Глава 30

Впервые это колючее и обидное слово Соня услышала в восемь лет. Она знала его и раньше, но никогда не думала, что имеет к нему отношение. Девочка заходила в лифт, крепко держась за руку бабушки, когда вслед за ними втиснулась в кабину Лотошина.

— Можно ехать! — распорядилась она.

Бабушка усмехнулась, возмутившись королевским тоном соседки, но промолчала и нажала на нужную кнопку. Лотошина уставилась на Соню. Выглядела девочка неважно: растрёпанные чёрные волосы, дырявые колготки, перекошенное пальто и грязь на щеках. На макушке виднелись остатки листвы.

— Ужас! — с осуждением произнесла соседка. — Но что взять с сиротки?

Бабушка сказала Соне заткнуть уши, а после подробно объяснила, кому и куда следует пойти со своим мнением. Ещё и ногой топнула. Лифт тут же остановился.

— Жрать надо меньше, — прошептала, вжавшись в угол, Лотошина. — Вон уже и лифты не выдерживают.

Бабушка и правда была большой и надёжной как скала. С ней никогда не страшно. А соседка глупая. Дожила до старости, а не знает, что сирота — это тот ребёнок, у которого никого нет. Он очень несчастлив, потому что живёт в детском доме или у чужих жестоких людей, которые заставляют его работать и почти не кормят.

Стоя в застывшем лифте, Соня старательно вспоминала всех, кто её любил. Во-первых, мама, так рано ушедшая из этого мира. Маша всегда странно говорила, что она ушла, как будто это произошло по её желанию. Соня знала, что мама болела. Если бы она могла остаться, то непременно осталась бы.

Вместо себя мама оставила Машу, большую и тёплую, пахнущую детским мылом и такую родную. Ей помогала её собственная мама, Сонина бабушка, у которой был муж дядя Слава, который ни в коем случае не дедушка. Он ведь не папа Маши. Ещё есть настоящая бабушка, мамина мама, которая живёт со своей мамой в другом городе. На этом месте Соня сбилась. Столько мам! И всего один папа. Который жил в другом городе и никогда не приезжал.

— Он тебя бросил! — безжалостно говорила бабушка. — Потому что слабак и трус!

— Не слушай её, — убеждала Маша. — Твой папа просто не может приехать.

— Он в тюрьме? — пугалась Соня.

— Слабак и трус! Говорю же! — звучало с одной стороны.

— Он просто не всё осознал! — неслось с другой.

И вот теперь в лифте, задумчиво покусывая палец, Соня думала о том, что папа не сможет осознать и приехать, если не будет знать, какой замечательной выросла его дочка. Но как только узнает, сразу появится.

Маша встретила их ахами и охами. Впрочем как случалось всегда после прогулок.

— Ужас какой! — тихо произнесла она. — Колготки, пальто... а заколку ты где посеяла?

— Спокойно! — как обычно защитила бабушка. — Ребёнок познаёт мир. Как иначе понять, что такое листва, если не нырнуть головой в кучу? А дерево потрогать? В луже повозиться?

— Я такой не была, — ответила Маша. — Эта же просто чертёнок! Я вчера закрыла глаза и попробовала пройти пару метров. Так испугалась! Эта же несётся как ненормальная! Ничего ей не страшно!

— Ты другой случай, — бабушка понизила голос, но Соня всё равно услышала. — Ты видела. Хотя бегать ей надо прекращать. Расшибётся.

Вечером Соня подошла к Маше и сказала, что у неё есть дело на сто миллионов.

— Прямо на сто? — рассмеялась Маша. — Откуда ты только берёшь такие выражения?

— Только не смейся. Я хочу написать письмо папе.

— Зачем?

— Ну, он же не знает, какая я. А мы напишем и всё-всё расскажем. Понимаешь?

— Глупая идея, — Маше хотелось забыть про Витино существование. Всё равно ничего не изменишь.

— Ну, давай напишем! Пожалуйста!

Маша сдалась. Вместе они сочинили слегка наивный, но проникновенный текст. Написанное от имени Сони письмо не давило на жалость, не просило и не требовало ответа. «Я буду писать тебе раз в неделю и рассказывать, как я живу, — выводила на тетрадном листке Маша. — Можешь мне не отвечать. Но если ты не захочешь получать писем, то так и напиши, и я перестану. Просто хочу, чтобы ты знал, как у меня дела».

Можно было ничего не посылать, но Маша не могла обмануть девочку. С того самого вечера раз в неделю она опускала конверт в почтовый ящик. Ответных писем не было.

Однажды в дверь позвонили. Но это был не папа. На пороге стояла женщина с двумя девочками, ровесницами Сони. Женщина сказала, что её зовут Катерина и она сестра папы. А девочки — её дочки, Оля и Юля.

Широко раскрытыми глазами они смотрели на шумную, не останавливающуюся ни на минуту Соню.

— Тише, тише! — сказала Юля. У неё был тоненький дрожащий голос. — Нельзя шуметь. Тебя накажут!

— За что меня наказывать? — смеялась Соня.

— Когда мы шумим, папа злится, — объяснила Оля. — Он швыряет вещи и кричит. Мы так его боимся.

Соня замерла. Она и не подозревала, что в семье может кто-то кричать и швырять вещи. Маша всегда вела себя тихо, ругалась конечно, но как-то мягко, не повышая голоса. Бабушка наоборот разговаривала громко, могла и выругаться при случае, но всегда по делу и только по отношению к посторонним, таким как Лотошина.

— А ещё он Лайку на улицу выбросил. Потому что она ему спать мешала, — Юля заплакала.

— Лучше никакого папы, чем такой, — добавила Оля.

Соня так и не сумела подружиться со своими двоюродными сёстрами. Они приезжали ещё несколько раз, но всегда сидели на диване, прижавшись друг к другу, мало говорили и больше не откровенничали.

С Катериной у Сони сложились близкие отношения. Они много разговаривали обо всём на свете, звонили друг другу по телефону, делились тайнами и желаниями. Делилась в основном Соня. То, что Катерина называла своими секретами, на секреты не походило. Даже Соня понимала, что говорится это для поддержки. Всего лишь способ сблизиться, не более.

— Папа, какой он? — спросила однажды Соня. Ей уже исполнилось шестнадцать, и она продолжала писать письма, теперь уже самостоятельно печатая на компьютере.

— Обычный. Вредный немного и упрямый как баран.

— Бабушка говорит, что он трус и слабак.

— В мире всё непросто. Нет чёрного и белого, плохого и хорошего.

— Глупые слова, — сказала Соня, — Если человек бросил своего ребёнка это плохо? Или хорошо?

— У всего есть причины? — вздохнула Катерина.

— Трусость и слабость?

— Не только. Я же, говорю, всё непросто.

— Но ведь причины могут быть плохими или хорошими? Или нет?

Катерина молчала.

— А если человек орёт на детей и выбрасывает на улицу собаку, это хорошо или плохо? Тоже есть причины? — не унималась Соня. — Может, ну, его, этого человека? Может, если бы папа остался со мной, он бы также делал?

— Откуда ты это берёшь? Какая собака? Кто орёт?

— Да так, пьяница один.

Катерина сухо попрощалась и положила трубку, а сидевшая рядом Маша сказала, что Соня переходит границы, что она ещё маленькая, чтобы судить других людей и что в мире всё непросто. А ещё хорошо бы перезвонить и попросить прощения.

Никакого прощения Соня просить не стала просто потому что не чувствовала себя виноватой.

— Меня бесит! — ответила она. — Бесит, когда издеваются. Я Оле-Юле обещала не рассказывать их маме о том, что им плохо. Они, видите ли, не хотят, чтобы она расстраивалась. А они, значит, могут! Я и не говорила. Мягко намекнула.

В то время «бесит» было её любимым словом. Внутри всё кипело, заставляло, как говорила бабушка, бросаться грудью на амбразуру несправедливости. К тому же её жутко раздражало молчание отца. Ну, хотя бы на одно письмо мог бы и ответить. В Сониной голове роились странные мысли: А что если папа её не бросал? Что если Маша и бабушка забрали её, потому что слабак и трус не может воспитать ребёнка? Вдруг Маша не отправляет писем, а выбрасывает их в помойное ведро? И что если папа не возвращается, потому что не знает, где его дочка?

Соня вспомнила, как дарила отцу подарки. В девять лет слепила из пластилина семейство слоников и отдала Катерине. В двенадцать связала шарф. Его тоже отдала. Маша смеялась, что цвет неподходящий — ядрёно жёлтый. Соня плохо понимала, что такое цвет, а уж ядрёный тем более. Просто нитки, которые она выбрала, были толстыми. Считать петли — одно удовольствие.

Катерина утверждала, что передала всё папе. Только одну небольшую деталь опустила. Соня услышала её разговор с Машей.

— Как я могла сказать, что это от неё, — говорила тётя. — Он бы в помойку выбросил. Я и сказала, что это моё творчество.

Соня уже хотела ворваться в кухню и устроить скандал, но в квартиру зашла бабушка и с самого порога начала громко возмущаться по поводу оставленного соседями мусора на лестничной клетке. Сонин пыл угас, но обида осталась.

Теперь в шестнадцать она чувствовала себя идиоткой, которую водят за нос. Следующее письмо она решила отнести на почту сама. Маша удивилась, но конверт отдала, поверив истории о том, что Соня хочет научиться ещё большей самостоятельности. Подумаешь, письмо в ящик сунуть! Она прекрасно с этим справится!

Первым делом Соня отправилась к живущему двумя этажами выше Егору. Они давно не общались, ограничиваясь коротким «Привет!» при встрече, но раньше играли вместе во дворе с другими ребятами. Те дни и в самом деле были счастливыми. Соня вспоминала о них с тоской и нежностью. Никто из ребят, а было их человек десять, её не дразнил. Только подходили ближе, останавливались, дыша в лицо фруктовой жвачкой и интересовались:

— Ты правда ничего не видишь? Почему? А это не больно?

Потом брали за руку и водили по двору, приглашали в игры, подстраиваясь под её ситуацию. Тогда Соня не верила, что дети бывают злыми и жестокими. Ей было десять или одиннадцать, когда Маша Степанцова заявила, что не станет с ней дружить, потому что она дефективная.

— Это моя мама так сказала, а ещё она общаться с тобой запретила!

Маша была во дворе главной. С ней не хотели ссориться, поэтому и перестали звать гулять и принимать в свои игры. Один Егор попытался продолжить общение. Только Соня не приняла его дружбы, раскричалась и заявила, что ей не нужна его жалость и что она прекрасно проживёт без всех них, сама по себе.