Я прикусываю губу от удовольствия и боли из-за моего сжатия, пока смотрю, как она водит кончиками своих пальцев по поверхности воды. Качается взад-вперёд, и я чувствую её тело, движущееся у меня в руках. Мои губы впитывают влагу с её обнажённой кожи, а руки в её длинных волосах. Каково было бы быть кожей к коже, чтобы тепло другого тела прижималось к моему?
Она выходит из тени, и мои полуопущенные веки и взгляд, застланный туманом, устремляются к её лицу — О Боже!
Я пячусь назад. Вырываю руку из штанов.
Это она.
Девушка из закусочной и дома мистера Дженнингса.
Я прищуриваюсь. Она плачет.
Низко приседаю и смотрю. Она смотрит на дом, и её щёки влажные от слёз.
Когда-то нежный звук её мычания превращается в тихие всхлипы.
Может быть, она замечает меня и из-за этого расстроена?
Но она всё ещё стоит там, совершенно уязвимая. Будто бы этот дом вынудил её плакать.
Я моргаю от странного желания утешить её. Словно женщины недостаточно пугающие, эмоциональные женщины вызывают во мне мрачность, в которой я не могу позволить себе признаться.
Кто она? В ту ночь, когда я привез Коди, она была ужасающей, но сегодня в закусочной — доброй. Даже нежной. И с этим пронзительным взглядом, который заставляет мой пульс зашкаливать, она настолько красивая, что у меня болит в груди.
Отбрасывая все мысли, я поворачиваюсь и несусь обратно в свою комнату. Заползаю в свой спальный мешок и пытаюсь не замечать всё ту же тяжесть между ног и болезненную пульсацию, которая просит моей руки. Нет. Я отталкиваю образ обнажённой женщины в реке.
Комната сжимается вокруг меня, и я закрываю глаза, умоляя сон забрать меня.