Мы более взрослые, чем кто-либо из здешних "настоящих" взрослых.

Однако София не похожа на нас. Она слишком молода. Слишком невинна. Достаточно чиста, чтобы быть сформированной.

У меня сводит костяшки пальцев, когда Катерина подходит к клетке Софии. Она открывает ее, затем садится на корточки и наклоняет голову.

– Детка, сколько раз я должна тебе повторять?

Она тянется вперед, берет каждую подушку одну за другой и кладет их за решетку.

– Это полезно для тебя. Смерть - это прекрасная вещь, и ее нужно исполнить таким образом, чтобы отдать ей должное.

София сглатывает, но это единственный звук, который она издает.

– Ты поймешь, когда станешь старше, будешь работать за собственным столом.

Катерина поднимает указательный палец и игриво касается носа дочери, и от этого у меня сводит живот. Как будто она думает, что она мама года или что-то в этом роде.

Она встает и берет свою сумочку со стола, затем возвращается к Софии. Мои ноздри раздуваются, когда она вытаскивает наручники во второй раз на этой неделе, и маленькое тело Софии напрягается. Катерина, не теряя времени, наматывает эти штуковины на одну из перекладин, а затем на запястья дочери.

Мое рычание выходит тихим. Голова Катерины резко поворачивается ко мне.

– Что? – я тихо рычу со своего места на земле, мои глаза прикованы к ее. – Держать собственного ребенка в клетке для тебя недостаточно жестоко?

В глазах Катерины что-то вспыхивает — интерес? — и она поворачивается обратно к дочери. Она чмокает ее в щеку.

– Ты поблагодаришь меня за это позже, малышка, когда станешь самостоятельной.

Через секунду она отталкивается от земли, запирает клетку и направляется ко мне. Она останавливается в метре от меня и достает блокнот из переднего кармана своего черного платья, затем переводит взгляд с меня на блокнот, что-то записывая.

Я прищуриваю глаза. От мамы года до дипломированного психолога.

– Ты знаешь, это настоящий прорыв, - бормочет она.

Скрежет ручки по бумаге отдается в ушах.

– Я наблюдала за тобой с ней, и я думаю, что мы действительно к чему-то пришли.

Наконец, каракули прекращаются. Она смотрит на меня своими голубыми глазами, и когда они смягчаются, у меня мурашки бегут по коже.

– Мой милый питомец. Я знала, что была права насчет тебя. В этом есть что-то неподдельное. Уязвимость. Страсть.

Стиснув зубы, я отвожу взгляд, чтобы посмотреть на пустую стену слева от меня. Она ядовита, как и ее слова. Она ни хрена обо мне не знает. И никогда не узнает.

Дверь в студию со скрипом открывается, и я не отрываю взгляда от стены, но краем глаза слежу за ее движениями. Раздается глухой удар о землю, когда с погрузчика спускают новый ящик, затем Лысый открывает его.

Каждый раз одна и та же процедура.

– Привет, – мило говорит Катерина. – Где твоя визитка с именем?

– Здесь ее нет, - ворчит Лысый. – Был на улицах практически с пеленок. Никто не знает его имени. Даже он сам.

– Это так? – она на мгновение замолкает. – Приблизительный возраст?

– А, этот? Может быть, пятнадцать.

– Этому шестнадцать.

Мой взгляд останавливается на новеньком парне. Он тощий, грязный, как и все мы. Его светлые волосы кажутся почти каштановыми, скулы впалые, нос заостренный. Он все еще сидит в ящике, выглядывая сквозь жесткие прутья, что странно, потому что большинство из них выскакивают в ту же секунду, как его открывают. Что еще более странно, он выглядит так же непринужденно, как и я, — откинувшись назад, почти расслабленно.

Кто, черт возьми, этот парень?

– Следи за своим чертовым...

– Тише, Майки.

Катерина протягивает парню руку, и он берет ее, позволяя ей поднять себя на ноги. Она наклоняет голову.

– Ты не из застенчивых, не так ли?

Его бровь приподнимается, и он оглядывает комнату. Его взгляд останавливается на рабочем столе. Ограничители. Серебряный поднос с единственной иглой.

– Не такой уж застенчивый.

Мои губы подергиваются, но когда Катерина хихикает, этот нервирующий звук стирает с моего лица любое выражение.

– Пристегни его, - инструктирует она.

Я с пристальным вниманием наблюдаю, как парень добровольно подходит к столу, запрыгивает на него, затем ложится на спину и складывает ладони за головой.

Это впервые.

Когда Лысый и Катерина непонимающе смотрят на него, он поднимает глаза.

– Ну?

Рот Катерины кривится, и она снова хватает блокнот. Не отрывая взгляда от ручки, она бормочет:

– Ты слышал мальчика.

После пристегивания ремней безопасности без малейшего намека на борьбу, Лысый чешет голову и поворачивается, чтобы уйти.

– Эй, – зовет Катерина, – принеси мне стул, ладно?

Ее взгляд возвращается к столу.

– У меня такое чувство, что этот может заставить меня пройти через некоторые трудности.

Новенький, уставившись прямо в потолок, ухмыляется — гребаная ухмылка.

У меня такое чувство, что несколько трюков с обручем - это наименьшее, на что Катерина может рассчитывать.