Смешно.

Но, так или иначе, когда мы расстались, я решил прекратить всяческие отношения с этими самыми толкинистами, хотя, собственно, - толкинистами они для меня уже не являлись, просто - хорошие и порою нужные люди.

Астэ я к тому времени успел напосвящать кучу песен, сейчас многие из них исполняются ансамблем "Навь". Да и само её имя (восходящее к древнеисландскому "любовь" - "аst") стало для меня неким блюзовым словом, вроде классической "бейби", или "мамы" Юры Наумова.

"Аст'э..." - говорится в паузах между строками песен уже почти бессознательно. Я привык к этому имени. Сделав ручкой человеку, имя навсегда ушло ко мне. Впрочем, некоторые мои знакомые, тот же Лин, скажем, сами иногда называют её так. (Я её так уже давно не называю.) Впрочем, Лину как раз вполне позволительно, по его словам (и стихам, что много ценнее!) он был влюблен в неё (или любил, что... есть разница?); по-моему, так.

Один мой старый знакомый, можно сказать даже - друг, Имантс как-то поведал мне (по поводу моих рассуждений о прозрачной и серой магиях): "те, кто верит в дьявола, попадут в ад, те, кто верит в бога, попадут в рай, так или иначе и те, и другие окажутся среди своих, ты же - повиснешь в пустоте" - шел 1989 год, но я знал: все ещё предстоит.

Изменить, сбежать от серого.

Но - не получилось. Я опять и опять возвращался, выжимая себя из прошлого для настоящего: "ну, кисонька, ну ещё капельку..."

"...Умереть в ожидании солнца..."

Что-то вроде того. Чувствую себя Бастианом, когда он шел к Павильону ещё раз увидеть Принцессу, отдать ей Орин, или... Я должен отдать Орин, но если я его отдам, тогда - я потеряю что-то? А если - нет, тогда что? Я должен порвать этот круг, или - нет, тогда - что? Кажется, я догадываюсь.

У меня есть песня, где я - Орин. Она была написана для Лены.

Нет-нет, постой, нет уходи,

Мы слишком долго ждали

Тех, кто лучше нас,

Они оставили нам ночь,

Но лишь на час,

Ты уходи, я доживу её один,

Я не усну,

Я буду ждать тебя, но только

Не возвpащайся, я пpошу

Тебя, себя.

Нет-нет, постой, не уходи,

Мы слишком гpомко звали

Тех, кто стаpше нас,

Они пpоснулись в нас

И стали нами

Посpеди зимы,

На белом каpнавале

Мы в масках столь похожих, что, пpости,

Я не узнаю ни тебя и ни себя!..

Опять смешно. Он всегда боялся серьезно исполнять эту песню. Заподозрят чего доброго в трепетном отношении к подобной "попсне".

...Он опять перебирал старые бумаги, разглядывал старые фотографии. Что-то тянуло его туда, в прошлое.

Он словно хотел соединить разрозненные частички себя, - собрать их, приварить, склеить...

Он очень хотел все сделать иначе.

Но он запутался в людях, ему почти все равно, с кем он, но что-то его ещё держит, может быть, только воспоминания, он "вальсирует с мертвой любовью на Корабле мертвецов" - они болтаются в его городе как в прорубе: никогда уже ничего не случится!

*

/апрель 1997г., продолжение/

Такое впечатление, что я пишу для кого-то, не для себя, в этом - есть стpанная смешная ложь. Я опpавдываюсь. Я боюсь записывать. Вернее, скажем так: я не умею записывать. Но иногда хочется. Это ужасно.

Как-то в институте - проходило обсуждение одной моей местами забавной повести, "ДНД на БД", своеобразной пародии на мировоззрение тех, кто для меня так дорог; меня обвинили в том, что я пишу - "большинству" не понятное. А а-то думал, что пишу образ современного мне мира. Нет, оказывается жизнь: и моя, и многих знакомых моих, - жизнь - коту под хвост! Кому-то она кажется несерьезной! Что ж, блажен, кто верует...

Не думаю что человек, лишь раз заикнувшийся о неуважении к тому, что мне дорого, может рассчитывать на мое к нему уважение.

Впрочем, иным мое уважение на хрен не надо.

А кто поймет - эти тексты?

А кто читал романы М.Муркока? Или кто знает, что такое "rubedo"? Кто знаком с творчеством таких групп, как "Би Джиз", "Пинк-Флойд", "Тамбурин"?

Мне: естественно - так жить. По мне, так - и можно жить. Слушать музыку, чередуя размышления о судьбах Сарумана или Р.Луллия с сексом, а то и совмещая эти процессы...

Но, в самом деле, разве это - здесь - сейчас - не я? Разве это не тот Р.Шебалин, который любит слушать "Би Джиз", читать Андрея Белого и играть на своей черной десятиструнке? Это - тот, который пишет, это - тот, которого и слушают, и читают.

Может, со своим уставом - в чужой монастырь? Я-то привык, что, если нечто одно мне в человеке нравится, но и весь человек и все, что он делает, - мною воспринимается с радостью. И напротив - если что-то в огромной личности вызывает у меня сомнения, то сколь не ничтожным бы был этот изъян, - вся громада мне противна.

Слава богу, что общающиеся со мной люди так не рассуждают! Иначе я бы был совсем одинок! Вряд ли в этом мире наберется хотя бы двое-трое уважающих меня.

Малыш пpидумал себе Каpлсона. Блок - Пpекpасную Даму. Мне тоже надо кого-то пpидумать, а то я сойду с ума. Мой "карлсон" - это литература и музыка. То, что я пишу. То единственное, во что я могу играть, то единственное, чему я могу верить.

Не ответ ли на вопрос: почему делаются подобные записи? Ах-ах, один я, что ли, такой?

Наверно, не случайно: любимое мое произведение Л.Толстого - это "Исповедь", Л.Андреева - "Дневник Сатаны", М.Зощенко - "Перед восходом солнца", а настольные мои книги - почти сплошь "воспоминания" и "переписки". Особенно начала нашего века. Им можно верить. Потому что верить больше почти некому.

Вообще-то у, также мною любимого, Льюиса Кэрролла есть целый трактат о том, как надо писать письма. Хороший трактат, но мне он, увы, совершенно не подходит. Жаль. Я всегда любил писать письма. Любил платонически. К сожалению, у меня почти нет знакомых (а о "дpузьях" вообще молчу!) и писать письма почти некому. Нет, конечно, я пеpеписываюсь, но писем мучительно не хватает. Мне не хватает моих писем.

Вот альбом с фотографиями. Вот: очень сильное чувство; чувство так себе; чувство как чувство; опять очень сильное, сильнее не бывает; так себе; вообще фигня, фикция; а, нет! бывает! чувство такой силы, что сейчас брошу альбом; ещё одно чувство как чувство; и ещё одно; Астэ, Вероника... Живые люди, сами того не подозревая, в моем сознании становятся мертвецами.

Что делат мне?

Собираю их. И тогда они остаются, навсегда - здесь, им уже не уйти никуда, никуда.

Я словно городничий. Тот, из пьесы.

Цель оправдывает средства - я храню этот странный "пустой город"...

Вообразите себе экран кинотеатра, которой оставляет, запоминает все фильмы, что на нем показывали. Или трещину в асфальте, куда забивается что ни попадя. А трещине все равно. У неё долг - сохранить.

Я - главный в своем пустом городе. Потому что больше никого там нет. Они проходят мимо, чуть цепляя меня, - мимо идут по своим дорогам. Я стою у окна и чувствую дыхание потока, в котором есть и жизнь, и смерть, и любовь...

Когда я был чуть младше, очень иметь хотел синтезатор - очень хотел делать "крутую музыку"; я думал: будь у меня такой аппарат - я кем-то стану, я что-то сыграю. Вот и у меня появилось и то, и это. Результат известен - второй Жан-Мишель Жарр из меня почему-то не получился.

Потом я хотел стать хиппи, потом - толкинистом... (лифт идет в депо со всеми остановками).

Что теперь? Меня предали мои собственные иллюзии. Возможно, те люди, которые меня окружали, вовсе не были должны играть со мной во все мои "дурацкие игры".

Игры?

Словно в моем механизме - что-то сломалось.

Там, внутри, я вполне ясно осознаю, что являюсь оппозицией - всему, что меня окружает. Какой-то пассивной оппозицией.

Оказался одинок среди неодиноких людей.

Но я выслушивал их бредни про себя, странного. Мне приходилось соглашаться и принимать многозначительные позы. Про шутов? да ради бога! Про бездну? - пожалуйста! Про боль? - лучше не бывает!