ГЛАВА 18

Вторник

Паразит

 

— Паразиты, — сказал Прим, поднося ко рту вилку. — Из-за них мы умираем и за счёт них же живём. — Он жевал. Еда была губчатой консистенции и не имела выраженного вкуса, несмотря на все специи. Он поднял свой бокал красного вина в честь своей гостьи, прежде чем сделать большой глоток и с трудом проглотить. Положил ладонь на грудь, ожидая, пока еда опустится, и продолжил. — Все мы паразиты. Ты. Я. Каждый там снаружи. Без таких хозяев, как мы, паразиты погибли бы, но без паразитов погибли бы и мы. Потому что существуют хорошие паразиты и вредные паразиты. Пользу приносят, например, мясные мухи, которые откладывают свои яйца в труп, чтобы личинки-паразиты съели его в два счёта, — с гримасой Прим отрезал ещё кусочек и принялся пережёвывать. — Если бы они этого не делали, мы бы буквально пробирались сквозь трупы и туши мёртвых животных. Нет, я не шучу! Это простая математика. Мы бы умерли через несколько месяцев от ядовитых газов, исходящих от трупов, если бы не существовало мясной мухи. Ещё существуют интересные паразиты, которые не особенно полезны, но при этом не причиняют и большого вреда. Среди них, например, языковая мокрица. Существо, поедающее язык.

Прим встал и подошёл к аквариуму.

— Это настолько интересный паразит, что я поместил парочку в аквариум Босса. Она прикрепляется к языку рыбы и высасывает из него кровь, пока язык в конце концов не разлагается и не исчезает. Затем мокрица прикрепляется к корню языка, сосёт ещё больше крови, растёт и превращается в совершенно новый язык.

Рука Прима опустилась в воду и схватила рыбу. Он поднёс её к столу, сжал рот рыбы так, чтобы та была вынуждена его открыть, и поднёс рыбу к её лицу.

— Ты её видишь? Видишь мокрицу? Видишь, что у неё есть собственные глаза и рот? Да?

Он быстро вернулся и выпустил рыбу обратно в аквариум.

— Мокрицу, которую я назвал Лизой, отлично функционирует в качестве языка, так что не нужно так уж жалеть Босса. Как говорится, жизнь продолжается, и теперь у него есть компания. Гораздо хуже столкнуться с вредными паразитами. Вот такие, как он, набиты ими...

Он указал на большого розового слизня, которого положил на обеденный стол между ними.

 

— Мы с собакой живём одни, — сказал Венг, подтягивая джинсы повыше.

Сон Мин посмотрел на бульдога, лежащего в корзине в углу кухни. Он двигал только головой, а единственным звуком, который он издавал, было тяжёлое дыхание.

— Я унаследовал ферму от отца пару лет назад, но жена отказывается жить здесь, в лесу, поэтому она всё ещё живёт в многоквартирном доме в Манглеруде²⁷.

Сон Мин кивнул на собаку.

— Сука?

— Да. У неё была привычка бросаться на машины, возможно, она считала их быками. Так или иначе, одна из машин её зацепила и сломала ей спину. Но она всё ещё воет, если кто-нибудь приходит...

— Да, мы слышали. И когда чует мёртвых животных, насколько я понимаю.

— Да, я так и сказал Хансену.

— Хансену?

— Офицеру, который звонил.

— Точно, Хансен. Но сейчас она не издаёт ни звука.

— Нет, она чует что-то только, когда ветер дует с юго-востока.

Венг указал в темноту.

— Не возражаешь, если мы с моим псом проведём небольшой обыск?

— У тебя с собой пёс?

— Да, он в машине. Лабрадор.

— Будь как дома.

 

— Итак, — сказал Прим и остановился, пока не убедился, что полностью завладел её вниманием. — Этот слизень выглядит довольно безобидным, не так ли? Даже красивым. Его цвет вызывает у тебя желание облизать его, он выглядит почти как леденец. Но я бы настоятельно не рекомендовал делать этого. Видишь ли, и сам слизняк, и его слизь набиты крысиным лёгочным червём²⁸, так что точно не стоит использовать его в качестве глазури. — Прим рассмеялся. Она же, как обычно, не смеялась, а лишь улыбалась.

— Как только червь попадает в твоё тело, он начинает следовать по кровотоку. И куда же он хочет попасть? — Прим постучал указательным пальцем по лбу. — Сюда. К мозгу. Потому что он любит мозг. Конечно, я понимаю, мозг питателен и является прекрасным местом для вылупления яиц. Но мозг не особенно хорош, — он посмотрел на свою тарелку и неодобрительно причмокнул. — Как ты считаешь?

 

Каспаров с силой тянул поводок. Тропинки, по которой они шли, больше не было. Ещё днём небо затянули тучи, и теперь единственный свет исходил от фонарика Сон Мина. Он остановился у стены из стволов деревьев и низко свисающих ветвей, которые ему пришлось отклонить, чтобы преодолеть. Он потерял всякое представление о том, где они были и как далеко прошли. Он слышал тяжёлое дыхание Каспарова под ковром из папоротников, но не мог разглядеть его, и у него было ощущение, что невидимая сила тянет его всё глубже во тьму. Это могло подождать. Могло. Так зачем же он это делает? Потому что он один хотел получить признание за то, что нашёл Бертину? Нет, всё было не так банально. Просто он всегда был таким — когда ему что-то любопытно, он должен узнать об этом сразу, ожидание невыносимо.

Но теперь у него были сомнения. Мало того, что он рискует уничтожить улики на месте преступления, если наткнётся на тело здесь, в темноте, дело было ещё и в том, что ему было страшно. Да, он мог это признать. Прямо сейчас он был тем самым маленьким мальчиком, только что прибывшим в Норвегию, который боится темноты, не зная, чем именно он напуган, но ощущающим, что другие люди — его приёмные родители, учителя, другие дети на улице — знали. Они знали что-то, чего он не знал о себе, о своём прошлом, о том, что с ним произошло. Он так и не узнал, что это было, и было ли что-то вообще. У его приёмных родителей не было никаких драматических историй о родителях биологических или о том, как он был усыновлён. Но всё равно он был поглощён потребностью знать. Знать всё. Знать что-то, чего не знали они, другие.

Натяжение поводка ослабло. Каспаров остановился.

Сон Мин почувствовал стук своего сердца, когда он направил фонарь на землю и отодвинул в сторону листья папоротника.

Каспаров припал мордой к земле, и свет фонаря нашёл то, что он обнюхивал.

Сон Мин присел и поднял это. Сначала он подумал, что это пустая пачка чипсов, но потом узнал упаковку и понял, почему Каспаров остановился. Это был пакетик «Хиллман Пэтс», противопаразитарного средства, которое Сон Мин купил однажды в зоомагазине, когда у Каспарова завелись аскариды. В средство добавляли ароматизатор, который настолько нравился собакам, что Каспарову стоило лишь увидеть пакетик с этим веществом, как он принимался так дико вилять хвостом, что Сон Мин думал, будто он собирается взлететь. Сон Мин смял пакет и положил в карман.

— Поедем домой, Каспаров? Время ужинать.

Каспаров посмотрел на него так, словно понял слова и решил, что его владелец сошёл с ума. Он повернулся, Сон Мин почувствовал сильный рывок и понял, что у него нет ни малейшего шанса и что они уходят глубже туда, куда он больше не хотел идти.

 

— Самое удивительное, что когда некоторые из таких паразитов достигают твоего мозга, они начинают брать верх, — сказал Прим. — Контролируют твои мысли. Желания. И паразит будет приказывать тебе делать то, что необходимо для продолжения его естественного цикла. Ты становишься послушным солдатом, готовым умереть, если это потребуется, — Прим вздохнул. — И, к сожалению, зачастую именно это и требуется, — он поднял брови. — О, ты думаешь, что это звучит как ужастик или научная фантастика? Но тебе стоит знать, что некоторые из этих паразитов не столь редки. Большинство хозяев живут и умирают, не зная о присутствии паразита, как, вероятно, в случае с Боссом и Лизой. Мы верим, что боремся, работаем и жертвуем своей жизнью ради своей семьи, страны, собственного наследия. А на самом деле всё это для паразита, кровососа, удобно устроившегося в своей штаб-квартире, твоем мозге, который и принимает решения.

Прим наполнил их бокалы красным вином.

— Мой отчим обвинял мою мать в том, что она именно такой паразит. Утверждал, что она начала отказываться от ролей, потому что он был богат, поэтому она могла просто сидеть дома и пропивать его деньги. Конечно, это было неправдой. Во-первых, она не отказывалась от ролей, но ей перестали предлагать их. Потому что она целыми днями пила дома и начала забывать свои реплики. Мой отчим был очень богатым человеком, так что её пьянство никак не могло сделать его нищим, мягко говоря. Кроме того, это он был паразитом. Который поселился в мозгу моей матери, заставляя её видеть вещи такими, какими он хотел, чтобы она их видела. Чтобы она не замечала, что он делал со мной. Я был всего-навсего ребёнком и думал, отец вправе, что он может требовать такое от сына. Нет, я не думал, что каждого шестилетнего ребёнка заставляют лежать голым в постели со своим отцом и удовлетворять его, или сыплют угрозами, что убьют их мать, если они скажут об этом кому-либо хоть слово. Но я был напуган. Так что я ничего не рассказывал, но пытался показать матери, что происходит. Надо мной всегда издевались в школе из-за моих зубов и… да, наверное, из-за того, как жертва сексуального насилия обычно себя ведёт. Крыс, так меня называли. Но я начал врать и воровать. Начал прогуливать школу, убегать из дома, брать деньги у мужчин, чтобы подрочить им в общественных туалетах. Одного из них я ограбил. Проще говоря, мой отчим поселился и в моём мозгу, и в мозгу моей матери, постепенно уничтожая нас, по кусочкам. Кстати, о кусочках…

Прим проткнул вилкой последний кусок в своей тарелке. Вздохнул.

— Но теперь всё кончено, Бертина, — он крутил вилку, изучая бледно-розовый кусок мяса. — Теперь я тот, кто гнездится в мозгу и отдаёт приказы.

 

Сон Мину пришлось бежать, чтобы не отставать от Каспарова, который тянул его ещё сильнее. Пёс начал издавать что-то вроде отрывистого кашля, будто пыталась избавиться от чего-то, застрявшего в горле.

Сон Мин делал то, чему научился будучи следователем. Когда он был практически полностью в чём-то уверен, то проверял собственные выводы, пытаясь перевернуть всё с ног на голову. Неужели то, что он считал невозможным, всё-таки возможно? Может ли, например, Бертина Бертильсен быть ещё жива? Она могла сбежать, уехать за границу. А может, её похитили, и она сидит сейчас взаперти в подвале или какой-нибудь квартире, возможно, вместе с похитителем в этот самый момент.