ГЛАВА 21

КРУШЕНИЕ

Как раз в тот момент, когда всё начинает налаживаться, — руки скользят под подол, языки присоединяются к движению, — Чейз прерывает поцелуй, отстраняется и прижимается лбом к моему лбу. Наше торопливое дыхание смешивается в пространстве между нашими лицами. Протестующий стон срывается с моих губ, и Чейз трётся носом о мой.

— Сейчас мы возвращаемся в город. В частности, в мою квартиру. Точнее, в мою постель, — говорит он грубым голосом. — Мы не покинем её, пока не выясним, что между нами происходит, так что, возможно, ты захочешь очистить своё расписание, солнышко. У меня такое чувство, что это займёт некоторое время.

В его словах есть безошибочное обещание, которое заставляет меня дрожать.

— Такой властный, — игриво шепчу я, глядя ему в глаза. — Это заставляет меня задуматься…

Его глаза напряжены, наблюдая, как мои губы формируют слова.

Я наклоняюсь ближе.

— Вы такой властный во всех аспектах своей жизни, господин генеральный директор?

Он не отвечает.

Вместо этого он переплетает свою руку с моей, поворачивается и начинает тащить меня обратно к дому, его длинные шаги поглощают участок пляжа так быстро, что я практически бегу, чтобы не отстать.

— Чейз!

Его темп не замедляется.

— Чейз!

Он останавливается так резко и быстро, что я чуть не врезаюсь ему в спину. Я открываю рот, чтобы спросить его, какого чёрта он думает, что делает, но прежде чем я успеваю издать хоть один звук, его глаза впиваются в мои, и слова испаряются на моём языке.

Чёрт возьми.

Его глаза не просто тёплые, они кипят от страсти, от чистой потребности, и я понимаю, что он держится за свой контроль на волоске. Я интуитивно знаю, что если я буду давить на него дальше, в этот же миг я окажусь голой на камнях под моими ногами быстрее, чем вы сможете сказать "секс на пляже".

Я не слишком гордая, чтобы признать, что подумываю проверить эту теорию.

Я взглядом слежу за его ртом, когда он делает шаг ближе.

Опасность!

— Неважно, — шепчу я, размышляя о последствиях публичного обвинения в непристойности и, что более важно, о не очень веселых побочных эффектах попадания песка в места, куда песок не должен попадать.

Он кивает, делает глубокий вдох через нос, чтобы восстановить контроль, и снова начинает тянуть меня к дому.

На этот раз я не протестую.

* * *

— Позвони и отметься, когда вернёшься. Я хочу убедиться, что ты дома в безопасности.

Я наклоняюсь и целую маму в щеку, руками сжимая её гибкое тело в крепком объятии.

— Спасибо, что позволила мне остаться у тебя прошлой ночью. И за, ну… ты знаешь.

Мне не нужно этого говорить, она знает, что я имею в виду.

За то, что привела ко мне Чейза.

Она отстраняется и смотрит мне в глаза, обхватив руками моё лицо.

— Он хороший парень, малышка. Хранитель. Дай ему шанс.

— Я постараюсь.

Уставившись на меня, она понижает голос до шепота:

— Не каждый мужчина как твой отец.

— Я знаю это, мама.

— Знать что-то и верить в это — две разные вещи, детка, — она качает головой. — Твой отец... Ну, это было просто невезение. И я… ну, я знаю, что не была лучшей матерью...

— Мама! Не говори так.

— Я излишне художница, слишком рассеянная, чтобы убедиться, что твои обеды упакованы и твои разрешения подписаны, слишком легкомысленная и эксцентричная, чтобы дружить с другими матерями. Ты была более организованной, чем я, когда тебе было всего семь лет. В большинстве случаев в этом доме был только один взрослый, и, детка, это была не я.

— Мама… — шепчу я тихим голосом.

Но я её не поправляю. Это правда.

— Джемма, я пытаюсь сказать, что ты никогда не позволяла себе быть ребёнком. Всю свою жизнь ты слушала свой разум, а не сердце, отговаривала себя от окончания художественной школы, потому что было непрактично залезать долги, говорила себе отложить открытие собственной галереи, потому что не хотела отказываться от льгот по работе, решила продавать произведения других людей, потому что это было более безопасным, чем пытаться продать своё собственное. И ни для кого не секрет, что ты всегда выбирала только эмоционально недоступных мужчин, потому что с ними у тебя никогда не было шансов разбить своё сердце.

Я смотрю на неё.

— Есть ли во всём этом смысл?

Она вздыхает.

— Ты предпочитаешь практичность страсти, как и всегда. И, может быть, это моя вина, что я взвалила на твои плечи слишком много обязанностей, когда ты была слишком молода, чтобы справиться с ними, — её глаза блестят от непролитых слёз. — Прости меня за это, малышка. Это правда. Если бы я могла вернуться и сделать всё по-другому, я бы это сделала.

Она делает глубокий вдох, руками сжимая моё лицо.

— Жизнь это большая, жирная неразбериха. Нет никакого порядка или причины для большинства из того, что произойдёт с тобой, прежде чем ты превратишься в пыль и исчезнешь из памяти, и ты ничего не можешь с этим поделать. Всё, что ты можешь сделать, это найти кого-то, кто превратит этот абстрактный хаос в произведение искусства... и никогда не отпустит.

— Мама… — говорю я срывающимся голосом.

Она сдерживает слёзы.

— Я не знаю, подходит ли тебе тот мужчина, который ждёт на нашей подъездной дорожке — только время может тебе это сказать. Но я знаю, что ты заслуживаешь любви больше, чем кто-либо на этой земле и, в конце концов, она найдёт тебя, даже если ты будешь продолжать пытаться избежать этого, — мама смотрит мне в глаза, выражение её лица более серьёзное, чем я когда-либо видела. — Мой единственный совет: когда ты начнёшь падать, не отговаривай себя от этого, правильный мужчина будет там, внизу, чтобы поймать тебя. Рискни. Живи бесстрашно. Люби безрассудно. Но самое главное, просто люби.

* * *

— Ты молчишь.

Слова Чейза возвращают меня в настоящее. Я смотрю на него, любуясь его профилем, пока он с привычной лёгкостью управляет "Порше". Сегодня никакого лимузина, Чейз дал Эвану выходной, когда решил поехать в Роки-Нек. Очевидно, он не любит привлекать шофера без крайней необходимости, что, к несчастью для него, происходит большую часть времени, теперь, когда он живёт в городе. Он заверил меня, что Нокс заберёт мою машину позже вечером и доставит её обратно к моей квартире раньше, чем я даже замечу её отсутствие.

Меня это не волнует, во всяком случае, я ей почти не пользуюсь, и, кроме того, я слишком увлечена мысленным воспроизведением прощальных слов матери, чтобы сильно беспокоиться о своей дерьмовой машине. На самом деле, так погружена в себя, что сорок пять минут молчания проходят для меня незаметно. Мы почти вернулись в город, когда Чейз смотрит на меня, его брови обеспокоенно приподняты.

Не могу винить его, не думаю, что когда-либо за всю историю своего существования я так долго молчала.

— Всё в порядке?

— Прости, — вздыхаю я. — Я просто думала о маме.

— Вы часто видитесь?

— Не так часто, как следовало бы, учитывая, что она живёт всего в часе езды.

— Она не такая, как я ожидал, — он качает головой, на его губах играет улыбка. — Когда сегодня утром ко мне в кабинет вошла секретарша и сказала, что на линии мисс Саммерс, я подумал, что это ты.

Я смеюсь над этим.

— Полна сюрпризов, моя мама.

— И полна жизни, — его улыбка становится шире. — Вы двое ведёте себя скорее как сёстры, нежели мать и дочь.

— Она была моим лучшим другом с самого рождения, — в моём голосе звучит тоска. — Она всегда была классной мамой, мои школьные друзья приходили, чтобы потусоваться с ней, даже когда меня не было дома. Всегда были люди, которые входили и выходили, музыканты, художники, другие эклектики, которых она приводила домой, как бродячих собак, — я ухмыляюсь. — Говорят, чтобы вырастить ребёнка, нужна целая деревня. Мама восприняла это выражение буквально.

— Ты скучаешь по ней, — тихо говорит он.

Я киваю в подтверждение.

Он делает паузу.

— А... твой отец? Его нет на горизонте?

Я по-прежнему сжимаю руки в кулаки на коленях.

— Нет.

Чейз кивает.

После нескольких минут молчания напряжение покидает меня, когда я понимаю, что он не собирается требовать ответов, которые я ещё не готова дать. Я даже обожаю его за это.

— Ты никогда не говоришь о своих родителях, — тихо говорю я, глядя на него. — Только твой дед, твой дядя, твой двоюродный брат...

Он молчит в течение долгого, напряжённого момента.

— Они умерли, когда мне было пять, — наконец говорит он. — Автомобильная авария.

— О, Чейз… — я протягиваю руку и кладу её ему на колено. — Мне жаль.

— Это было очень давно, — говорит он, как будто любое количество времени может сделать внезапную потерю обоих родителей менее душераздирающей. Его голос становится далёким, когда он просачивается сквозь воспоминания. — Однажды вечером они поехали домой, в наш летний домик в Манчестере. Они провели ночь на каком-то благотворительном мероприятии компании. На улице шёл дождь, очень скверный. Дороги были скользкими, — он делает вдох, и я вижу, как его пальцы сжимают руль. — Они были почти дома. Я ждал их, помню, мне хотелось пожелать им спокойной ночи, чтобы мама уложила меня спать, а не нянька.

— Чейз…— я крепче сжимаю пальцы, лежащие на его бедре. — Тебе не нужно…

— Я знаю. Я хочу, — он тяжело сглатывает, а затем продолжает: — Там есть старый узкий мост, едва ли достаточно широкий для двух машин, который ведёт через залив, ты должен пересечь его, чтобы добраться до дома, — он делает глубокий вдох. — Мой дед сказал мне много лет спустя, что они поссорились, когда уходили с благотворительного бала. Так что, может быть, они всё ещё ссорились по дороге домой. Отвлекались. Сердились. Я не знаю... Я никогда не узнаю наверняка. Но каким-то образом отец потерял контроль над машиной.

Я не могу дышать, не могу двигаться, не могу говорить.

— Они упали в воду. Рухнули на дно. Я прождал всю ночь, но они так и не вернулись домой, — его слова звучат смиренно, но он не может скрыть боль. — На следующей неделе я переехал к дедушке. С тех пор я не возвращался в тот дом.