Глава 27 «Сбежать к возлюбленному»
***
«Лучше бы этому лысому ослу, Ляо Жаню, не попадаться мне в руки...»
***
В глубине души будто Безымянный Бог шепнул Гу Юню, что его сына обманным путем вот-вот заставит бежать из дома один плешивый осел. Спустя один месяц после отбытия Черного Железного Лагеря из столицы, Гу Юнь, составляя доклад Императору, между делом не забыл написать весточку и Чан Гэну, отправив письмо лично ему с печатью дома маршала Гу.
Он писал очень знакомым Чан Гэну почерком, тем самым, который мальчик так старательно копировал, исписывая страницу за страницей. Для начала, Гу Юнь искренне признался в своих ошибках, а затем, тщательно подбирая слова, которые могли тронуть сердце мальчика, довольно красноречиво постарался объяснить, почему он ушел, не попрощавшись. Наконец, он прямым текстом сказал, что скучает по Чан Гэну и пообещал, что если северо-запад будет в безопасности, он вернется в поместье до конца года, чтобы они могли вместе встретить Новый Год.
Чан Гэн прочитал письмо от начала до конца, а затем с улыбкой отложил его в сторону. Даже если бы он думал пальцем ноги, то прекрасно бы понял, что это письмо написано не рукой Аньдинхоу.
Эти отвратительные, приторно-слащавые слова, как "разделенные тысячью ли, с беспокойными думами днями и ночами", "ешь больше и одевайся теплее, не заставляй меня волноваться", просто не могли родиться в голове Гу Юня. Судя по таким длинным выражениям и предложениям, Чан Гэн смело мог сказать о том, что это письмо вместо Гу Юня написал Шэнь И.
В лучшем случае, этот козел по имени Гу Юнь просто переписал его своей рукой.
Тем не менее, Чан Гэн вдруг с грустью осознал, что, стоило ему представить, что эти слова действительно написаны рукой и пером Гу Юня, как он не смог не пожелать запечатлеть каждое его слово в своей памяти.
К сожалению, Гу Юнь съел свои слова [1].
Гу Юнь искренне чувствовал себя виноватым, прекрасно осознавая, что он не смог сдержать данное мальчику слово. В этот раз он выгнал Шэнь И, который давал обещания от его имени, затем взял себя в руки и сам лично написал Чан Гэну очень длинное письмо.
Прочитав это письмо, Чан Гэн разочарованно улыбнулся. Пусть мальчик и почувствовал, что письмо действительно было написано искренне, Гу Юнь попросту не умел задабривать, а вместо этого выходило, что он лишь подливал масла в огонь.
В этом письме маршал Гу описывал целую кучу обыденных дел, которые, как он считал, были весьма интересны и занимательны. Он написал целую тысячу слов, которые не касались "тысячи ли". И только в конце он несколько обобщенно написал "занят военными делами", что и стало итоговой причиной того, почему он не вернулся в столицу.
Чан Гэна не интересовало, как правильно жарить скорпионов на углях в пустыне, чтобы можно было вкусно поесть. Он вчитывался в эти длинные строчки несколько раз подряд, но так и не нашел ни одного предложения, которое волновало его больше всего: если Гу Юнь не сможет вернуться в этом году, когда же он вернется?
Но после слов "занят военными делами" больше ничего не было, только длинный список подарков.
Возможно, Гу Юнь понимал, что извинений на словах недостаточно, поэтому он старался выразить это делом, отправив все самое лучшее, что ему удалось собрать за целый год, в поместье Чан Гэну - все, от роскошных ювелирных изделий, сияющих драгоценностей, до всякой пустяковой мелочи.
В тот день, пятнадцатилетний Чан Гэн заперся в своей комнате вместе с кинжалом, который ему прислал Гу Юнь из Лоулань, и пережил еще один болезненный приступ, вызванный Костью Нечистоты.
Тогда мальчик принял решение - он не хочет жить жизнью того, кого отвергнули. Он не хотел следовать за старым учителем и осторожным инструктором, чтобы заниматься только литературой и боевыми искусствами - в теории и на бумаге. Он хотел путешествовать, увидеть мир.
В первый день Нового Года, Чан Гэн вошел во дворец вместе с Чжу-коротенькие-ножки, чтобы отдать поклон и поздравить Императора с Новым Годом.
Он оставался в поместье до шестнадцатого числа первого месяца. Чан Гэн велел кухарке приготовить «Лапшу Долголетия», а после, взяв тарелку, он принес ее в свою комнату и съел в одиночку. Прежде чем спокойно объявить о решении, которое поразило всех домочадцев.
- Я собираюсь некоторое время пожить в храме Ху Го, - сказал Чан Гэн.
Увидев бледно-зеленое лицо старого слуги, он добавил:
- Дядя Ван, не переживайте, я не собираюсь становиться монахом. Я просто хочу некоторое время последовать за мастером Ляо Жань, к тому же, я смогу помолиться и за ифу.
Старый слуга ничего на это не ответил.
Ну что мог сказать старик? Ему ничего больше не оставалось, только как перетерпеть острую боль в груди, приготовить подношения и благовония, а, после, приказать солдатам сопроводить Чан Гэна, Гэ Пансяо и Цао Нянцзы в храм Ху Го.
Старый слуга уже начал подумывать о том, что эту семью, похоже, прокляла какая-то древняя ведьма. Неважно, кто входил в эти двери - ребенок, родившийся в этой семье, или приемный ребенок, - с ними одинаково было трудно справиться. Старый слуга помнил пугающий взгляд Гу Юня, когда тот был еще совсем мальчишкой. Он был похож на раненого волчонка, без причины ненавидевшего всех окружавших его людей, и ему было все равно, кем они были для него.
Но, несмотря на многочисленные трудности, этот мальчик смог вырасти во взрослого мужчину и теперь ему в пору было задуматься и о своей семье.
Зато здесь, в поместье, теперь подрастал еще один мальчишка, и он-то оказался еще более непредсказуемым.
После того, как Гу Юнь покинул столицу, Чан Гэн каждый день бегал в храм Ху Го.
Но ведь вокруг было так много людей, с которым он мог бы проводить свое время, почему он предпочел проводить его в храме? Его Высочество четвертый принц Ли Минь редко выходил за порог, но когда он выходил, это было действительно что-то важное.
Старый слуга до такой степени переживал и беспокоился за четвертого принца, что он каждый день думал о том, что Чан Гэн рано или поздно побреет свою голову.
Еще старый слуга прекрасно осознавал, что именно в пятнадцать лет мальчики самые непослушные, особенно когда доходило до уговоров со стороны старших. Не говоря уже о том, что Чан Гэн не был его собственным ребенком. Старый слуга не смел сильно вмешиваться в его жизнь, поэтому он пошел уговаривать Гэ Пансяо и Цан Нянцзы временно встать на сторону старика, чтобы отговорить Чан Гэна.
Когда Цао Нянцзы услышал о том, что Чан Гэн собрался пожить в храме Ху Го, его глаза раскрылись так широко, что с век мальчика посыпались тени.
- Что?! - разгневался Цао Нянцзы. - Лысый осел хочет обмануть моего старшего брата Чан Гэна, чтобы он стал монахом?!
Красивые мужчины также редки, как перо Феникса, или рог Дракона. Маршал Гу без колебаний покинул поместье, но тень Цзы-ду [2] будто бы до сих пор осталась в этих стенах. Чан Гэн достиг того возраста, когда любой стресс мог сказаться на его красоте, а ему и так приходится непросто, а теперь появился риск того, что Чан Гэн станет одним из этих лысых, плешивых ослов! Только от одной подобной мысли Цао Нянцзы резко перешел на сторону поддержки старого слуги.
На следующий день Цао Нянцзы совершенно сознательно оделся в мужскую одежду и без зазрения совести настоял на том, что пойдет вместе с Чан Гэном посмотреть на эти священные места и этот буддийский храм. Когда он вышел за ворота, он закатал рукава и прямо перед парой железных марионеток уверенно двинул руками в самоуверенном жесте, демонстрируя, что он точно добьется всего, чего желает.
Вот только марионетки были не живыми людьми, они могли только смотреть на его спину, пристально наблюдая за его странной походкой, будто под этой одеждой спряталась змея-оборотень.
Однако, той ночью, когда он вернулся из храма Ху Го, Цао Нянцзы ничего не говорил о том, чтобы "заставить очаровательного монаха раскрыть свою истинную форму". С тех пор мальчик бросил сторону старого слуги и присоединился к противоположной - где был Чан Гэн и его монах. И теперь Цао Нянцзы каждый день слушал учения Будды. Что касается причины, почему он перешел на сторону Чан Гэна, так это ни что иное, как "очаровательный монах просто был слишком красив".
Хотя маршал тоже был красив, но, к сожалению, он был слишком агрессивным, не мог спокойно сидеть на одном месте и не ценил других. А вот мастер Ляо Жань был совершенно другим. Цао Нянцзы сравнил его с прогуливающимся по этому миру лотосом, а если его опустить в пруд, он будет увековечен на поколения. Достаточно всего одного взгляда на этого мужчину, чтобы Цао Нянцзы стал счастливым еще на несколько дней.
Старый слуга искренне недоумевал, каким проклятьем этот монах охмурил мальчиков, и он срочно начал искать Гэ Пансяо.
Раз уж так велел долг, Гэ Пансяо тоже направился в храм.
Несколько дней спустя, Гэ Пансяо тоже перешел на сторону Чан Гэна и монаха.
Как оказалось, мастер Ляо Жань, помимо чтения Священных Писаний Будды, был весьма искусен о сведущ в разнообразии марионеток и других машин, работающих на Цзылюцзине. Гэ Пансяо даже смог повстречаться прямо дома с инженерами из Института Лин Шу.
Мальчик, который жаждал подняться на борт "Гигантского Воздушного Змея", и видел во сне этот счастливый момент, без лишних слов преклонил колени прямо у лотосового трона бронзового Будды.
Вот так вот, в течении последнего года, старый слуга свыкся с мыслью, что Чан Гэн перебрался в храм Ху Го, и поначалу он не принимал это так близко к сердцу.
Но, вопреки ожиданиям, Его Высочество проявил свои не самые лучшие черты характера. Прибыв в храм Ху Го, он последовал плохому примеру Гу Юня, а на следующий день золотая цикада сбросила оболочку [3] и мальчик исчез, не попрощавшись.
Сначала он сказал страже, что он и мастер Ляо Жань закроют дверь, чтобы они могли спокойно помедитировать. Люди, которые не имеют к этому никакого отношения, не должны их беспокоить. Охранники, разумеется, послушались Чан Гэна и, не смея тревожить его покой, остались за дверью.