— Даже не думай прикасаться ко мне.

— Это ты прикасаешься ко мне. Не можешь оторвать от меня рук, малыш?

— Я пытаюсь оттолкнуть тебя.

— Все равно считается за касание. М-м-м… Я соскучился по ощущению твоей кожи на своей.

— Ты сошел с ума.

— По тебе. Всегда.

— Николай…

— Да, малыш?

Он делает длинный выдох, и я вдыхаю его глубоко в легкие. Травяной чай с медом. Конечно, он будет пить чай первым делом, мой прекрасный принц.

— Слушай, ты, чертов придурок, — его голос глубокий и твердый, источающий властность. — Ты не можешь игнорировать меня, притворяться, что меня не существует, потом причинять боль моему брату после того, как я умолял тебя не делать этого, и возвращаться в мою жизнь, как будто ничего не произошло.

— Я не притворяюсь, что ничего не произошло. Я просто говорю, что буду в твоей жизни, несмотря на все, что произошло. И я игнорировал тебя не потому, что хотел этого. Я был не в себе, и, если бы подошел ближе, все бы обернулось ужасно, особенно из-за дерьма с Лэндоном. Я ударил тебя, Брэн.

— Ты не хотел этого.

— Мне все равно это не нравится. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы причинить тебе боль, даже неумышленно. Меня несколько недель преследовал вид крови, вытекающей из твоего носа. Мне так жаль. Я больше никогда не позволю себе такого. Та ночь перед особняком Элиты была достаточным доказательством того, что я не контролировал себя и был способен причинить тебе боль. Кроме того, я никогда не смогу притвориться, что тебя не существует, ублюдок. Ты повсюду, как чертов воздух.

Его хватка немного ослабевает, давая мне больше пространства для дыхания.

— Ты мог бы мне сказать.

— Также, как и ты с большим желанием рассказал мне о порезах?

Между его бровей появляется линия, и он дышит тяжелее, его грудь поднимается и опускается с трудом, но он не может ответить, потому что даже его лицемерная аналогия не имеет смысла.

— А теперь слушай меня, придурок, — я обхватываю рукой его горло. — Ты не можешь прятаться от меня и требовать узнать меня получше. Ты не можешь зарыться на шесть футов под землей и думать, что все еще можешь читать меня, как открытую книгу. Если я открываю себя для тебя и позволяю увидеть те части меня, которые никому другому не доступны, ты должен сделать то же самое. Ты, блять, в долгу передо мной.

Его губы сжались в линию, и я ожидал, что он откажется или выплеснет на меня свой удивительно разрушительный гнев, но он вздохнул.

— Ты действительно собираешься забыть о Лэндоне?

— Я должен был согласитесь на твое предложение относительно Мии. Можешь сказать «я же тебе говорил».

— Нет, Николай. Мне не доставляет удовольствия видеть твои страдания или конфликты, и я знаю, как сильно ты любишь свою сестру. Но это лицемерие – хотеть забрать Лэна у нее и при этом настаивать на том, чтобы у тебя был я. Лэн – мой брат-близнец, и он всегда будет важной частью моей жизни. Ты ни при каких обстоятельствах не можешь заставить меня сделать выбор. Мне нужно, чтобы ты это понял.

— Я понимаю. Мне жаль.

Его выражение лица смягчается.

— Извинения приняты. Ты постараешься не ударить его в следующий раз, когда увидишь?

— Да. Хотя не уверен, что он сделает то же самое.

— Что ты сделал?

— Я? Это он угрожал мне в моем собственном гребаном доме. Он сказал, цитирую: «Я видел, как ты смотришь на моего брата, некультурная свинья, и говорю тебе прямо сейчас: если ты приблизишься к нему, я переломаю твои гребаные ноги».

Лицо Брэна побледнело.

— Он… знает?

— Я ничего не говорил. Клянусь.

Он качает головой, на его лице появляется страдальческое выражение.

— Тебе и не нужно было.

— Тебе это сильно не нравится?

— Я бы не сказал, что прям не нравится… Я просто пытаюсь понять, почему он ничего мне не сказал. Может, он тоже ждет?

— Ждет чего?

— Неважно.

— Брэндон, — выдавливаю я из себя, и он смотрит на меня с… разочарованием? Болью?

— Что? — спрашивает он обиженным тоном.

— Я ненавижу слово «неважно». Оно стоит на первом месте в моем списке дерьма вместе с «в порядке» и «извини».

— Ну, я тоже ненавижу, когда ты называешь меня полным именем.

Чтоб меня.

Его нижняя губа слегка выпячивается вперед, и я не могу побороть чувство полного обожания, которое захлестывает меня.

Он такой чертовски милый для мудака.

— Этого больше не повторится, малыш, — я обхватываю его затылок и прижимаюсь губами к его губам.

Брэн задыхается, и я проглатываю этот звук. Мой язык проникает сквозь его зубы и встречается с его жадным языком. Я издаю рык, когда он вцепляется пальцами в мои волосы и переворачивает нас так, что я прижимаюсь спиной к стойке, а он наваливается на меня, вдыхая в меня сильную, яростную страсть.

Наши рты враждуют, когда я снова переворачиваю его, заставляя глотать вкус моей агрессии, которую может укротить только он.

Блять, черт возьми. Я скучал по нему.

Я хочу безумия, давления, войны. Я хочу, чтобы весь он был во мне. Чтобы он истекал кровью внутри меня. Разрывался на части ради меня.

— Никогда больше так не делай, — он прижимается к моим губам, его пальцы тянут меня за волосы до боли. — Не смей уходить от меня или игнорировать. Мне плевать, под кайфом ты или в убийственном настроении. Мне плевать, если ты причинишь мне боль. Ты приходишь ко мне не тогда, когда тебе хорошо, а в любое время. Я, блять, все разъяснил?

Я облизываю его нижнюю губу, а потом прикусываю.

— Ты тоже не прячься от меня. Я хочу тебя в чистом виде. Я, блять, все разъяснил?

Его горячее дыхание вырывается около моего рта резкими порывами.

— А если тебе не понравится то, что ты увидишь?

— Не уверен, что ты это заметил, но мне нравится в тебе все – твои наклонности к контролю и ворчливость в том числе.

Я собираюсь закрепить это еще одним поцелуем, когда слышу шум позади себя.

Хотя обычно я не останавливаюсь, когда присутствуют зрители, это не просто кто-то. Это мой Брэн.

Мне требуется нечеловеческое усилие, чтобы отпустить его и отойти.

Брэн смотрит на меня с нескрываемым разочарованием, вынужденный отпустить. Я быстро вытираю ему рот рукавом куртки, но, боюсь, ничто не может скрыть его распухшие губы.

Или мои.

Господи.

Я думаю о том, как лучше поступить, но уже слишком поздно.

Глаза Брэна увеличиваются в размерах, когда в воздухе раздается мужской голос.

— Доброе утро, принцесса.

— Скорее ночь, — говорит женский голос, а затем зевает.

Я поворачиваюсь так, чтобы оказаться рядом с Брэном, и наблюдаю, как его более взрослая версия со светлыми волосами обхватывает за талию невысокую женщину, жутко похожую на Глин.

Он улыбается ей, пока они идут на кухню.

— Сынок, ты не спишь…

Его голос прерывается, когда он поднимает голову и замечает меня, стоящего рядом с его сыном.

Когда я летел первым рейсом из Штатов, я почти не спал. Единственной моей мыслью было вернуть Брэна, так что не ждите, что мне хватило бы прозорливости понять, что я действительно увижу его родителей.

И, судя по ожесточившимся чертам его отца, я бы сказал, что все идет не очень хорошо.

Мне в голову приходит идея, и я чертовски горжусь тем, как быстро соображаю.

— Привет, доброе утро, — говорю я со своей самой приветливой улыбкой, которую показываю только родителям. — Я университетский друг Брэна.

Его мама улыбается.

— А ты, случайно, не Николай?

Я украдкой бросаю взгляд на Брэна. Он упоминал обо мне?

Господи Иисусе. Неужели я должен быть так счастлив, что он произнес мое имя в присутствии своих родителей?

И почему он не психует, как всегда, когда мы оказываемся в одном и том же общественном месте?

Если уж на то пошло, то выражение его лица спокойное.

Меня это начинает пугать до усрачки.

Так что представьте мое чертово удивление, когда он переплетает свои пальцы с моими и улыбается своим родителям.

— Да, мам. Это Николай, и он больше, чем просто друг.