Глава 16

Отец всегда говорил Юле, что правда важнее всего. Можно быть злым и жестоким, но не скрывать этого. Тогда тот, кто рядом, сам решит, оставаться или уходить. Хуже затаённая злость, которую не всегда разгадаешь. Если не знаешь, что говорить, говори правду, не ошибёшься.

Юля было двенадцать, когда не стало мамы. Отец сказал:

— Сердце. Она совсем не мучилась. Даже не поняла, что умирает. Просто заснула и не проснулась.

Почти десять лет спустя Юля узнала, что маму убили. Отец как мог ограждал дочь от жестоких подробностей, потому и увёз в другой город, подальше от сплетен. Убийцу так и не нашли. Юля разуверились в правосудии и узнала, что существует ложь во спасение.

Вчера на улице к ней подошла соседка снизу Виктория и сообщила:

— Твой-то всё с какой-то девчонкой прогуливается. Иду, а они навстречу под ручку. Молодая девчонка-то. Ты смотри.

— С ума люди посходили, — за ужином полушутя сказала Юля. — Говорят, ты мне замену нашёл, помоложе. Что за девушка?

Муж пристально посмотрел на неё:

— Не хочу об этом говорить. Спроси у Катерины!

Снова эти две неизменные фразы! Справедливости ради стоит сказать, что Виктор никогда не врал. Он просто отмалчивался, а когда от него пытались добиться ответа, начинал злиться.

Юля не понимала, зачем ей узнавать что-то у Катерины. Дело же не в знании, а в том, что ей не доверяют настолько, чтобы поделиться наболевшим. Взять хотя бы письма. Катерина рассказала ей, кто отправитель. Муж наверняка знал об этом, делая вид, что не подозревает. В конечном итоге все знали всё, но упорно молчали, играя в игру, которую Юля терпеть не могла.

Когда она узнала правду, то сразу захотела собрать вещи и уйти. Куда угодно лишь бы подальше от человека, за которого её угораздило выйти замуж. Но поразмыслив, она поняла, что не чувствует к нему ненависти. Было очевидно, что он сам страдает от сложившейся ситуации. Но почему он ничего не предпринимает? Почему не разорвёт мучительную связь? Юля не понимала.

— Это дочь моего знакомого, — сказал наконец Виктор. — Работает с Катериной. Мы иногда пересекаемся, вместе идём домой. Всё.

Сказал резко, словно поставил жирную точку, и сам же потом не спал полночи, ворочался, думая, что обидел. Но прощения не просил, потому что не умел этого делать. Утром Юля сказала, что безумно устала, что над ними словно висит тяжёлая плита, которая вот-вот рухнет на голову. Виктор метафоры не понял, а Юля и объяснять не стала. Не хватало ещё с утра испортить себе на весь день настроение.

Впрочем, у Виктора и без лишних споров день не удался. В корпусе института противно пахло какой-то химией.

— Решили облагородить наши двери, — сообщил Михаил Фёдорович. — Начали покрывать лаком и поняли, что запах слишком резкий. Оставили до выходных. Но нашу всё-таки успели.

Завкафедрой в одиночестве сидел в кабинете, аккуратно раскладывая на столе бутерброды с колбасой, пару огурцов и варёные яйца.

«Что ж тебе дома не завтракается!» — с раздражением подумал Виктор.

На соседнем столике закипала в чашке вода. Михаил Фёдорович тяжело поднялся, вытащил из розетки кипятильник, достал откуда-то снизу пачку рассыпного чая и вазочку с курабье.

— Вскипятить чашечку? — предложил он Виктору.

Тот лишь покачал головой. Тошнило неимоверно. Виктор бочком пробрался к окну, дёрнул за створки. Холодный воздух ворвался в помещение. Внизу сидели на скамейках студенты-первокурсники. Перед ними вышагивал взад-вперёд Игорь, выкрикивая неправильные немецкие глаголы.

— Сквозит, — Михаил Фёдорович принялся передвигать завтрак на другой конец стола. — Игорь там? Творчески к делу подходит. Молодёжь, она всегда выкрутится. Говорит, пахнет сильно, голова болит. Да вроде ничего, терпимо. Молодые, они творческие, но слабые. Войну бы как мы не пережили.

Виктор так и остался стоять у окна, будто бы слушая необычную лекцию Верёвкина. На самом деле ему не хотелось признавать свою слабость. Скажешь, что тошнит, и старик причислит к той самой неприспособленной молодёжи.

— Молодец он, — продолжил Михаил Фёдорович. — Движется вперёд. Люди, Витя, они ведь как акулы.

— Ну, да! — усмехнулся Виктор. — Сожрут и не заметишь!

— Я не про то, Витя. Акулы, они устроены интересно. Всегда в движении. Если остановятся, то сразу умрут, задохнутся. Так и люди. Нужно шевелиться. Нина моя как два года назад работу оставила, так и слегла. Она бы не ушла да руки... трясутся руки-то. Кому нужен хирург с такими руками. Некоторые и в сто лет оперируют, а вот она... вовремя уйти — это тоже поступок, Витя.

Михаил Фёдорович вздохнул. Замер, думая о своём. Потом добавил:

— Я ухожу. На пенсию.

Виктор вздрогнул. Внутри словно ожило что-то, зашевелилось в предвкушении. Уходит? Неужели? Кто же теперь на его место? Наверняка назначат фрау Ойле, эту неприятную особу. Она всегда впереди всех: конкурсы, награды, гранты. Живёт с дочерью и внучкой- подростком. Бабье царство. Все трое заняты поиском болезней у себя и окружающих. Хронические ипохондрики. Болезни — вторая её любимая тема после немецкого языка. Но, может, всё же, в этот раз судьба будет на стороне Виктора. Завкафедрой не бог весть какая должность, но всё же...

— Кафедру расформировывают, — прервал его размышления Михаил Фёдорович. — Ничего не поделаешь — не идут к нам абитуриенты. Сам видишь, кого набираем.

Старик вздохнул:

— В седьмой школе испанский вводят, а в шестой китайский уже давно. Китайский! Можно ли было представить! Один мальчик ЕГЭ сдавал по китайскому. На сто баллов сдал.

Игорь за окном читал бодрый немецкий стишок.

— Не может быть, — прохрипел Виктор.

— Да, молодец парень, — не понял его восклицания Михаил Фёдорович. — А насчёт немецкого... это у нас он не нужен, а в городах покрупнее всё с ним в порядке. В Москве уж точно. Ты ещё молод, Витя, можешь уехать, попробовать. Двигаться надо, Витя, двигаться, а то задохнёшься. Я-то уже притормаживаю, пора мне, а у тебя всё впереди.

Позднее вечером Виктор всё думал над словами старика. Уехать, начать всё сначала. Разве это так просто? Разве он молод? Большая часть жизни уже прожита. В глазах Михаила Фёдоровича он юнец, а на деле...

В этот раз он и в самом деле наткнулся на Яну случайно. Она шла не одна, а вместе с загорелым дочерна парнем. Из него словно била неуёмная энергия. Парень забегал вперёд, возвращался, размахивал длинными худыми руками и болтал без остановки.

— Что ещё за чудо! — вырвалось у Виктора.

— Виктор! — Яна, казалось, обрадовалась встрече. Или собеседник её порядком утомил. Виктор надеялся на первое.

— Это мой друг, Юра, — сказала она. — Прилетел с Бали. Помните, я вам о нём рассказывала?

— Вот как, — протянул Виктор. — А я уж было решил, что жених ваш с Китая вернулся. Ещё подумал, что не того вы себе выбрали.

Юра хохотнул:

— Что за древнее ископаемое? Друг твой, Янчик? Не староват?

Виктора передёрнуло и от фамильярного Янчик и от древнего ископаемого.

— Да вы, сударь, хам! — сказал он.

— А вы, сударь, не первый ли начали? — передразнил Юра. — Что теперь? Дуэль? Позор нужно смывать кровью?

— Шут! — фыркнул Виктор.

— Оба хороши, — Яна помрачнела. — Неужели так трудно нормально разговаривать?

— Нормально — скучно, — возразил Юра. — Нормальность — она сера и одинакова. Как наша жизнь, как наш город. И только нам под силу смазать карту будня, плеснувши краски из стакана. Пока есть силы и фантазия, отчего ж не плеснуть ненормальностью?

— У нас, значит, жизнь серая. — Виктор успел возненавидеть парня. — А на Бали цветущая, значит? Что же вы из своей цветущей жизни обратно припёрлись?

— На Бали да, красок много и гадов много, в смысле животных. А у нас гады в основном двуногие ходят. Что касается этого вашего «припёрлись», то я приехал, потому что надоело. Нельзя же много лет подряд заниматься одним и тем же. Двигаться надо, меняться, иначе заржавеешь.

— Как акулы? — усмехнулся Виктор.

— Может, и акулы. Почему нет? А, я понял. Вы тот самый заржавевший. Сидите много лет ровно на одном и том же месте, делаете одно и то же изо дня в день, из года в год и жутко ненавидите тех, кто хоть на каплю от вас отличается. Так ведь?

— Зря ты так, — вступилась Яна. — Виктор преподаёт в институте. Он очень умный и образованный человек.

— Ах, в институте! — Юра шутливо раскланялся. — Ах, простите покорно, не признал! Что же вы преподаёте? Дайте угадаю! Наверняка одну из тех зубодробительно скучных дисциплин, которая никому не нужна? Верно?

— Я читаю лекции по теоретической грамматике и истории языка, — Виктор едва сдерживался, что бы не закричать. — И это очень важные и сложные предметы.

— Ясно. Я же говорю, зубодробительные. Положа руку на сердце, скажите, кому нужна эта ваша теория. Ещё Гёте понял, что суха теория, лишь древо жизни зеленеет. А до вас до сих пор не дойдёт. И вот вы сидите, талдычите свою теорию, которая никому не нужна. Только время занимаете.

— Юра! — не выдержала Яна. — Да что с тобой сегодня?

— Я, Янчик, терпеть не могу вот таких, — ответил он. — У него же на лице всё написано! Он меня увидел и скривился будто лимон съел. Ты ему про меня рассказывала. Я не в претензии. Знаю, что ты сплетничать и наговаривать не станешь, но он же скривился. А я не из тех, кто молча проглатывает. Что не так?

Они стояли посреди улицы. Немногочисленные прохожие бросали на них любопытные взгляды, и меньше всего Виктору хотелось спорить, но он всё же сказал:

— Вы бездельник. Считаете, что я занимаюсь бесполезным трудом. А сами? Видосики снимаете про красивую жизнь?

— Снимаю. Только эти «видосики» людям настроение поднимают, приоткрывают окно в другой мир, делают их лучше. А ваша теория превращает людей в засохшие мумии.

— Юра на Бали экскурсии проводил и эмигрантам помогал освоиться, — вступилась за друга Яна.

— Вы за него или за меня? — взъелся Виктор. — Выберите, пожалуйста!