Глава 57 «Национальное бедствие »

 

____

Спустя два больших часа вести о неожиданном нападении на Черный Железный Лагерь в западных землях заставили императорский двор и народ дрожать от страха.

____

— Вашему превосходительству теперь не о чем беспокоиться, — сказал Господин Я, поддерживая седовласого мужчину.

Его собеседником, несколько раз посещавшим Великую Лян под видом посла, был никто иной, как верховный понтифик [1].

Господин Я продолжил:

— Хотя по пути мы сталкивались с многочисленными препятствиями, потраченные время и силы не ушли впустую.

Верховный понтифик внимательно смотрел на свирепых морских чудищ, что покачивались на голубых волнах. На первый взгляд, его лицо оставалось совершенно спокойным — на нем не отражалось ни радости, ни скорби. Но внутри бушевали эмоции: и это было не недовольство, а очень долгое время терзавшие его смутная печаль и тоска.

— Пока рано говорить об успехе операции, — сказал верховный понтифик. — Пути судьбы неисповедимы. Разве способен один человек предсказать судьбу другого, не говоря уж о целой стране? На все воля Божия.

Господин Я ответил ему:

— Да уж. Кто мог предвидеть, что этот болван Цзялай не сумеет удержать язык за зубами и разболтает все Гу Юню?

Цзялай Инхо слишком сильно ненавидел последнего из рода Гу. За всю жизнь варвар не испытывал ничего, кроме этой ненависти. Он давно растерял достоинство Лан-вана, превратился в бешеного пса и утратил способность смотреть на вещи шире. С точки зрения Цзялая Инхо, раз уж представилась возможность избавиться от Гу Юня, то плевать на то, что его опрометчивые действия могут разрушить чужие планы. Но у них не оставалось иного выбора кроме как сотрудничать с бешеным псом — ведь ненависть, связывавшая поколения жителей Центральной Равнины и восемнадцать варварских племен, была слишком глубока, а силы, стоявшие в столице за покойной богиней, играли важную роль в их плане.

— Этот Гу Юнь и правда достоин восхищения, — вздохнул господин Я. — Кто знает, что я бы наворотил на его месте, но он так спокойно урегулировал ситуацию. Иначе открывшаяся сегодня правда показалась бы еще безумнее. А гарнизоны по всей стране уже давно... Как там они это называют? «Цин Цзюнь Цэ» [2]?

Верховный понтифик ответил:

— Да, результат далек от идеала, но ничего не поделаешь. Время уходит, и остается только воспользоваться подвернувшейся возможностью. Жак, как и все люди, мы по природе своей — загнанные в клетку звери. Мы заботимся только о собственном выживании. Тот, кто не поглотит других, сам будет поглощен. Множество хищных глаз нацелено на это большое и жирное травоядное. Если не начать действовать сейчас, то может быть через три года, может — пять лет... далеко не факт, что нам удастся собрать достаточную военную мощь.

Господин Я повернул лицо в сторону бескрайнего моря: водная гладь сливалась с небом, куда ни глянь. Не до конца поняв слова верховного понтифика, он переспросил:

— Ваше Святейшество, если перед нами обычное травоядное, зачем тратить столько сил, чтобы лишить его когтей и клыков?

— Разница между хищником и травоядным не в наличии когтей и клыков, — заметил верховный понтифик. — Главное понять, чего оно так страстно жаждет: хочет ли лишь проглотить рисовое зернышко или же желает жадно наброситься и разорвать свою добычу... Чувствуешь запах?

Господин Я растерялся. Высококачественный чистейший цзылюцзинь при сгорании практически не имел запаха, разве что собаки или Гу Юнь могли его учуять, поэтому пришлось уточнить:

— Ваше Святейшество подразумевает... запах морской воды?

— Зловоние, сын мой, — прошептал верховный понтифик. — Если бы на свете действительно существовал дьявол, то, несомненно, этот горящий сине-фиолетовым пламенем минерал являлся бы его воплощением. С того самого дня, когда его впервые обнаружили, эта проклятая эпоха была обречена. Именно цзылюцзинь заставил детей Божьих прятаться внутри железных монстров.

«Разве работающие на цзылюцзине механизмы не созданы рукой человека?» — подумал Господин Я и пожал плечами. Ему не хотелось спорить, но и полностью согласиться с верховным понтификом он не мог.

Верховный понтифик не стал вдаваться в дальнейшие объяснения, а лишь кивнул, поцеловал кольцо и, сжав в руке скипетр, повторил простую молитву.

— Помилуй, — прошептал он. — Прошу, помилуй меня.

Внезапно с бортов двух передовых кораблей вырвались и поднялись ввысь темно-голубые сигнальные огни.

Цвет глаз господина Я напоминал синее пламя. Он сначала пытался держать себя в руках, но эмоции всё-таки победили:

— Ваше Святейшество, смотрите, началось!

Седьмой год правления Лунаня, восьмой день четвертого месяца.

Прошло три дня с тех пор, как из горячих источников Аньдинхоу переехал в Тянь-лао [3].

Эта тюрьма была очень холодной и зловещей. К счастью, в столицу уже пришла весна, и зимние морозы отступили. С потеплением за окном начала пробиваться трава, охапка соломы была мягче, чем походная кровать Гу Юня в военном лагере — вполне можно сносно прожить так пару дней. Он предпочитал воспринимать произошедшее с ним как вынужденный отпуск.

Вокруг царила мертвая тишина. Гу Юню не полагалось даже сокамерника, чтобы перекинуться словечком, да попускать пыль ему в глаза, а тюремщиком служила молчаливая марионетка. Сюда, в самую дальнюю камеру во всей императорской тюрьме, сажали членов императорской семьи, а также обладателей высших гражданских и военных чинов. Даже Тань Хунфэй, командующий северного гарнизона, имел недостаточно высокий статус, чтобы попасть в эту камеру.

Последним, кто отбывал заключение в этих стенах, был Вэй-ван, родной брат Императора. Гу Юню ничего не оставалось, кроме как наслаждаться милостиво дарованной ему одноместной камерой.

Хотя даже при наличии хорошего собеседника Гу Юнь бы все равно не услышал его. Ведь действие выпитого перед отправлением в столицу лекарства уже выветрилось. Две киноварные отметки красоты — в уголке глаза и на мочке уха — до того побледнели, что было трудно различить их невооруженным взглядом. Люли цзин с собой он тоже не захватил. Так что, открыв глаза, Гу Юнь с трудом мог сосчитать пальцы на руках. Шаги стража-марионетки доносились сильно приглушенно.

Разумеется, все имевшиеся при себе железные предметы у него забрали.

Гу Юнь предвидел, что так и случится, но для решения этой проблемы у него был припасен маленький секрет... Когда они с Шэнь И были еще совсем мальчишками, то любили играть в разные игры, но больше всего — соревноваться друг с другом. Например, в том, кто из них быстрее разберет марионетку на мелкие детали. Во время одного из таких "соревнований" два проказника собрались у сторожевой марионетки возле ворот поместья и принялись ее рассматривать, чтобы решить, как ее все же разобрать. Неожиданно железная марионетка ошибочно посчитала, что к ней подступили неприятели и тут же атаковала их. Благо Шэнь И ловко увернулся от удара, а после спрятался в доме, иначе точно лишился бы жизни. А вот Гу Юню не удалось повторить его маневр и, убегая, он постоянно останавливался, чтобы немного передохнуть.

Это был урок, оплаченный кровью, и Гу Юнь больше не совершал подобных ошибок. Несмотря на произошедшее он смог переступить через себя и стал храбрее. И друзья вернулись к изучению железного монстра, чтобы найти способ подобраться к марионетке. Как воришки, которые умело утаскивают кошельки у богачей. Они явно упускали какую-то мелочь, существовал ведь некий способ сделать это!

Впоследствии им удалось найти лишь несколько опознавательных знаков — на голове и руке железного монстра. Пользы это совершенно не принесло, зато Гу Юнь приобрел уникальное умение — ловко уворачиваться от ударов железной марионетки.

Похоже, сейчас пришла пора в полной мере воспользоваться этим навыком.

В первый день тюремный стражник принес еду в деревянном ящичке. Едва он протянул его, Гу Юнь быстро выхватил ящичек и отставил в сторону. После ловко снял с локтя железной марионетки покрытую ржавчиной табличку с порядковым номером.

У него в голове созрел план. Сначала Гу Юнь отодвинул ножные и ручные кандалы и заточил железную табличку о камень над головой. Утомившись после долгого и тяжелого труда, он потянулся, а затем при помощи кусочка остро наточенного железа отрезал полоску ткани от лежавшей на соломе простыни. Из этого лоскутка он умело сплел веревку, которой... поймал пробегавшего мимо мышонка. Гу Юню удалось приручить зверька, и от каждой трапезы он откладывал ему немного еды. Поскольку заняться больше было нечем, то иногда он просто играл с ним.

Гу Юнь догадывался, что историю евнуха явно кто-то специально вытащил на свет. Он прекрасно понимал, к чему все идет. Когда пять лет назад он сам проводил тайное расследование, то уничтожил несколько самых опасных улик, но не стал трогать евнуха У Хэ. Во-первых, тот был всего лишь старым псом, который боролся за выживание. А во-вторых... возможно, в сердце Гу Юня тогда взыграли эгоистичные мотивы. Ему не хотелось, чтобы правда исчезла без следа.

Сейчас Гу Юнь признавал, что совершил большую ошибку. Посмотри он пять лет назад на ситуацию хоть вполовину так же трезво, как сейчас, то увидел бы, что есть всего два варианта. Либо собрать доказательства и выждать нужный момент, чтобы предъявить их и поднять восстание, либо полностью их уничтожить, похоронить в прошлом так, чтобы они никогда более не увидели свет.

Тысячи ошибок. Ему следовало не колебаться, а проявить решимость.

Как и Императору Юань Хэ. Если бы старик не поколебался тогда, то и самого Гу Юня давно не было бы на свете. И быть может, это принесло бы стране великое спокойствие.

Гу Юню неведомо было будущее. Он даже не знал, способен ли будет Чан Гэн, который впервые вышел из тростниковой хижины [4], утихомирить сердца военных командиров на четырех сторонах света и поднять их боевой дух. Хотя в тюрьме бессмысленно было переживать о подобных вещах. Следовало успокоиться, расслабиться и набраться сил.