3

САША

Я просыпаюсь с ощущением, что смерть отступила. По крайней мере, я надеюсь, что это так, а не то, что я на самом деле мертва. Я чувствую себя слабой, как слепой котенок, каждая частичка моего тела болит. У меня болят мышцы и кости, а кожа чувствительна к прикосновениям, как при гриппе, только я не уверена, что когда-либо болела гриппом настолько сильно. Честно говоря, у меня такое чувство, будто меня избили, и я должна подавить дрожь при воспоминании о том, почему именно я знаю, на что это похоже.

Если это загробная жизнь, то я совсем не довольна результатом.

Мне требуется мгновение, чтобы открыть глаза. Я не уверена, захочу ли я увидеть то, что находится за ними. Мои воспоминания перемешаны, все после выхода из самолета как в тумане. Затем у меня остались смутные воспоминания о Максе, о его запахе, голосе и руках, но я не могу быть уверена, что все это не было просто снами или бредом. Я не чувствую, что могу быть в чем-то уверена.

Солнечный свет. Мне кажется, я чувствую солнечный свет на своей коже, и это то, что, наконец, убеждает меня открыть глаза. Где бы я ни была, я чувствую, что путешествую под солнцем, как будто изголодалась по нему. И когда мне наконец удается открыть их, я потрясена тем, что вижу.

Я нахожусь в спальне, которую никогда раньше не видела. Это напоминает мне семейный дом Катерины, особняк Росси, куда она однажды меня водила. Он по-прежнему принадлежит ей, хотя сейчас она живет с Виктором, и за ним ухаживает небольшой штат прислуги, чтобы сохранить его в первозданном виде для ее будущих детей. В то время как ее дом с Виктором оформлен по ее вкусу, в теплых землистых тонах и с мягким текстилем, которые создают ощущение домашнего уюта, чего не должно быть в доме Пахана Братвы. Особняк Росси казался чем-то из старого света, величественным и неприступным в своей элегантности и величии. Именно об этом заставляет меня думать эта комната. Пол из блестящего красновато-коричневого твердого дерева покрыт толстым старинным ковром с красно-золотисто-кремовым плетеным рисунком. Шторы из тяжелой темно-красной ткани отодвинуты вместе с прозрачной подложкой, чтобы пропускать солнце. Кровать из красного дерева с балдахином, высокая и тяжелая, сочетается с другой мебелью в комнате, все из тяжелого дерева с латунными ручками, от платяного шкафа до комода и прикроватных тумбочек. В дальнем конце комнаты есть каменный камин, перед ним еще один толстый ковер и темно-красное бархатное кресло с подголовником.

За окном слева от меня открывается самый красивый вид, который я когда-либо видела, акры холмистой земли поместья, усеянной виноградниками, и что-то похожее на конюшню вдалеке. Но это не идет ни в какое сравнение с тем, что я вижу рядом со мной, от чего мое сердце подпрыгивает в груди.

Макс спит рядом со мной, его длинные темные ресницы обрамляют высокие скулы, лицо спокойное и собранное во сне, темные волосы взъерошены. Он все еще в своих обычных черных брюках-чиносах и рубашке на пуговицах, и то и другое помято, как будто он какое-то время не удосуживался переодеться. Я смотрю на него, и проблеск надежды вытесняет все мои другие тревоги и страхи, когда я вспоминаю, где я и почему я здесь.

Мы в Италии, в доме семьи Макса. Его поместье. И тот факт, что он спит рядом со мной, заставляет меня задуматься, все ли он переосмыслил в нашем последнем разговоре в самолете перед приземлением в Италии.

Ты не можешь любить меня, Саша. Я тебе не подхожу и никогда не буду.

Я несостоявшийся брат. Несостоявшийся священник. Несостоявшийся человек.

Я нарушил все обеты, кроме одного.

Это все, что я могу сделать, чтобы меня не убедили нарушить последний.

Глядя на него сверху вниз, я не могу не задаться вопросом, не передумал ли он. Какая еще может быть причина, по которой он спит рядом со мной? Я не решаюсь будить его. Я не хочу, чтобы он уходил. Я хочу оставаться вот так, уютно устроившись под одеялами рядом с ним, ощущая его тепло, вдыхая цитрусовый и соленый аромат его кожи. Но я медленно протягиваю руку, запускаю пальцы в распущенные волны его темных волос, чувствуя, как они шелковисто струятся сквозь мои пальцы. Они стекают по его острому подбородку, его щетина гуще, чем он обычно позволяет ей отрастать.

Неужели он был здесь все то время, пока мне нездоровилось? Меня охватывает чувство вины при мысли, что он мог оставаться у моей постели, хотя я не совсем уверена, почему. Что бы ни случилось со мной, это не было преднамеренным с моей стороны, но я не хочу быть для него обузой. Я не хочу, чтобы он видел меня такой.

Я медленно провожу пальцем по линии его подбородка, сопротивляясь желанию провести пальцами по его полной нижней губе. Он такой невероятно красивый, даже несмотря на то, что его лицо смягчилось во сне… может быть, даже больше. У меня болит в груди, когда я смотрю на него сверху вниз, желая этого каждый день для себя.

Мы могли бы просыпаться вот так каждое утро. Моя мысль проносится в голове так быстро, что я вздрагиваю, когда протягиваю руку, чтобы снова запустить пальцы в его волосы. Я могу представить, как он открывает глаза и сонно смотрит на меня, улыбаясь так же, как я улыбнулась бы при виде его лица первым делом утром, прижимаясь ближе друг к другу под теплыми одеялами, пока мы боремся с мыслью встретить новый день, а не прятаться вместе в постели.

Все это легко представить – слишком просто. Утренний секс с Максом, расположившимся у меня за спиной, уже возбужденный, когда мы просыпаемся, он входит в меня сзади или перекатывает меня на спину, чтобы скользнуть между моих ног. От одной мысли об этом по мне пробегает покалывающая дрожь, мои бедра сжимаются вместе, когда мгновенный всплеск удовольствия от этой идеи на секунду прогоняет мою боль.

Завтрак в постель. Совместный просмотр фильмов. Занятия любовью перед камином. Сотни романтических идей проносятся у меня в голове, когда я провожу пальцами по его волосам, спускаясь к мягким завиткам на затылке, мое сердце бешено колотится в груди при мысли о том, что у нас могло бы быть вместе.

Это временное изгнание из нашего дома, но могло бы быть и больше. Если он передумал, это может быть местом, где все действительно начинается, где наши отношения углубляются без вмешательства других или даже просто прерываний нашей обычной повседневной жизни. Я помню, как Макс сказал мне за обедом, что мы не должны покидать поместье без необходимости. Тогда я чувствовала себя ужасно, вынужденная постоянно находиться в одном доме с человеком, который всего несколько часов назад сказал мне, что не может любить меня, как бы сильно мы ни хотели друг друга. Это было похоже на пытку. Но теперь… Когда мои руки скользят по его затылку, Макс издает низкий стон во сне. Я делаю это снова, чувствуя, как мое сердце подскакивает к горлу от этого звука, и он дергается, его бедра слегка подергиваются, когда он снова издает низкий звук удовольствия. Мое дыхание учащается, пульс учащается, он бьется, как бабочка, у меня в горле. Химия между нами всегда была для меня наэлектризованной, ощутимой, и прямо сейчас она ощущается сильнее, чем когда-либо, поскольку я чувствую, как он реагирует на мои прикосновения в этой тихой, интимной близости между нами.

Его глаза распахиваются, и я слабо улыбаюсь ему сверху вниз.

Макс вскакивает в одно мгновение, быстро садится и, убрав мою руку, потирает свое лицо. 

— Саша? — Его голос звучит почти недоверчиво. — Ты очнулась. О Боже, ты правда очнулась. Я думал…

— Неужели все было так плохо? — Мне определенно было жаль, что все было так плохо. Мои воспоминания обо всем этом кажутся туманными, расплывчатыми, я не могу быть уверена, были ли это сны или нет. — Я чувствую себя так, словно меня избили. Или переехал грузовик.

— Мы не были уверены, выживешь ли ты. — Макс устало смотрит на меня сверху вниз, а мои глаза расширяются от шока. — Тебя отравили, Саша.

— Что? — Я моргаю, глядя на него, гадая, не ослышалась ли я. — Отравили? Это не имеет смысла, кто бы мог это сделать? Каким образом?

— Мы не знаем. — Он потирает рот рукой, как будто его раздражает щетина. — Твои симптомы начались после обеда, который мы ели в городе, поэтому мы предполагаем, что кто-то проследил за нами здесь или получил информацию о том, что мы будем здесь, и отравил твою еду. Единственная другая возможность заключается в том, что кто-то добрался до одного из сотрудников в самолете и испортил там твою еду или питье. Виктор тщательно расспрашивает своих сотрудников, чтобы выяснить это.

Я вздрагиваю. Я могу только догадываться, какого рода “допросу” они подвергаются или подвергались раньше. Я просто надеюсь, что Виктор поверит им, если они скажут, что они этого не делали. Я могу представить ярость Виктора при мысли о том, что кто-то из его сотрудников снова предаст его после того, что случилось с Алексеем, и это было бы некрасиво.

— И ты… ты уверен, что это было так?

Макс кивает. 

— К нам на дом приходил врач. Он осмотрел тебя и взял анализы. Он не смог идентифицировать токсин, что только усугубило ситуацию. Он не мог сделать ничего, кроме как назначить тебе самое стандартное лечение и рискнуть не усугубить твою болезнь, тебе просто нужно было пережить это. Несколько дней назад мы думали, что ты наверняка умрешь.

— Несколько дней? — Я пристально смотрю на него. — Как долго я в отключке?

— Неделю. — Макс дарит мне еще одну из своих слабых, усталых улыбок. — Прости, что спал рядом с тобой, но я не хотел покидать тебя. На самом деле я вообще мало спал.

Несмотря на жалобы моего тела, я приподнимаюсь на подушках, морщась от пронизывающей меня боли и от ощущения, как одеяла трутся о мою чувствительную кожу. По ощущениям тело влажное, ноющие, хотя внешне я вроде как порядке.

— Ты был здесь все это время? Со мной? — Я снова чувствую вспышку вины, хотя знаю, что это не моя вина. — Это я должна извиняться, и почему ты извиняешься за то, что спишь рядом со мной? Ты знаешь, что я…