Зазвонил телефон. Это была Каролин.

– Весь вечер тебе звоню. Что там с твоим телефоном, Берни? То никто не отвечает, то занято, то вообще не туда попадаю. Что там у тебя было?

– Спроси, чего не было.

– Придется носить очки?

– Очки? При чем тут очки?

– Ты же говорил, что идешь к глазнику.

– Ах, да, конечно...

– И как, наденешь очки?

– Нет. Он посоветовал не читать при слабом свете.

– Это и без доктора известно. Слушай, с тобой все в порядке? У тебя голос какой-то странный.

У самой Каролин голос был полупьяный, но я промолчал.

– Все в порядке, – ответил я. – Устал, как собака, вот и все. А тут еще новостей подвалило. Но я не могу сейчас долго говорить.

– Ты не один?

– Да, – сказал я и спохватился: хватит врать, а то нос вытянется. – Нет.

– Так как же все-таки?

– Один я, один!.. Просто у меня какая-то каша в голове. Ты у себя?

– Нет. Решила прошвырнуться. А что?

– Вернешься домой?

– Вернусь, если только не подвернется что-нибудь подходящее. Но пока непохоже, чтобы повезло. А что?

– Но утром-то будешь дома? Или в салон пойдешь?

– Я по субботам теперь не работаю, забыл, что ли? Ни к чему мне это. С тех пор, как пошла вместе с тобой по скользкой дорожке, свожу концы с концами.

– Может, сходила бы все-таки в свою контору, когда встанешь? – настаивал я. – Забери свой автоответчик и подключи к домашнему телефону.

– Зачем мне это?

– Я буду у тебя примерно в десять и все объясню.

– О Господи, надеюсь. Ну, будь.

Едва я положил трубку, как телефон зазвонил снова. Это была Дениз, возвратившаяся наконец домой. Я спросил, как она, не против, если я составлю ей компанию где-нибудь в половине второго.

– Сейчас почти половина второго, – сказала она.

– Я имею в виду завтра днем. Не возражаешь, если я заскочу на несколько минут?

– Не возражаю. Всего на несколько минут?

– Может быть, на час. Самое большее.

– Давай заскакивай. Это что, новый виток в наших постоянно эволюционирующих отношениях, Берни? Резервируешь пятиминутку в постели?

– Вовсе нет. Итак, я буду у тебя в половине второго, от силы без четверти два и все объясню.

– Жду не дождусь.

Я положил трубку и разделся. Сидя на кровати, я снял носки и осмотрел ноги. Прежде никогда этим не занимался. Мне и в голову не приходило, что у меня узкая стопа. Сейчас я смотрел на свои бедные ноги: действительно узкие, длинные, костлявые – словом, дурацкое зрелище. И главное: вторые пальцы действительно длиннее больших, это бесспорно. Я попытался вдавить те, что торчали, и вытянуть большие пальцы, но безуспешно. Пальцы не желали меня слушаться.

Мортонова нога, никуда не денешься. Спасибо еще, что не положительная реакция Вассермана, но все равно радости мало.

И тут опять зазвонил телефон.

Я взял трубку. Женский голос с английским акцентом сказал:

– Прошу прощения...

– Слушаю вас.

– Это Бернард Роденбарр?

– Он.

– Я думала, что опять попала в бюро погоды. Вы сказали: «Дождь не идет, он льет как из ведра».

– Не помню, чтобы я сказал это вслух.

– Нет, правда, сказали, и на дворе действительно дождь, и... Извините, что беспокою вас так поздно. Раньше не могла дозвониться. Меня зовут Джессика Гарланд. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь мое имя...

– С ходу не припомню. Правда, я сейчас плохо соображаю. Совсем голова не варит, если в ответ на телефонный звонок говорю пароль из шпионского фильма.

– Знаете, это и правда было похоже на пароль... Я вот зачем звоню. Мой дед не говорил вам обо мне?

– Дед?

– Абель Крау.

У меня отвисла челюсть. Я сказал:

– Не знал, что у Абеля есть внучка. Я даже не знаю, был ли он женат.

– И я не знаю, на моей бабке точно не был. Она в Будапеште жила, а познакомились они в Вене перед войной. Когда в тридцать восьмом немцы аннексировали Австрию, ей удалось уехать оттуда в одном пальтишке и с мамой на руках. На прощание дед подарил ей несколько редких марок, она их в подкладке пальто спрятала. Бабушка приехала в Антверпен, продала марки и перебралась в Лондон. Там ее и убило во время воздушного налета. А дед попал в концлагерь – и, представьте, выжил.

– А ваша мама?

– Маме было около пяти лет, когда бабушка погибла. Ее взяла к себе соседская семья, и мама росла как английская девочка. Она рано вышла замуж, скоро родила меня. О своем отце она ничего не знала, думала, что его убили в лагере или на фронте. И только лет шесть назад выяснилось, что он жив и здоров. Но я вас, кажется, совсем заговорила. Вам, наверное, совсем не интересно...

– Напротив, вы хорошо рассказываете. Мне очень интересно.

– Правда? Так вот, в один прекрасный день дед вдруг объявляется на пороге нашего дома в Кройдоне. Он, кажется, нанял каких-то агентов, и они разыскали маму. Ну, радостная встреча и все такое, но очень скоро они поняли, что у них мало общего. Ведь мама была обыкновенной домашней хозяйкой из городского предместья, а дед... Вы и сами знаете, какую жизнь он вел.

– Знаю.

– Короче, он вернулся к себе в Штаты. Потом писал, но все больше мне и брату, а не маме. У меня еще младший брат есть, понимаете? Два года назад дед написал, не хочу ли я переехать в Америку. Очень своевременное было приглашение. Бросила я свою поганую работу, распрощалась со своим дружком, ужасный был зануда, – и в самолет. Короче говоря... Вы заметили, что «короче говоря» обычно говорится, когда и сказать-то больше нечего? Так или иначе, с тех пор я здесь.

– В Нью-Йорке?

– В Бруклине. Булыжный Холм знаете?

– Немного.

– Сначала жила в гостинице в Грэймерси-парк, потом сюда переехала. Нашла более или менее подходящую работу, и мой теперешний – тоже вполне приличный, не зануда. Ничего живу и по Англии не скучаю... Ой, я, кажется, совсем заболталась, правда? Знаете, почему? Хлопот масса последние дни и переживаний всяких. Я, собственно, что вам звоню? Хотела сказать одну вещь.

– Я чувствовал, что вы хотите что-то сказать.

– Спасибо, что входите в мое положение. Дело в том, что дед не раз говорил о вас, причем не только как о... как бы это сказать...

– Так прямо и говорите.

– Не только как о деловом партнере, но и как о друге, понимаете? И вот он умер, вы, конечно, знаете об этом, и мне его очень жалко. Умереть такой смертью – просто ужас! Я надеюсь, что преступника поймают и накажут, а мне надо позаботиться о том, чтобы все было как следует. Я не знаю, что бы он хотел в смысле похорон, потому что он никогда не говорил о смерти. Может быть, он оставил какие-нибудь бумаги, не знаю, но на сегодняшний день ничего такого не нашли. Полиция держит тело в морге, и неизвестно, когда его отдадут нам. Потом я, конечно, организую похороны, скромные, без посторонних, а пока, наверное, надо устроить панихиду... Как вы думаете?

– Думаю, что это правильно.

– Я, собственно, уже начала готовиться, договорилась о панихиде. Она состоится в церкви Христа Спасителя. Это в моем районе, на улице Генри, между улицей Конгресса и улицей Согласия. Знаете это место?

– Как-нибудь найду.

– Это единственная церковь, где разрешили провести панихиду в воскресенье. Начало в половине третьего. Панихида, как вы понимаете, гражданская. Дед ведь не был религиозным человеком, хотя всегда уважал духовность. Не знаю, говорил ли он с вами об этом...

– Мне известен круг его чтения.

– Ну да, все великие философы-моралисты. Я сказала там, в церкви, что мы сами проведем панихиду. Клайд... Это парень, с которым я живу, понимаете? Так вот, Клайд что-нибудь прочитает, он любил деда... И я, наверное, что-нибудь прочитаю. Я подумала, что, может быть, и вы примете участие, мистер Роденбарр...

– Зовите меня попросту – Берни. Обязательно прочитаю. Думаю, и я найду что-нибудь подходящее случаю.

– Или просто скажете несколько слов, или то и другое вместе. Как сочтете нужным. – Она на секунду умолкла. – И вот еще что. Мы с дедом довольно часто виделись – уж раз-то в месяц обязательно – и во многих отношениях были откровенны друг с другом, но он не любил распространяться о своих... м-м... коллегах. Кроме вас, я знаю еще только двух-трех таких людей. Может быть, вы припомните еще кого-нибудь, кто захотел бы почтить память деда?