АНА

Следующие несколько дней проходят в какой-то странной размытой рутине, которую я не люблю, но которая в любом случае дает мне повод зацепиться. Если послушание, это то, что вернет мне здесь хоть какую-то долю счастья, если это вернет мне привязанность Александра, то это то, что я полна решимости сделать. Я всегда преуспевала в достижении целей, если я на что-то решалась, и, хотя это нечто гораздо меньшее, чем то, чем была моя жизнь раньше, просто наличие чего-то, на чем можно сосредоточиться, помогает мне унять шум в голове.

Я просыпаюсь каждое утро, говоря себе, что это то, чем сейчас является моя жизнь. Не имеет значения, была ли я когда-то балериной, была ли я когда-то свободной женщиной, было ли у меня когда-то совершенно другое будущее, простирающееся передо мной. Теперь все изменилось в результате серии шагов, которые дополняли друг друга: Франко уничтожил мои ноги, я впадаю в депрессию, Алексей похищает меня, Александр покупает меня. Могло быть и хуже, говорю я себе и заставляю замолчать голос в моей голове, который хочет напомнить мне, что когда-то давным-давно все было намного лучше.

Я встаю, опускаюсь на колени на пол до того, как Александр скажет мне, быстро и бесшумно съедаю свой завтрак с тарелки, которую он ставит передо мной, встаю, чтобы переодеться в костюм горничной. Я игнорирую насмешки Иветт и то, как ей нравится давать мне больше работы сразу после того, как я заканчиваю что-то убирать, заставляя себя не думать о том, как сильно я ненавижу, когда она наблюдает за мной, пока Александра нет целый день. Я убираюсь в квартире, держусь подальше от двух комнат, в которые мне запрещено входить, ужинаю на полу, пока он и Иветт ужинают вместе, теперь она приходит почти каждый вечер, а затем иду в свою комнату принимать ванну. И затем, каждую ночь, я позволяю себе одно маленькое непослушание, мою награду за то, что я делаю все, чего хочет от меня Александр, независимо от того, как сильно я ненавижу есть с тарелки на полу или так много находиться рядом с Иветт.

Каждую ночь я притворяюсь, что пью чай, выскальзываю из постели и, притаившись за дверью, наблюдаю за ним. Каждую ночь мы собираемся вместе, пока он рассматривает фотографии на своей кровати, и он не знает об этом. Я даже представить не могу, что бы он сделал, если бы знал. Это самые странные сексуальные отношения, которые у меня когда-либо были, совершенно односторонние и полностью секретные для половины. Тем не менее, это эротично и табуировано так, как я никогда раньше не испытывала. Эти оргазмы, когда мои пальцы лихорадочно прижимаются к моему клитору, пока я наблюдаю, как Александр напрягается в ожидании собственного оргазма, и слушаю звуки его стонов, пробегающие дрожью по моей коже, одни из лучших, которые я когда-либо испытывала.

Я также замечаю, насколько ритуальными становятся для него те ночи, когда я наблюдаю за ним. С каждым вечером мне удается приходить туда все раньше и раньше, я вижу, как он снимает свою одежду и складывает ее в корзину одним и тем же способом, в каком он все это делает, как он всегда отказывается прикасаться к себе, пока фотографии не будут готовы, и он уже полностью возбужден, как будто предвкушение является частью этого. И мне от этого тоже становится лучше, когда я наблюдаю, как растет его возбуждение, с замиранием сердца жду того момента, когда он наконец обхватит рукой свой член, и я смогу просунуть руку себе между ног, и мы сможем начать гонку к оргазму вместе.

Мое обязательство подчиняться Александру тоже работает. Проходит неделя, и однажды утром, когда я иду с ним по коридору, я вижу, что Иветт не ждет меня в гостиной.

— Ты сегодня никуда не идешь? — Спрашиваю я его с любопытством, и он искоса смотрит на меня.

— Нет иду. Ты будешь убираться как обычно.

На этом все. Я не осмеливаюсь спросить, где Иветт, как будто простое произнесение ее имени может вызвать ее, как какую-нибудь ужасную демоницу, но она все равно не появляется. Она не появляется ни на следующий день, ни на следующий, и я понимаю, что постепенно возвращаю себе часть доверия Александра.

— Не вставай, — говорит он на следующее утро, когда приносит мне завтрак, и мое сердце немного подпрыгивает в груди, когда я понимаю, что он собирается позволить мне съесть его в постели, как он делал раньше.

Этот тоненький голосок шепчет, что это смешно, что я так довольна тем, что мне разрешат есть в постели, а не на полу, как собаке, но с каждым днем становится все тише и тише, и его легче игнорировать. В любом случае, какой смысл развлекаться этим? Неудовлетворенность тем, что у меня здесь есть, только сделает мою жизнь несчастной. От этого никуда не деться, выхода нет, и с каждым проходящим днем я все больше и больше задаюсь вопросом, есть ли какая-либо причина желать чего-то подобного.

Что у меня вообще было там, в Нью-Йорке? Лучшая подруга, и только? Я не сомневаюсь, что София всегда любила бы меня и делала все возможное, чтобы найти для меня время, но сейчас у нее новая жизнь, муж и ребенок на подходе, если она сбежала от Алексея до того, как он ее продал. Я могу только надеяться, что она сбежала, и что Лука нашел ее. У меня не было ничего другого, кроме этого. Ничего, кроме убогой квартиры и депрессии, ни парня, ни надежды на новые свидания или будущую карьеру.

У меня был проблеск надежды в России, когда я встретила Лиама, но это было глупо. Это было нереально. По крайней мере, это лучшая реальность, чем некоторые другие, через которые я прошла сейчас.

Иветт не приходит в квартиру в этот вечер. Вместо этого Александр приходит домой с охапкой пакетов, полных свежих продуктов, а я захожу на кухню, чтобы ощутить насыщенные ароматы масла, трав и жарящегося лука. Когда Александр подает ужин из целого жареного цыпленка на слегка потрескавшемся фарфоровом блюде, мисок с картофелем и свежими овощами и нарезанного багета, он останавливает меня, прежде чем я успеваю опуститься на колени на ковер и дождаться своей тарелки.

— Ничего подобного, — спокойно говорит он. — Иди переоденься, а потом поешь за столом со мной.

Необъяснимо, что на глаза наворачиваются слезы, хотя я стараюсь, чтобы он этого не заметил. Я спешу по коридору, раздеваясь и одеваясь сама впервые с тех пор, как я здесь. Я снова выбираю синее шелковое платье с запахом, желая напомнить ему о том прекрасном солнечном дне, когда мы вместе гуляли по Парижу.

Он ждет за столом, когда я возвращаюсь, бокалы красного вина налиты для нас обоих, и после стольких дней, когда я ела с тарелки на полу, стоя на коленях, пока у меня не заболевали колени, молча расплачиваясь за то, что пробралась в его кабинет, сидеть за столом почти невыносимо.

— Тебе нравится еда? — Сухо спрашивает Александр, когда я откусываю первый кусочек, и я киваю, снова смаргивая слезы от того, как все это хорошо.

— Это невероятно, — шепчу я, и я действительно так думаю. Я медленно потягиваю вино, я так давно не пила алкоголь, что не хочу напиваться и ставить себя в неловкое положение, но оно тоже потрясающее, насыщенное и сухое, идеально сочетающееся с хрустящим, маслянистым жареным цыпленком с травами.

Я ем все, что подает мне Александр. Он молчит на протяжении всего ужина, время от времени спрашивая меня о делах моего дня, что не очень-то располагает к беседе, учитывая тот факт, что он был потрачен на уборку. Но я спрашиваю его о некоторых предметах в доме, осмеливаясь спросить о статуях в прихожей и некоторых произведениях искусства и о том, где он их приобрел. Он на самом деле рассказывает мне, потчуя меня историей о поездке в Италию, чтобы встретиться с особенно непримиримым арт-дилером, у которого было несколько произведений искусства, которые Александр был полон решимости приобрести, какими бы сложными ни были условия сделки. На самом деле нет способа узнать, сколько из того, что он мне говорит, правда, а сколько преувеличено, и у меня уже давно сложилось впечатление, что Александр — человек, который, возможно, склонен к преувеличениям, но на самом деле это не имеет значения.

Важен разговор, звук его смеха, когда ножи и вилки звякают о тарелки, то, как он без спроса наполняет мой бокал вином, то, как он не останавливает меня, когда я накладываю себе еще курицы и хрустящего хлеба, наслаждаясь возможностью съесть столько, сколько захочу, впервые в жизни. Такое ощущение, что мы… я не совсем уверена, что. Более близкие, чем друзья, не совсем пара, но просто внезапная свобода сидеть с ним за столом, разговаривать, смеяться, есть и пить так опьяняет, что мне даже не нужно вино, чтобы почувствовать себя пьяной.

После этого мы убираемся бок о бок, Александр относит посуду на кухню, пока я наполняю каменную раковину в фермерском стиле горячей водой и пеной, пахнущей лимонной цедрой и солнечным светом. Снаружи начинают сгущаться сумерки. Птицы все еще щебечут за открытым окном, где в горшочках с травами Александра распускаются почки. Это так мило, просто и спокойно, и когда он приносит мне посуду, легко представить, что это наша каждая ночь, легко представить, как мы становимся ближе, погружаемся в привычную рутину семейной пары, живем вместе, влюбляемся. Легко забыть о власти, которую он имеет надо мной, о том, что он может забрать все это в любое время.

Я ожидаю, что после этого он скажет мне пойти в мою комнату, принять ванну и выпить чай, который я притворюсь, что пью. Вместо этого он смотрит на меня, когда вытираются последние тарелки, и на его лице появляется выражение, которого я раньше там не видела.

— Пойдем в библиотеку, — говорит он, и я так поражена, что даже не думаю задавать вопросы, во всяком случае, я этого не сделала.

Я поднимаюсь за ним по винтовой лестнице наверх, стараясь не думать обо всех ночах, когда я подкрадывалась сюда в темноте, чтобы шпионить за ним, о том, что я знаю каждое место, которое сейчас скрипит, и как этого избежать, обо всех досках в полу, на которые мне не следует наступать. Он ведет нас в библиотеку, толкая тяжелую старую дверь и направляясь прямо к камину.