Пожалуйста, позвони мне. Мне нужно тебя увидеть. Я под твоим домом.

— Бл*дь, — бормочу я.

Джейн ни о чём меня не спрашивает, она продолжает пить молочный коктейль из трубочки, созерцая реку.

Я пишу сообщение Лилиан.

Ты можешь уйти, меня нет дома, и я не знаю, когда вернусь.

Она отвечает сразу.

Я буду ждать тебя.

Сердито бросаю ей вызов.

Тогда ты будешь ждать до рассвета.

Ответ огорчает меня и злит одновременно.

Ты ждал меня четырнадцать лет. Я могу подарить тебе восход солнца.

Мне хочется выбросить мобильный телефон в реку. Я снова блокирую её номер. Затем убираю телефон обратно в карман.

Только теперь Джейн спрашивает меня:

— Всё в порядке?

— Нет, — молниеносно и искренне отвечаю я.

Она встаёт со скамейки и бросает стакан с молочным коктейлем в урну.

— Я вызову такси, адвокат, — говорит она. — Идите решать свою проблему.

— Мне не хочется её решать. Не сейчас. Мне просто хочется повеселиться и не думать.

— Мне... мне очень жаль. Что вы расстроены, я имею в виду. Уверена, если вернётесь в галерею, то найдёте много способов развлечься и не думать.

Она не ошибается. Чуть больше двух миль отделяют меня от уверенности в том, что смогу выбрать себе развлечение на ночь из множества молодых женщин в галерее, которые даже не делали вид, что не замечают меня. Могу поймать такси для Джейн, попрощаться и отправиться обратно. Я могу снять любую цыпочку и поехать с ней домой. Могу сделать так, чтобы Лилиан меня заметила. Могу много чего сделать, и всё это если не улучшит, то, по крайней мере, не ухудшит моё самочувствие.

Но я ничего не делаю. Ничего характерного для меня. Ничего, что сделал бы другой Арон. Не будет киски, что подцепил взглядом и трахнул не глядя.

Я выхожу на улицу и действительно останавливаю такси. Открываю дверь, позволяю Джейн сесть.

Потом сажусь и я.

— Полагаю, сегодня тебе снова придётся меня терпеть, — говорю ей и называю таксисту её адрес.

Она не ругает меня за то, что снова обратился на «ты». Я сделал это без объяснений и разрешения, будто что-то вдруг свело нас вместе.

Джейн молчит, возможно, не дышит. Она передвигается к окну, застыв, как маленькая статуя. И судорожно сжимает юбку, как в первую нашу встречу, когда рассказывала мне о нападении Джеймса.

Мы молчим всю поездку — четверть часа, которые кажутся веком. Я расплачиваюсь с таксистом, мы выходим, я легонько сжимаю ей локоть в нескольких шагах от лестницы, ведущей в подвал.

— Мне кажется, ты неправильно поняла мои слова, — говорю я успокаивающим тоном.

— Нет, — возражает она. — Я всё поняла.

— И что же ты поняла? — спрашиваю с сомнением.

— Что сегодня ты грустный, — продолжает она, тоже обращаясь на «ты». — Этот телефонный звонок причинил тебе боль, возможно, открыл старые раны, может, заставил задуматься о решениях, которые необходимо принять. Ты не хочешь идти домой, не хочешь возвращаться в галерею. В конце концов, сегодня вечером ты не хочешь быть самим собой. Я так далека от твоей жизни, от всего, что напоминает тебе о ней, что идеально подхожу для того, чтобы не думать или, если уж на то пошло, меньше думать. Так что, если хочешь, можешь остаться ещё немного. Я, мой маленький дом и моё ничтожное ничто готовы подарить тебе ещё немного забвения.

— Ты меня пугаешь, Джейн.

— О нет, не сегодня. Платье милое, и у меня странный блестящий лак в волосах. Сегодня я не такая уж и страшная.

— Я говорю не о твоей внешности, чёрт возьми. Но тот факт, что... ты мыслишь как ведьма. Ты влезаешь в мою голову, как будто... как будто всё знаешь.

— Полагаю, для тебя это комплимент.

— Для меня, так и есть.

— Тогда и забвение, которое тебе предложу, будет в моём стиле. Не думаю, что я подходящий объект для твоих обычных развлечений.

— Я бы никогда не предложил тебе ничего подобного! — восклицаю я ложь с бесстыдством опытного негодяя. — Ничего, если я буду обращаться на «ты»? Ты пока не подражаешь моей прошлой нотации.

— Было бы смешно обращаться на «вы», пока смотрим фильм по телевизору и поедаем карамельный попкорн.

— Это и есть то забвение, которое ты мне предлагаешь?

— Да. Ничего больше. Бери или уходи.

Я смотрю на неё. Размышляю об альтернативах. Лилиан или другая цыпочка с кричащей красотой. Дикий секс. Обычный Арон, который получает всё, что хочет, а потом избавляется от этого.

Я, наверное, сошёл с ума. Возможно, эта девчонка, и правда, ведьма? Другого объяснения нет. Потому что единственное слово, которое говорю:

— Беру.

***

Будь она моей женщиной, чёрт возьми, я бы вытащил её из этой дыры. Если бы она была моей женщиной, я бы купил ей нормальный дом, и мебель, и одежду, и драгоценности, и...

Но она не моя женщина. Этого никогда не случится. Я не хочу, чтобы она ею стала. Я просто хочу переспать с ней. Но если сделаю это, то причиню Джейн боль во всех смыслах. Так что хватит больных фантазий.

Дом хоть и небольшой, но чистый и уютный. Диван удобный. Телевизор работает. Отсутствие мебели скорее плюс, так как пространство не уменьшается. Звук хлопающей кукурузы на сковороде действует гипнотически.

Джейн уходит на кухню, а затем возвращается с пластиковой миской, полной попкорна в карамели, бумажными салфетками и двумя бутылками кока-колы.

— Прости, у меня нет ни пива, ни алкоголя, — извиняется она. — Ты всегда можешь уйти, — она протягивает мне бутылку и салфетку. — Ты привык к другой роскоши, — продолжает она, но не выглядит опечаленной этой уверенностью.

Я смотрю, как она устраивается на этом же диване. Не могу отделаться от мысли, что эта девушка — загадка. Мать с детства угнетала и избивала её. Правосудие предало. Джеймс Андерсон чуть не изнасиловал. И она доверяет мне.

Джейн включает телевизор. Выбирает чёрно-белый фильм с актрисой, которая уже лет сто как умерла. В комнате тускло, единственный свет исходит от телевизора.

Я делаю глоток колы и ставлю бутылку на пол. Нас разделяет миска с попкорном, наполненная до краёв.

Что я здесь делаю? Почему я не там, где находился всегда и где мне лучше быть? И почему я не хочу находиться там, где мне лучше быть?

Прилагаю усилие, чтобы смотреть на экран и проявить интерес к фильму, полному сцен разных оттенков серого, в котором люди большую часть времени танцуют чечётку, и перестать задаваться вопросом, почему я чувствую себя виноватым. Не то чтобы это было легко, чёрт возьми: вся моя философия об отношениях между адвокатом и клиентом полетела к чертям.

Рассеянно опускаю руку в миску. И задеваю пальцы Джейн. Она вздрагивает, как от удара током. Миска подпрыгивает, повсюду сыплется снег из мягкого липкого попкорна; им забрызганы даже её волосы и платье.

— Фу-ты, — говорит она, не слишком раздражаясь, просто слегка смущаясь. Джейн трясёт волосами со рвением промокшего щенка, пытаясь привести себя в порядок. — Наверное, надо сделать ещё, — продолжает она и опускается на колени на пол, чтобы собрать этот странный снег.

То же самое делаю и я.

Фильм продолжает рассказывать историю, которую я не знаю, пока мы стоим на коленях на ветхом ковре. Я в смокинге стою на коленях на ветхом ковре, в доме, похожем на обувную коробку, с девчонкой, полной сложных тайн, которая предложила мне хот-дог и бутылку кока-колы. Я, должно быть, сошёл с ума. Это не я здесь. Парень с руками, испачканными карамелью, не может быть мной.

Внезапно я замечаю у неё в волосах зёрнышко кукурузы. Я протягиваю руку, чтобы убрать его. Никто не говорит, кроме актёров в фильме на заднем плане. Даже моя совесть молчит, пылает, но не дышит.

Мы оказываемся ближе — на четвереньках, как кошки. С таким наклоном туловища Джейн не может спрятать свою грудь, которая выглядывает между шелковой драпировкой декольте, что свисает вперёд, как зияющий карман. Соски похожи на фарфоровые наконечники. От холода или возбуждения? В доме не холодно, значит?.. Из ямочки у основания её шеи медленно стекает капля пота. Эта единственная капля кажется мне самым похотливым из всех, что я когда-либо видел.

Джейн не осознаёт этого и продолжает уборку.

У меня даже нет оправдания, что пьян. Я трезвый, но всё равно мудак. Если бы я мог... если бы я только мог... Я бы уложил Джейн на ковёр, полный скрипучего попкорна, и целовал, словно так и должно быть, словно это нормально, правильно. А потом трахать её до рассвета.

Но я бы сотворил херню.

Горе тому, кто будет иметь дело с девушкой с таким прошлым и таким настоящим. Неуклюжая 23-летняя, как подросток. Хрупкая, как стекло.

Горе тебе, если не можешь ничего ей пообещать, не можешь ничего ей дать, не можешь быть для неё ничем, кроме сиюминутного опыта.

Не могу я делать с ней то, что делаю с другими. Они знают, мои намерения, и делают то же самое со мной, причём никто не выигрывает, и никто не проигрывает.

Поэтому я собираю разум, как если бы он был раскатанной по земле вещью, и найден спрятанный в пыли.

— Уже поздно, Джейн, я лучше пойду.

— Окей, — лепечет она. Джейн встаёт, а я инстинктивно помогаю, протягивая ей руку. — Я сама могу, — протестует она уворачиваясь.

Я провожу рукой по волосам, стараясь казаться спокойным, не выдать искушения, которое на несколько мгновений полностью затуманило рассудок. Стараюсь не дать ей понять, что оказался на грани и готов был вести себя как тот говнюк Джеймс Андерсон.

Нет, не как он. Если бы она не захотела меня, я бы остановился. Может, я и придурок, но не подонок.

— Увидимся в понедельник у помощника прокурора, — это последнее, что говорю я, прежде чем уйти.

— Хорошо, — последнее, что говорит она.

Затем Джейн исчезает за дверью своего дома, похожего на обувную коробку.

Досадно, но, как ни странно, именно внешний мир мне кажется меньше.

***

Домой я не еду. Не собираюсь рисковать встретить Лилиан (на тот случай, если обещание дождаться меня не блеф). Сомневаюсь, что она настолько глупа, чтобы ждать всерьёз, но даже малейшей вероятности достаточно, чтобы заставить меня пойти в другое место.