Глава третья

Когда я тащу свой чемодан по булыжной главной улицы Дьявольской Ямы, уже за полночь. Хотя до нее всего сорок минут езды на автобусе по извилистой прибрежной дороге, она ничем не отличается от Бухты Дьявола. Небо черное, улицы тихие, только резкий соленый ветер бьет по щекам, как плетью.

Яма похожа на захудалого кузена Бухты. Того, которого лишили наследства по завещанию и больше не приглашают на семейные встречи. Здесь грязнее, темнее. Даже сияние вокруг рождественских гирлянд стало более тусклым. В барах и ресторанах нет роскоши, только старые, усталые мужчины, сгорбившиеся над пивом и жирным ужином из курицы после долгого дня работы в порту.

Как мотыльки на свет, большинство жителей тянутся к ярким огням Бухты в поисках работы точно так же, как это делали мои родители. Они садятся на автобус под номером 618 напротив старой церкви на вершине утеса, отрабатывают двенадцатичасовую смену, обслуживая богатеев и грубиянов, а затем возвращаются в трущобы с фартуком, полным чаевых, и ноющими ногами.

Я не собираюсь следовать по их стопам, так как завязала с этим. В Бухте соблазн и опасность живут на свету, и их почти невозможно не заметить. В Яме единственное, что может причинить мне боль — это воспоминания, запертые в викторианском таунхаусе в пяти улицах отсюда.

Я не возвращалась туда с момента убийства и не собираюсь это менять.

Я останавливаюсь перед облупившейся зеленой дверью. Она находится между магазином велосипедов и похоронным бюро, и если бы не мерцающий свет уличного фонаря, большинство почтальонов не заметили бы цифру 8, вырезанную на ее дереве.

Дверь со скрипом открывается от легкого толчка моего ботинка. Когда через неделю после моего восемнадцатилетия риелтор вручал мне ключи, он упомянул, что входная дверь была сломана, но владелец здания собирался починить ее «немедленно».

Видимо, мы по-разному понимаем, что значит «немедленно».

Я поднимаюсь по узкой лестнице на второй этаж, бросаю чемодан и сумочку на линолеум и иду к двери «8А». Я бью по ней кулаком и с недоверием смотрю на коврик у двери.

Привет, я Мэт³.

Приглушенные шаги, поворот замка, затем в дверном проеме появляется высокий светловолосый парень. На нем баскетбольные шорты, и он раздраженно хмурится. Улыбка смягчается, когда он смотрит на меня сверху вниз.

— Так, так, так. Смотрите, какая муха решила вернуться на свалку.

Я игнорирую его.

— Ты проиграл пари?

Он хмурится.

— Нет.

— Значит, ты купил этот приветственный коврик добровольно?

Мы оба опускаем глаза на пол, и Мэтт хихикает.

— Ты не думаешь, что это смешно?

— Я думаю, что это делает тебя мишенью для ограбления.

— Но это же каламбур на мое имя. Боже, — он проводит рукой по своим растрепанным волосам. — Ты, Пенни Прайс, не уловила бы хорошей шутки, даже если бы она ударила тебя по лицу.

Раздражение пробегает по моему телу.

— У меня есть хорошая шутка для тебя.

— Да?

— Ага. Тук-тук.

Его глаза сузились.

— Хорошо. Кто там?

— Твоя любимая соседка, и она собирается поджечь твой коврик, если в ближайшие пять секунд не получит ключ от своей квартиры.

Мэтт нахмурился, затем легко усмехнулся.

— Всё ещё засранка, не так ли?

— К сожалению.

Слегка покачав головой, он идет по коридору и приглашает меня войти, лениво взмахнув рукой.

— Заходи и располагайся поудобнее. Поиск этого ключа может занять у меня некоторое время.

— Почему? Ты стал неряшливым?

Но когда я останавливаюсь в маленькой, знакомой гостиной, я понимаю, что это не так. Она такая же милая и аккуратная, как я помню, обставлена серо-кремовой мебелью.

— Нет, Пенни, но ты дала мне свой ключ — сколько, почти три года назад? Ну, вообще-то ты мне его не отдала. Ты оставила его у меня на пороге под ящиком с пивом, а потом бесследно исчезла, — он исчезает на кухне, и начинает шуршать чем-то металлическим. — Тебе повезло, что он все еще у меня. Он в том кухонном ящике. Знаешь, в который ты бросаешь все, что не находит себе места? — снова лязг. — Черт побери, — ворчит он. — У меня тут зарядки для телефонов, сим-карты, винты для бог знает чего, — шум прекращается. — Ух ты, я только что нашел плеер. Помнишь их?

— Нет, потому что мне двадцать один.

— Эй! Я всего на пару лет старше тебя.

Я сдерживаю улыбку и падаю на диван. Это было плохой идеей. Мягкие подушки и приятная ностальгия охватывают мои ноющие мышцы, как объятия, и на краткий миг мои веки смыкаются. После трех лет жизни в дерьмовой однокомнатной квартире, имеющей общую стену с притоном для наркоманов, я могу оценить, как хорошо, что Мэтт был моим соседом в течение тех нескольких месяцев, что я здесь жила. В тот вечер, когда я получила ключи от своей квартиры, он постучал в мою дверь, вооружившись пивом и кучей историй о токсичной парочке, жившей этажом выше. В общем, как мужчина, он замечательный. С ним легко разговаривать, у него не блуждающий глаз, и большинство выходных он приходит в себя после курения травки. Он преподает физкультуру и хоккей в шикарной академии в Дьявольской Лощине, и если бы я поспорила с незнакомцем на миллион долларов, что он угадает его профессию с трех попыток, я бы оказалась в чертовски большом долгу. У него прическа как у серфера-пижона, он любит носить мешковатую одежду с логотипом НХЛ⁴ и говорит раздражающие вещи типа: — Просто расслабься, чувак.

Пытаясь не заснуть, я открываю глаза и фокусируюсь на экране телевизора в углу комнаты. Репортер новостей говорит со мной, выражение лица и тон зловещие. Мой взгляд останавливается на сцене, перед которой она стоит. На горящем здании и густых клубах дыма, уходящих в темное небо над ним.

У меня сразу же перехватывает горло.

В дверном проеме появляется Мэтт, на его указательном пальце болтается связка ключей. Он бросает взгляд на экран.

— Пожар в казино в Атлантик-Сити. Думаешь, кто-то слишком много потратил на игровые автоматы и захотел отомстить?

Мои пальцы вцепляются в мягкое сиденье по обе стороны от меня. Это стало национальной новостью? Чёрт.

— Мм. Возможно.

— Полиция, похоже, со мной согласна.

— Что?

— Ранее они говорили, что подозревают, что это поджог, а не плохая проводка или что-то в этом роде.

Мои ладони вспотели, но кровь стала ледяной.

— Поджог.

— Я не знаю, но уверен, что скоро мы это узнаем, — его хрипловатый смех разносится по гостиной и касается моей липкой кожи. Его рот все еще двигается, но я не слушаю, потому что теперь я вдруг слишком хорошо осознаю свою вонь — смесь дыма и греха. Потому что теперь я снова слышу только эти глупые слова.

Твои грехи рано или поздно настигнут тебя, Малышка Пенн. Они всегда настигают грешников.

Нет. Здесь я в безопасности. В Яме тихо, и никто не видел, как я ушла, не говоря уже о том, куда я пошла.

— Эй, ты в порядке?

Мне удается кивнуть, пробормотать что-то об усталости и подняться на ноги.

— Давай-ка я возьму твои вещи, — говорит он, подхватывая мой чемодан.

Я иду за ним по коридору, вполуха слушая, как он говорит что-то про тугой замок, и вот мы уже стоим в прихожей моей старой квартиры.

Мэтт ударяет кулаком по выключателю, заливая все вокруг затхлым желтым светом. Я смотрю на все это одним осторожным взглядом, готовясь к худшему. Три года здесь ничего не трогали, и я наполовину ожидаю, что потолок обвалился или что крысы завелись в спальне.

Но она застыла во времени под тонким слоем пыли. Ничего не изменилось. Прихожая все такая же, размером с тюремную камеру, и так же бессистемно покрашена. Она ведет в гостиную, которая не намного больше. Двухместный диван, который я купила на Craigslist, хорошо сохранился. Перед ним стоит телевизор, настолько старый, что на его передней панели есть циферблат. Я опускаю взгляд на испачканный серый ковер и даю себе зарок хорошенько пропылесосить его, прежде чем ходить по нему босиком.

— Все так, как я оставила, — сообщаю я, и внутри моей грудной клетки вспыхивает теплое облегчение.

— Правда? Господи, — пробормотал Мэтт. Я поворачиваюсь и вижу, что он прислонился к дверному косяку, на его лице написано недоумение. — Ты могла бы сказать мне, что это место заняли сквоттеры⁵, и я бы тебе поверил. Я и забыл, как здесь... паршиво.

Я смеюсь и качаю головой. Когда алкоголизм овладел моими родителями, наш городской дом начал гнить. Обои с цветочным рисунком поблекли, а гранитные кухонные столы потеряли свой блеск, как бы часто я ни мыла их. Я делала всё, что могла, используя краденые чистящие средства и немного антижира Elbow Grease, но отмыть ковер в гостиной от маминой рвоты можно определенное количество раз, прежде чем он приобретет стойкий запах, который нельзя будет вывести. И через некоторое количество попыток я достигла своего предела и меня перестало это заботить.

После того как их застрелили, в течение следующих пяти лет я переезжала из одной приемной семьи в другую, живя в пустых комнатах, предназначенных для случайных гостей, а не для осиротевших подростков. В день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, мне позвонил адвокат. Между рюмками водки и бессвязными спорами мои родители не успели составить завещание, но, видимо, у них хватило ума положить деньги на оффшорный банковский счет, когда я достигну совершеннолетия. Это была полная чушь, но я не стала копать глубже, потому что там было достаточно денег, чтобы я смогла купить эту квартиру. Я пробыла здесь всего несколько месяцев, после чего собрала свои вещи и уехала на Greyhound⁶ на новые пастбища. Я следовала за яркими огнями от одного побережья к другому, пока не оказалась в Атлантик-Сити. В моей однокомнатной квартире была такая плесень, от которой по утрам горят легкие, так что я даже рада вернуться домой.

Взгляд Мэтта следует за мной, пока я пересекаю комнату и провожу рукой по стеклянному обеденному столу, придвинутому к дальней стене. Я отодвигаю занавеску и смотрю на мощеную улицу внизу. Напротив находится пекарня, а если прижаться носом к стеклу и посмотреть направо, то можно различить красные пластиковые столики закусочной.