Долгое время Лэн продолжал наблюдать за мной, но я уже хорошо умел притворяться и совершенствовать свой образ.

Я перестал экспериментировать с парнями и остановился на девушках, потому что с ними я чувствовал себя как Лэн. Натуралом. С высоким сексуальным влечением. Нормальным.

Что касается Грейс, то с ней я разобрался сразу.

Она совершила ошибку, прислав мне видеозапись произошедшего с подписью: «Изучи это, и ты раскроешь свой необузданный талант».

Я сказал ей, что она должна сама сказать маме, что прекращает занятия со мной из-за работы или под любым другим предлогом, который она сможет придумать. Если она этого не сделает, я покажу маме видеозапись.

Это была ложь. Я скорее умру, чем покажу ее кому-либо.

Грейс была потрясена. Она думала, что мы вместе и что она мне нравится. Она даже сказала мне, что ей кажется, будто я использовал ее.

Я использовал ее.

Я.

Она послушалась меня, но не потому, что думала, будто виновата. Нет. Это был страх перед скандалом из-за секса с несовершеннолетним. По сей день она верит, что все было по обоюдному согласию, и часто говорит мне, что мы могли бы вернуться к «старым добрым временам».

Она ушла из моей непосредственной жизни, но никогда не покидала ее полностью, не тогда, когда мамина карьера зависела от всемогущей Грейс Брукнер. Мама так старалась, чтобы она ее заметила, и я не мог разрушить это.

Поэтому я проглотил этот нож вместе с кровью на нем и притворился, что все будет хорошо. Я подбадривал ее. Целовал в ответ. Упивался ощущением власти, которую она мне предлагала.

Мужчина не может быть изнасилован женщиной.

Это клеймо так и осталось в моей голове, хотя тошнота от того времени преследовала меня всю оставшуюся жизнь.

Мне становилось хуже, а не лучше, но я держал все под контролем. Я верил, что со мной все в порядке.

Пока Николай не вторгся в мою жизнь и не заставил меня увидеть, насколько я сломлен. Сколько бы я ни прятался, я все равно безликий и пустой.

Правда, от которой я убегал годами, восстала из пепла. Я предал ту пятнадцатилетнюю версию себя, и она восстала из пепла и превратилась в отражение в зеркале. Она стала лужей чернил и глазами, которые никогда не простят меня за то, что я ее подвел.

Николай в корне изменил меня, потому что он уничтожил ложь, которую я говорил себе годами. Я думал, что если буду убеждать себя в том, что я нормальный, честный и совершенно не подвержен влиянию прошлого, то в конце концов поверю в это. Но это оказалось несбыточной мечтой.

Быть с Николаем больно, потому что я хочу его, несмотря на ненависть к себе. Он нужен мне, чтобы я мог починить разбитые части, которые засунул в самый дальний угол своего шкафа со скелетами.

И это неправильно.

Я использую его, и как бы он ни был влюблен в меня, в конце концов это приведет к обратному результату и разрушит наши отношения.

Если я хочу удержать его, мне нужно исправить себя.

Мне нужно найти способ поговорить с пятнадцатилетним собой после того, как я так долго отталкивал, отвергал и отгораживался от него.

Мои мышцы напрягаются, а мигрень усиливается, когда я вижу женщину, ожидающую меня в коридоре.

Потребность убежать и спрятаться пульсирует во мне с такой силой, что зрение затуманивается. И все же я иду ровным шагом, заставляя себя подавить глубокую ненависть к этой женщине.

Просто подавить ее еще на несколько недель.

Эта выставка вознесет маму к неизмеримой славе, и тогда Грейс ей больше не понадобится. Вот тогда я смогу рассказать об этом родителям и Николаю. Тогда я наконец-то смогу поступить правильно по отношению к нему и своему пятнадцатилетнему «я».

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я со вздохом, мой спокойный голос неузнаваем.

Она улыбается, и я едва не задыхаюсь от запаха ее духов.

— О, Брэн. Неужели ты всерьез собираешься отказаться от этой возможности, которая выпадает раз в жизни, из-за какого-то маленького недоразумения в прошлом?

— Недоразумения? — я стиснул зубы, все мои демоны разом вырвались наружу, и я почувствовал, как мой контроль разбивается вдребезги. — Ты только что назвала это недоразумением? Ты, блять, напала на меня, Грейс.

— Я ничего подобного не делала. Ты явно был согласен. Ты поцеловал меня в ответ и притянул к себе. Так что не стой здесь и не заявляй о нападении.

— Я сказал тебе «нет»!

— Тс-с-с, — она осматривается по сторонам. — Что это за тон? Почему ты шипишь и ведешь себя, как та игрушка в виде мальчика-хулигана, которую ты привел с собой? Ты гораздо элегантнее и утонченнее, и тебе стоит подумать о правильной компании. Этот Николай тебе не подходит…

В одно мгновение она стоит на месте, а в другое я бью ее ладонью по лицу, с грохотом ударяя головой о стену. Она смотрит на меня сквозь пальцы широко раскрытыми глазами, и впервые я вижу страх.

Она боится меня. Отлично.

— Не смей произносить его имя своим гнилым ртом. Не упоминай о нем. Не разговаривай с ним, а если увидишь его, иди в другую сторону, или, да поможет мне Бог, я убью тебя. Я ясно выразился?

Она кивает один раз, ее лицо краснеет.

Желание раздавить ее череп между пальцами ярко пылает в моей колотящейся голове, но я отпускаю ее. Потому что как я могу быть с Николаем, если меня посадят за убийство?

Она выпрямляется и смотрит на меня так, словно у меня выросло несколько голов, а затем отступает, вероятно, почувствовав исходящую от меня убийственную энергию.

Я прислоняюсь к стене, когда она уходит, но все еще не могу избавиться от гребаной мигрени, пульсирующей в голове. Может, мне не стоило возвращаться домой?

Нет.

Я вдыхаю.

Я бы ни за что на свете не променял последнюю неделю, проведенную с Николаем. Держаться за руки, быть на людях, представлять его моей семье и слышать их одобрение. Это была самая счастливая неделя в моей жизни.

До сегодняшнего дня, то есть.

Все будет хорошо.

Я пережил годы. Переживу еще несколько недель.

Я натягиваю на лицо улыбку, когда открываю дверь своей студии.

— Прости за опоздание, малыш. Немного задержался…

Мои слова замирают, когда я слышу звук, который никогда не забуду, ни после одной ночи, ни после года, ни после восьми лет.

— Мммм… Мммм… Мммм… Мммм…

Чернила вырываются из горла, и я захлебываюсь ими, как в ту ночь в душе. Они заливают мне глаза, нос и уши. Они поглощают все мое тело, пока я не вижу Николая только сквозь черную дымку.

Его глаза прикованы к экрану телефона, а этот шум раздается все дальше и дальше, разбивая мои уши, как кувалдой.

Я не знаю, как иду к нему, когда не чувствую ног.

Я не знаю, как мне дышать, когда в горле встал ком.

Кровь капает из его руки, когда он хватается за дно разбитого стакана. Его кровь просачивается в черное озеро, поглощающее меня целиком.

Не думаю, что он меня слышит. Он определенно не видит меня, потому что его прекрасные глаза теперь так же пусты, как и мои.

Я погубил его так же, как погубил пятнадцатилетнего себя.

Это все из-за меня.

Я – гребаная проблема.

Николай наконец поднимает голову, и когда смотрит на меня, впервые с тех пор, как я его встретил, я не вижу в его глазах своего отражения.

Вот что происходит, когда он видит меня. То же самое произойдет, когда меня увидят все остальные.

Вот почему я прятался. Вот почему я не хотел ничего рассказывать.

Я знал, что это лишь вопрос времени, когда за этим последует любое другое поганое признание.

Я наивно полагал, что у меня есть время.

Но у меня его нет.

И никогда не было.

— Ты… ты видел… ты видел… — мой голос звучит как будто из-под воды, а зрение затуманивается влагой.

— Ты видел…

И теперь ты больше не можешь смотреть на меня.

— Брэн… — его слова обрываются, когда я выхватываю кусок стекла из его руки и прижимаю к своей шее.

Все происходит как в тумане, но быстро.

Не знаю, как я оказался на полу, захлебываясь собственной кровью и черными чернилами.

Чернил слишком много, они душат меня, затягивают в свои бездонные глубины. Мой удушенный вдох выходит короткими, прерывистыми рывками.

И вдруг сильные руки обхватывают меня, и моя голова оказывается на твердой поверхности, а на лицо капает влага.

Давление на шею. Кровь повсюду. Во рту. На моей одежде. На его руках.

Я вижу его сквозь мутный красный свет, мои веки почти закрываются.

— Малыш, пожалуйста… пожалуйста… — умоляет он прерывающимся голосом, и я вижу слезы в его прекрасных глазах.

Глазах, которые я превратил в пустоту.

Глазах, которые я уничтожил.

— Пожалуйста, не уходи, малыш, пожалуйста… не оставляй меня… пожалуйста… останься со мной… останься со мной… ты должен остаться со мной… — его губы касаются моего лба, носа, щек, рта.

Он что-то кричит в сторону двери, но я не слышу его слов из-за звона в ушах.

Я протягиваю к нему руку, желая в последний раз коснуться его волос.

Прости меня.

Слова на кончике моего языка, но из них не выходит ни звука.

Моя рука падает, когда чернила поглощают меня целиком.

Наконец-то все закончилось.