женя первый взял кофе, ему первым и загадывать.

Подросток не колебался.

"Хочу стать человеком и вернуться домой".

Приключениями он уже был сыт по горло. Пусть Солнечный Козлёнок ищет себе для развлечения других дурачков и пудрит им головы историями про борьбу с Тёмными Властелинами. А Женька теперь точно знает, что интернат — не самое плохое место для мальчишки-сироты. Особенно, если это не простой интернат, а для одарённых детей и с углублённым изучением… Оказалось, вспомнить, что именно углублённо изучали в интернате, куда Женьку собирались сдать дядя и тётя, пареньку уже не под силу, но это его не сильно огорчило. Главное — он будет в своём мире, почти что дома.

— Два желания, а не одно, — оскалился волчара. С желтых клыков капала белая пена. Анна-Селена с огорчением подумала, что жизнь не сказка: там желания обычно исполняют бородатые добрые волшебники или благообразные феи. Бог стрельнул в её сторону круглыми желтыми глазами.

— Можно попробовать.

В следующее мгновение он исчез. Теперь в кресле сидела круглолицая большеглазая девушка в распахнутом кожаном пальто поверх чёрной же блузы. Костюм дополняла широкополая шляпа и кожаные перчатки. Разумеется, тоже чёрного цвета. Затянувшись папиросой, которую она держала почему-то в левой руке, девушка голосом человековолка поинтересовалась: