Тем временем Гу Юнь отдал приказ о перегруппировке войск на всей территории Великой Лян. За день он передал молодым солдатам семь жетонов в форме стрелы [2], которые нужно было срочно зарегистрировать в Военном совете. Можно сказать, что гонцы с ветерком проехались туда-сюда.

К четвертой ночной страже Чан Гэн положил голову на стол и ненадолго прикрыл глаза. Сон его был довольно поверхностным, так как из-за Кости Нечистоты ему теперь и кошмары толком не снились. Он редко запоминал их, чаще они сливались во что-то неразборчивое. В целом спал он беспокойно и мог проснуться от того, что в соседней комнате кто-то перелистывал книгу.

Терзавшее его злое божество носило имя Уэргу. Часто по утру сердце переполняли ярость и беспокойство. Сегодня его разбудили шаги за дверью. Он задремал, положив руки под голову, но, когда поднялся и выпрямился на стуле, на душе было муторно и странно. Вместо привычной ярости он чувствовал растерянность и печаль, а рукава одежд промокли от слез.

Голос из-за двери доложил:

— Ваше Высочество, пришло письмо из Цзяннани.

Чан Гэн сделал глубокий вдох и тихо приказал:

— Принесите.

Письмо касалось амбициозного плана Гу Юня. Не называя истинной причины, он планировал увеличить численность войск на юго-западе страны. В письме подробно описывалось, где конкретно должен располагаться новый гарнизон, кто его возглавит, какие виды вооруженных сил там будут представлены и по каким маршрутам будет поставляться провиант и фураж. Чан Гэн быстро его проглядел, но так и не понял до конца новую стратегию, а также, что послужило причиной подобной перемены. Как обычно, он отложил письмо в сторону, чтобы потом его зарегистрировать.

Под первым посланием лежало второе, уже более личное.

Написано оно было на небольшом клочке бумаги, а сама строчка будто вырвана из середины: «давно не виделись, скучаю по тебе».

Обычно личные письма Гу Юня носили романтический или непристойный характер. Иногда это был легкий флирт, а иногда очевидные двусмысленные намеки. Он редко на полном серьезе писал что-то вроде «скучаю по тебе». Его слова привели Чан Гэна в чувство, а сонливость как рукой сняло. Письмо стрелой поразило его прямо в сердце, и он не оказал ни малейшего сопротивления.

Ему хотелось тотчас отказаться от своих недавних геройских речей, все бросить — и Военный Совет, и дела государственные — и, наплевав на последствия, отправиться срочно повидаться с Гу Юнем.

Но это было невозможно.

Чан Гэн резко сжал записку в руке, а затем бережно свернул и положил в кошель. Он попытался успокоить нервы и внимательно прочесть черновой проект устава императорского банка, предложенный Военным советом. Но сколько бы он не смотрел на написанные аккуратным почерком строки, не мог сосредоточиться. Спустя период горения курительной палочки он все еще не находил себе места, сидя как на иголках.

Больше Чан Гэн не медлил. Он схватил накидку и распорядился:

— Слуги, седлать коня!

Увидев, что он куда-то сильно спешит, слуги решили, что дело срочное, поэтому быстро оседлали коня и расступились. Чан Гэн стремительно ускакал из Военного Совета.

Направился Чан Гэн в зал для погружения в созерцание в храме Хуго. В горах стояла полная тишина. Двери храма были затворены, и ветер гонял сухие осенние листья. Возле дверного проёма в тишине горел фонарь в форме чаши. Крохотный огонёк едва колыхался, и повсюду царила беззаботная атмосфера, в воздухе чувствовался едва уловимый аромат сандала.

Мастер Ляожань уже успел отойти ко сну, когда Чан Гэн стремительно ворвался в его обитель. Порывом холодного ветра свитки со священным писанием сбросило со стола. Монах испуганно на него вытаращился.

Глаза у Чан Гэна слегка покраснели. Он присел и попросил:

— Нальете мне чаю?

Ляо Жань набросил монашеское одеяние, спокойно извлек из ветхого деревянного шкафа пригоршню завернутых в бумажный пакет листьев чая кудин и поставил греться воду.

Несмотря на то, что в храме были сильные сквозняки, а чашки и чайник были треснутые, монах с легкостью вскипятил воду и заварил чай. Движения его поражали аккуратностью и беззвучием. Он не смотрел Чан Гэну в глаза. Комнату заволокло густым белым паром, напоминавшим о ревущих двигателях в железной броне. Когда пар достиг потолка, то конденсат превратился в капли воды. По змеевику и специальным трубочкам они стекли в небольшую чашу. Кап. Кап.

Чан Гэн внимательно наблюдал за происходящим. Пар превратился в воду. Из старого глиняного горшка жидкость попала в небольшую чашу из лакированной кожи под крышей скромного жилища монаха. Чан Гэн медленно выдохнул. Его встревоженное сердце, похожее на кипящую воду, наконец успокоилось.

Мастер Ляо Жань приготовил чарку горячего Кудин и поставил ее прямо перед Чан Гэном.

Тот уже по запаху вспомнил, насколько горек этот чай.

— Большое спасибо, — Чан Гэн принял чарку чая. Окоченевшие за время езды на холодном ночном ветру пальцы немного согрелись. Он сделал маленький глоток. Чай был настолько горьким и горячим, что язык онемел. Чан Гэн печально усмехнулся. — В последнее время я сильно устаю, легко теряю самообладание и не могу сдержать Кость Нечистоты. Какой позор.

Глядя на него, Ляо Жань показал на языке жестов: «Запад всегда умело использовал наши слабости для атаки, но сейчас они выбрали неподходящий момент. Это говорит о том, что насколько рьяно они бы не сражались, их силы на пределе. Главнокомандующий Гу умело вел боевые действия на четырех концах страны. Что уж говорить об одном фронте в Лянцзяне? Как только достроят железную дорогу, можно будет за один день легко перебросить огромное количество солдат и оружия из столицы в Цзянбэй и наоборот. С имеющимися у нас запасами цзылюцзиня, если повезет, через год-два мы полностью вернем оккупированные врагом земли. Что же беспокоит Ваше Высочество?»

Звучало вполне здраво. Чан Гэн сам прекрасно все понимал, но что-то его тревожило.

— А Цао Чуньхуа сейчас случайно не с господином Ду? — прошептал Чан Гэн. — Это совсем недалеко от Лянцзяна. Пусть проведает маршала вместо меня... Или я чуть позже напишу письмо и назначу Цао Чуньхуа на какую-нибудь должность в армии. Там его дар перевоплощения пригодится больше, чем господину Ду. Пусть отправляется на передовую.

Ляо Жань кивнул и показал на языке жестов: «Ваше Высочество ведь не хотели, чтобы маршал Гу возвращался в столицу. Разве это не удачная возможность?»

Гу Юнь являлся слабостью Чан Гэна, но прежде этим не пытались воспользоваться. Пока шла война, никто и пальцем не смел тронуть Гу Юня. Правителем Ли Фэн был довольно посредственным, но не настолько глуп, чтобы дважды срубать сук, на котором сидит, и позволить врагу окружить столицу. Впрочем, на кровавом поле битвы Гу Юнь тоже не был в безопасности.

Чан Гэн нахмурился, выпил чай Кудин и пробормотал:

— Все так привыкли на него полагаться, но кто позаботиться о его израненном и больном теле? Когда я об этом задумываюсь, то правда...

Он осекся, нечаянно встретившись с взглядом немого монаха, полным скорби и сочувствия. Чан Гэн тотчас же низко опустил голову и сказал со смешком:

— Что-то я заболтался сегодня. Надо успокоиться и взять себя в руки.

Ляо Жань понял, что Чан Гэн хочет посидеть в тишине, поэтому решил его не беспокоить. Он достал из-под стола муюй [3], прикрыл глаза и периодически по ней постукивал. В маленькой монашеской келье воцарилась тишина — лишь стучала колотушка и капала вода. Под эти звуки Чан Гэн устроился на низкой скамье и прикрыл глаза.

Когда он уже собирался уходить, Ляо Жань вдруг постучал по деревянному столику, привлекая его внимание, и показал на языке жестов: «Мне посчастливилось присутствовать во время вашей встречи с господином Ду, но одну вещь я так и не понял».

Под глазами Чан Гэна от усталости залегли темные круги. Он приподнял бровь.

Ляо Жань продолжил: «Ваше Высочество тогда сказали, что весь мир — это большой пирог, от которого каждый пытается отломить. Нет разницы между добром и злом, просто некоторые хотят урвать побольше, плывя по течению. В их интересах, чтобы приготовленный пирог был побольше, чтобы они могли усилить свое влияние. Подобные люди способствуют мирному развитию страны и всеобщему благоденствию. Другие же плывут против течения. Видя, что их кусок пирога покрылся плесенью, они хотят, чтобы других постигла та же участь. Такие люди несут одни беды. Сейчас древние знатные семейства потеряли свои куски пирога. Если мы хотим спасти страну, то надо постепенно избавиться от гнили...»

— Что такое, мастер? — спросил Чан Гэн. — Я был не прав?

«Нет, — покачал головой Ляо Жань. Широкие рукава его монашеских одежд зашуршали от того, как активно он жестикулировал. — Я просто вспомнил, что под Небесами все подчиняется воле Императора. Старые указы «Цзигу» и «Жунцзинь» [4] до сих пор не отменили. Ваше Высочество столько сил вложили в реформы, но достаточно будет нового указа Императора, чтобы все ваши достижения стали несбыточной мечтой, как цветы в зеркале и луна в воде».

Лицо Чан Гэна совершенно ничего не выражало, а пальцы барабанили по маленькому столику. Похоже, он быстро сообразил, куда клонит Ляо Жань.

— Мастер прав.

Он опустил свои длинные ресницы и тихо рассмеялся.

В профиль он до дрожи напоминал злого духа, заключённого в тотеме.

Сердце Ляо Жаня забилось в два раза чаще. Во рту пересохло. До него вдруг дошла одна вещь... Хотя Янь-ван делал вид, что активно противостоит влиятельным домам, следуя воле Императора, чего он на самом деле добивался?

Примечание:

1. 19 стратагема. Означает, что лучше не открыто противодействовать врагу, а постепенно ослаблять его опору и источники силы.

2. 令箭 - lìngjiàn - линцзянь – жезл стрельчатой формы, вручавшийся лицу, получившему военный приказ, в знак его полномочий.