Я подхожу к столику, где подают шампанское.

— Дайте мне двойное, а лучше пятикратное шампанское, — говорю я официантке.

Пятикратное шампанское чуть не попадает мне не в то горло.

Официантка — Джейн Фейри.

Официантка — Джейн Фейри?

Я смотрю на неё, как сумасшедший на галлюцинацию. Она на меня смотреть избегает, но не потому, что смущена (хотя я уверен, что присутствует и это), а потому, что делает вид, будто я не существую; её взгляд проходит сквозь меня.

Только сейчас замечаю, что все официантки —женщины, обычные женщины, ни красотки, ни танцовщицы, вытащенные из клубов с приватными танцами. Они не начинающие модели и актрисы, никто из них, цитируя моего деда, не высококлассная шлюха. Они все как Джейн Фейри. Обычные девушки, даже уродливые, с лишним весом, ранами на лице более заметными, чем у Джейн.

Пока гадаю, что это за мероприятие и почему весь обслуживающий персонал состоит из настоящего парада несчастных, раздаются аплодисменты, побуждая меня обернуться.

В зал входит Лилиан. На ней длинное элегантное платье, изумрудно-зелёного цвета, как и её глаза. Светлые волосы распущены по плечам. Лилиан так же прекрасна, как и тогда. Нет, она красивее, чем тогда. Беременность придала мягкость её формам. Не исключено, она счастлива быть матерью, но сомневаюсь, что она счастлива быть женой, особенно этому тучному засранцу Эмери. Он входит сразу за ней, неся на себе балласт похуже, чем вес: типичное высокомерие Андерсонов.

Не знаю, как такое возможно, но даже если понимаю, как правильно Дит уловила мелочную психологию Лилиан Пэрриш, меня продолжает тянуть к ней, и я сожалею, что нам не выдалось возможности встречаться подольше. Я продолжаю её оправдывать и ненавидеть одновременно. Если бы мне было всё равно, я бы ничего не чувствовал. Внутри меня ещё жив грёбаный росток, протискивающийся из-под твёрдого слоя земли. Однако не без того, чтобы сначала заставить её заплатить. Это будет не так просто, Лилиан.

Я смотрю, как Лилиан занимает место в центре небольшой сцены. Я не слушаю всё, что она говорит, но сосредотачиваюсь на том, как она это делает. Лилиан уверена в себе, но не самоуверенна. Я не знаю, искренна ли та мягкость, с которой она говорит о жертвах жестоких мужчин, или это сочувствие, которого требует платящая аудитория: но, несомненно, Лилиан умеет сделать так, чтобы речь звучала правдиво. Она рассказывает истории женщин, на которых нападали не чужие люди, а члены семьи, чтобы помешать им быть свободными и независимыми, и объясняет, что они среди нас, что это могут быть наши соседи, матери друзей наших детей. Мы не подозреваем о существовании насилия и трагедии, пока очередной мужчина не причинит им видимых повреждений.

Пока она говорит, я не могу отделаться от мысли, что прежде чем выплёскивать осуждение на своих соседей, ей стоило лучше посмотреть, какое чудовище живёт у неё в доме. Возможно, Джеймс Андерсон и не обливал лицо девушек кислотой (правда не удивлюсь, если выяснится, что в итоге он сделал и это), но он определённо свинья и преступник.

Я инстинктивно поворачиваюсь к Джейн. Она наблюдает за мной, как и я за ней. Интересно, думаем ли мы об одном и том же? Она вздрагивает, когда понимает, что мой взгляд искал её и остановился не случайно.

Девушка отворачивается, роняет стакан. Наклоняется, чтобы собрать осколки. На мгновение я почти готов пойти и помочь ей, как вдруг вспоминаю тот случай в офисе, ночью, когда я помог уборщице собрать разбросанные бумаги. Это была она?

Это точно была она.

Джейн не появляется над столешницей, прячется внизу, и я больше её не вижу. Она вполне может просидеть там под предлогом поиска каждого крошечного осколка стекла до конца вечера или, по крайней мере, до тех пор, пока не будет уверена, что мой взгляд перестал её искать. Джейн до сих пор злиться на меня.

Нездоровый инстинкт подойти и поговорить с ней длится лишь мгновение. Неожиданный голос возвращает меня в реальность, вскоре после того, как шумные аплодисменты ознаменовали окончание речи на сцене.

— Арон, — Лилиан улыбается и пожимает мне руку. Она так близко, что на мгновение кажется, словно время утекло вспять. В те времена, когда быть гораздо ближе, чем сейчас, было правилом. На Лилиан насыщенный, безусловно, дорогой парфюм. В руке —кожаная папка с золотым логотипом её ассоциации.

— Лилиан, — отзываюсь я невозмутимым тоном.

— Не ожидала встретить тебя. Ты никогда не посещал подобные мероприятия.

— С каких пор тебя волнует, какие мероприятия я посещаю?

— Так было всегда.

— Ну а я не смогу назвать вечеринки, которые ты посещаешь.

— Знаю. Твоя жизнь... как бы это сказать... гораздо более насыщенная и весёлая, чем моя.

— Лилиан, не недооценивай себя, уверен, твоя тоже «насыщенная». Эмери не позволит тебе пропустить веселье.

— Ты ошибаешься. Я жена и мать, вот и всё. А ты... ты один из самых привлекательных холостяков Нью-Йорка. Я тоже читаю газеты. Арон, почему ты сегодня здесь?

— В качестве одолжения дедушке. Я пообещал ему выписать чек на пятьдесят тысяч долларов и притвориться хорошим. А почему ты здесь, Лилиан?

— Мероприятие проводит благотворительная организация, которую я возглавляю, и...

— Я имею в виду здесь, разговариваешь со мной. У тебя есть куда более интересные гости.

— Не такие интересные, как ты.

— Я вдруг стал интересным? Ты годами делала вид, что не знаешь меня.

— Когда мы пересекались, ты всегда был в компании. Кроме того, ты тоже не раз притворялся, что не знаешь меня.

— Полагаю, мы оба не были заинтересованы в том, чтобы вести себя по-другому. Мне просто интересно, что изменилось сегодня. Эмери перестал тебя развлекать? То, как он смотрит на нас сейчас, не намекает на симпатию.

Несколько мгновений мы оба молча смотрим друг на друга.

— Как думаешь, Арон, мы могли бы увидеться?

— Разве мы уже не делаем этого? Лилиан, я тебя вижу хорошо.

— Я имею в виду... позже... в другом месте.

— Зависит от того, что ты подразумеваешь под «увидеться». Если это значит трахнуться втайне от твоего мужа-мудака, то мой ответ — нет. Не потому, что я стал чертовски нравственным, а потому, что нет никакого удовольствия в том, чтобы забраться в твою постель без его ведома.

Признаюсь, я испытываю определённое удовлетворение, когда Лилиан вздрагивает. Искра гнева искажает её доселе улыбающееся выражение лица. Её истинная сущность проступает за фасадом, как фреска, покрытая слоями белил. Затем маска снова берёт верх.

— Я просто хочу поговорить, — уточняет она. — Нам есть что сказать друг другу.

— Это скорее тебе много чего нужно сказать мне. Думаю, я сказал тебе всё, более или менее.

Лилиан кивает, хотя и не слишком радостно. Затем достаёт из папки визитную карточку и протягивает мне. — На обратной стороне я написала свой личный номер телефона, — объясняет она.

Затем, ничего не добавляя, Лилиан бросает мне взгляд (от которого на месте Эмери у меня разболелась бы голова, поскольку содержит намёк на возведение рогов), оставляет меня и идёт к другим гостям.

***

Как и ожидалось, благотворительный вечер превратился в настоящую осаду со стороны женщин, желающих закончить вечер менее скучным способом. И я, обычно презирающий таких самок, которые, казалось бы, охотятся за сексом, но на самом деле ищут мужа, делаю вид, что с радостью принимаю их внимание.

Сегодня я не буду трахать ни одну из них, но мне нравится, что в это верит Лилиан. Не знаю почему, или нет, знаю. Возможно, я предвкушаю удовольствие от того, как буду обращаться с Лилиан как с дерьмом, как она вела себя со мной; как буду унижать, а потом трахать до тех пор, пока от неё не останутся одни кости. Не исключено, что у меня до сих пор есть к ней чувства, возможно, моё сердце ещё не совсем охладело, но я не позволю чувствам снова сделать меня идиотом.

Девушки, представляющие женщин — жертв насилия, для которых мы выписываем большие чеки, подают нам ужин. Не могу не задаться вопросом, как Джейн получила свои травмы. Издевался ли над ней мужчина, когда она была ребёнком? Что сделало её таким неуверенным, нескладным существом, каким она является сейчас?

Не то чтобы она была такой уж нескладной, если подумать. Она обслуживает соседний со мной столик, и я не могу её не заметить. Сегодня на ней надеты удобные туфли без каблуков, она меньше хромает и двигается удивительно гармонично. Левый профиль, свободный от шрамов, совершенен, как у куклы. И даже её неуверенность в себе не столь монолитна: временами из неё просачиваются гнев и твёрдость, делающие Джейн похожей не на девушку, а на женщину.

Вдруг, пока сидящая рядом со мной цыпочка, рассказывает о том, как ей нравится делать добро для других, и опускает руку на моё бедро, раздаётся быстрый вскрик, привлекающий моё внимание.

Джейн только что пролила вино на одежду одного из обедающих. Она начинает извиняться, заикаясь и бледнея, и становясь похожей по цвету на розы с длинными стеблями, что стоят в высоких вазах, украшая центр стола. Гостю хочется осыпать Джейн оскорблениями, но он сдерживается, чтобы не показать, как мало его заботит судьба всех на планете женщин, подвергшихся насилию.

Я испытываю странное чувство раздражения, понимая, что Джейн дрожит. Несколько мгновений я уверен, что это реакция на грубость, пусть и сдержанную, со стороны белокожего мужчины, ставшего теперь фиолетовым, но потом понимаю, — источник расстройства Джейн в ком-то другом.

В зал только что вошёл Джеймс Андерсон. Он подходит к столику Лилиан и Эмери и садится рядом с ними, с медленными вялыми движениями человека, который (как минимум), только что выкурил косяк. Его не ждали и, похоже, он гость нежеланный. Лилиан хорошо играет роль прилежной хозяйки, которая не расстраивается из-за путаницы, но её взгляд сквозит раздражением. Они не зарезервировали для Джеймса место, и не сомневаюсь, предпочли бы, чтобы он лежал без сознания в канаве, а кто-то мочился на него, чем видеть родственника на этом мероприятии. Но предложение уйти создаст больше хаоса, чем добавление стула к столу. Джеймс оглядывается по сторонам, довольный созданным беспорядком, и выглядит так, будто веселится от души.