Голос Эйлурии сломался, как льдинка:

– Мы были почти счастливы в этом уголке двести лет назад. Он был нежен, приносил цветы, фарш… Но все рухнуло! Его отняли у меня химия и теория игр!

– Да его сразу было видно, что игрок! – сказал Тишкин. – Много продувал?

– Они рассчитали с Марзуком жизнь каждого рюмянина по секундам: когда ему смеяться, когда спать, какие видеть сны. Они управляют всей планетой и каждым рюмянином из отвратительного синего ящика.

– Ишь, артисты… А где этот хитрый ящичек?

– Это страшная тайна. Ящик постоянно перепрятывает сам Лур. Кто пытается не подчиниться ящику, тот постепенно исчезает! Вот мы таем и скоро станем, как дым… И тебя они рассеют, Фима!

Тишкин сложил кривую черную фигу и показал в пространство, вероятно, Луру:

– Видали, синие черти! Вы у меня сперва сами в свой ящик сыграете! Эх, девочки, а вы-то чего тут сидите, понапрасну линяете?

– О, нет! – живо возразила Эйлурия. – Здесь родник жизни, оазис! Только здесь еще можно постирать, пошить, повозиться у печи, спасти свою женственность.

– Ладно, пора этот гнусный ящик найти, – сказал Тишкин, направляясь к двери и закричал: – Эй, Василий, идем в разведку!

Эйлурия легко подбежала, тронула Ефима за плечо и от волнения стала видна вся, до пяток.

– Ты позволишь на дорогу заштопать твой пиджак и почистить сапоги? – застенчиво попросила она.

«Эх, и тут от их не отобьешься», – подумал Тишкин, неохотно снимая пиджак.

Бесплотные девицы с радостным урчанием выхватили пиджак и унеслись с ним в соседнюю комнату.

– А я для тебя испекла пирожок, – краснея, сказала Эйлурия и сняла полотенце с пирога на столе.

Кривой, неуклюжий пирог был украшен надписью: «Тишк».

– Большое мерси, – сказал Тишкин. – Возьму в дорогу.

– А еще я приготовила такой напиток, такой субстрат.

– Субстрату налей, – согласился Тишкин. Но, попробовав его из синей колбы, заметил со вздохом: – Эдакого много не выпьешь, Лукерья.

В эту секунду за наружной дверью послышались шум, глухие удары и жестяной грохот, – видимо, упал верный Вася…

– Беги, я узнай почерк Лура! – воскликнула Эйлурия, открывая потайную дверцу за шкафом.

Прихватив со стола колбу с субстратом, Тишкин шагнул в тайник. Дверь снаружи распахнулась, и в комнату вбежал Лур, держа что-то под мантией. Дикий взгляд его уперся в Эйлурию.

– Ты должна быть невидима! – закричал он и, ослепленный ее светоносной шеей и грудью, прикрыл свои глаза тощей ладонью, точно от пламени доменной печи. – Закройся! Закрой хоть ноги! Почему ты видима?

Эйлурия всплеснула тонкими, как фиалка, руками:

– Почему? А ты посчитай, рассчитай, вычисли причину, ходячий арифмометр!

– И вычислю! – закричал Лур и вытащил из-под мантии портативную электронно-вычислительную машину.

Он включил машину; она заработала с таким напряжением, что от нее полетели искры и болты. На табло вспыхнула надпись:

«Эйлюрия лубит Ефима Тишкина. Бедный, бедный Лурик!»

Лур отбросил машину и сказал со стоном:

– Эйлурия, вечерняя звезда моего утра, любит какого-то пожарника с гармошкой! Это нонсенс!

Неожиданно из соседней комнаты выплыл пиджак Тишкина, который бережно несли несчастные невидимки.

Лур выхватил у них пиджак, швырнул на пол и начал топтать, выкрикивая:

– Нонсенс, нонсенс!

И тогда из-за шкафа вышел Тишкин в рубашке-ковбойке.

– Подними вещь, химик, – сказал он сердито. – Твой нонсенс не придет, не зови. И доставай-ка ящичек из-под своей попоны!

Часть восьмая

Лур перестал топтать пиджак Тишкина и проговорил отчаянным голосом:

– Я не могу без Эйлурии! Но с ней я тоже не могу, Фима! Как меня раздирают противоречия!

Эйлурия пренебрежительно фыркнула:

– Они его раздирают пятьсот лет! Пойдемте, сестры. Мы скоро увидимся, Ефимушка.

Эйлурия вышла, следом выплыли бедные невидимки.

Лур схватился за синюю голову, заскрипел зубами.

– Извините, Тишкин, но я раздваиваюсь, – и вдруг начал разделяться на две половинки.

– Погоди, погоди! – вскричал Тишкин, стаскивая с себя ремень.

Он завел ремень Луру за спину и начал стягивать президента в плечах.

– Ты уж извиняй, Лур Иваныч, я тебя на последнюю дырку затянул. Как оно, полегче?

– Разрывает, – простонал Лур. – Рвет.

– Погоди, я сщас тебя намертво укреплю, – Тишкин поставил Лура к стене и начал двигать на него сервант. Он притиснул президента к стене и сказал:

– Ты с Лукерьей-то поаккуратнее… Мини ей подарил бы, какой-нито букет. На чулок-сапог разорился бы с получки. А то ходит она у тебя в сандаликах, ровно пацаненок.

Лур задумчиво спросил:

– Как вы проникли в тайну женской психики?..

– Проникнешь… – вздохнул Тишкин. – Ежели десять лет с ими на ферме покрутишься. Опять же нет-нет да Моруа возьмешь, «Письма к незнакомке», почитаешь вместе с бабами. Вслух. После дойки.

Лур благодарно пожал Тишкину руку и попросил:

– Отодвигай мебель, Фима. Вроде пронесло фазу.

Отодвигая сервант, Тишкин сочувственно заметил:

– Я тоже как в свою фазу вступлю, Дашутка почище твоей Лукерьи мне холку мылит.

– Тоже раздваиваетесь? – спросил Лур с любопытством.

– Сам-то не очень… А вот предметы – точно. Эх, Лур Иваныч, подал бы ты сигнал Дарье из своего ящика! Что я, мол, об ей тоскую.

– О, это для меня семечки! – обрадованно воскликнул Лур, достал из-под мантии длинный синий ящик управления планетой и поставил его на стол.

– Я вообще-то виртуоз, – сказал он хвастливо, сел перед клавиатурой и прикрыл глаза, будто Ван Клиберн.

– Валяй, вдарь, – подбодрил его Тишкин.

Лур исполнил несколько торжественных пассажей и жалобно сказал:

– Извиняй, Фима, но сигнал не доходит до Земли. Совсем чуть-чуть, метров сто.

– Дай-ка твою фисгармонию, – попросил Тишкин.

Он взял ящик, крепко ударил его об колено, поставил его перед Луром:

– Теперь достанет. Шпарь по новой свою хабанеру.

Не успел Лур закончить игру, как в комнату вбежал Марзук с перекошенным, черно-синим лицом:

– Вы гляньте, что творят бывшие женщины! – выговорил он зелеными губами.

Лур захлопнул ящик, взял то под мышку. Они поспешили к выходу. За дверью к ним примкнул верный робот Вася.

…Площадь гудела от нестройных ликующих криков. Над узкими улицами в небе реял портрет женщины в косынке, сотканный из разноцветных телефонных проводов. Это была увеличенная, шесть километров на девять, фотография, которую Тишкин подарил Эйлурии. Лур радостно воскликнул:

– О звезда моя вечерняя!

Марзук оборвал его;

– Какая звезда! Это Дашка, которая трахнула вас вилами.

– Я сохранил этот ее жест в своем сердце, – сказал Лур с нежностью.

А на площадь вступила колонна женщин в брюках.

– Это марш материнства и младенчества, – сказал Марзук.

– Какая у них платформа? – спросил Лур с беспокойством.

Марзук с тихим отчаянием воскликнул:

– Платформы нету! Ищут. А достать в обувном невозможно. Вот и кидаются на людей.

Лур сказал:

– Вон как мода их скрутила!

Вдруг из переулка вышел рюмянин, который тащил старую детскую колясочку на трех колесах.

– Стойте! – властно закричал Марзук. – Приблизьтесь.

Рюмянин подошел, втянув голову в плечи.