ГЛАВА 2 В одиночку

Я просыпаюсь с подушкой на голове. Прошло уже две недели после смерти Бет, а мое подсознание все еще не избавилось от этой привычки. Поскольку Бет обычно возвращалась домой из «Персика» рано утром, я заглушала звук ее прихода подушкой. Это происходило так часто, что в конце концов я начала делать это посреди сна, не задумываясь.

Отталкиваю подушку с кислым привкусом во рту. Мне жарко под одеялом, полуденное солнце пробивается сквозь окно, словно через чертово увеличительное стекло.

Я всегда была жаворонком. Я тот раздражающий человек в отпуске, который выскакивает из постели на рассвете и настаивает на том, чтобы все отправились в поход на восходе солнца. Но с тех пор, как начались кошмары, я принимаю снотворное, чтобы обрести хоть какое-то подобие покоя, и теперь просыпаюсь далеко за полдень.

Неважно, во сколько я просыпаюсь. Особенно с тех пор, как я отменила все свои проекты по написанию статей на фрилансе, мне буквально не для чего просыпаться. Время кажется одним сплошным размытым пятном, но в то же время, оно будто полностью остановилось и вернется назад только тогда, когда восторжествует справедливость.

Я почти не помню ее похороны. Там были фиолетовые цветы, это помню. Они бы ей понравились. Но больше ничего особенного. Наверное, мой травмированный мозг решил отключить или подавить это воспоминание, но не то, которое преследует меня каждую ночь во снах.

Отблески желтого цвета в лужах. Размытые красные фары. Черный цвет. И ножевые ранения.

Они никогда не кончаются. Удары ножом.

Даже когда ее стеклянные, пустые глаза опускаются на мои, сирена не звучит, а удары не прекращаются.

Желчь подкатывает к горлу при мысли об образах, от которых я не могу избавиться. Я бы выпила галлон отбеливателя, если бы он мог очистить мой разум. Вместо этого я поднимаю подушку и кричу в нее, пока не кончается воздух.

Урчание, доносящееся из пустого желудка, - единственная причина, по которой я встаю и шаркаю к двери спальни. Наша квартира маленькая, кухня тесная, но все уютное. Было намного уютнее, когда многочисленные комнатные растения цвели. Без Бет и моей неспособности заботиться о таких мелочах, как растения, половина засохли и стали коричневого цвета.

Я выхожу из комнаты, и меня передергивает от мерзкого запаха того, что гниет на грязной посуде в кухонной раковине. Мусорное ведро переполнено контейнерами для еды, и я точно знаю, что в холодильнике нет ничего съедобного. Моему желудку все равно. Он продолжает урчать, хотя мне нечем его удовлетворить.

Клянусь, что сегодня же займусь этой кучей посуды. Так же, как я клялась вчера, и позавчера, и поза-позавчера. Я знаю, что не сделаю этого, но мне легче притворяться. И когда почти все напоминает о ней и ковыряется в сырой и кровоточащей ране, все еще зияющей в моем сердце, я приму все, что смогу получить.

Самое яркое напоминание — это черно-желтая лента, протянутая через дверь ее спальни. Полиция просмотрела комнату на следующий день после убийства, и с тех пор я туда не заходила.

Не могу.

Словно какой-то маленький, восхитительно глупый уголок моего сознания думает, что, если я не буду трогать ее вещи, она вернется и заберет их.

Семья Бет сказала, чтобы я не торопилась перебирать ее вещи. Они не хотели «нарушать мое горе, торопя процесс».

«Когда будешь готова», — сказали они.

Что, блять, это значит? Трудно поверить, что я когда-нибудь буду «готова» признать тот факт, что моя лучшая подруга с детского сада мертва.

Не просто мертва. Убита.

Я бы хотела, чтобы они меньше заботились о моем горе и больше о том, что копы тянут время. Не понимаю, как они могут просто смириться с тем, что полиция зашла в тупик, вместо того чтобы устраивать беспорядки в участке каждый чертов день. Потому что именно это я и хочу делать.

Меня уже три раза выпроваживали. Мне сказали, что если я вернусь в таком состоянии, то буду арестована за домогательство к сотруднику правоохранительных органов. Видимо, им не очень нравится, когда орешь в рупор в участке, требуя новостей по делу.

Может, если бы они лучше выполняли свою чертову работу...

Мои легкие горят, и я с хрипом хватаю воздух.

Толчки в груди усиливаются, паническая атака вот-вот обрушится на меня. Я добегаю до ванной комнаты и открываю кран душа, прыгая в воду до того, как она успевает нагреться.

Холодная вода хлещет, когда я сползаю по кафельной стене и сворачиваюсь в клубок.

Я направляю все свои силы на то, чтобы сосредоточиться на ледяном потоке, потому что, если не отвлекусь от желто-черной ленты на двери, и того, что находится за ней, уверена, что мое сердце просто сдастся.

***

— Вы любите голубой сыр? У них есть офигенный салат с посыпкой из голубого сыра. Я не любитель салатов, но, черт возьми, съел бы его с потрохами, — говорит таксист так радостно, что создается ощущение, будто он припаркуется и пойдет обедать со мной. Я мысленно стону от этой мысли.

Выбор, где и что есть, кажется таким эгоистичным. Бет под землей, а я разрываюсь между чоу-мейном² и пиццей. Господи Иисусе.

Не помогает и то, что все места, куда я обычно хожу, полны воспоминаний о Бет. Я взяла за правило вызывать такси и просить водителя отвезти меня в их любимый ресторан. Если там я бывала с Бет, то прошу их выбрать другой. А поскольку мою машину забрали для улик и не вернули, то либо так, либо пешком. Добавьте это к списку дел, на которые у меня нет сил.

Вот так я и выхожу из такси перед рестораном в стиле паб, пока водитель продолжает тараторить о проклятой посыпке из голубого сыра.

«Лисье логово».

Название написано золотыми вьющимися буквами над окнами с частично задернутыми бархатными шторами. Фасад ресторана выкрашен в элегантный черный цвет. Столики бистро на улице заняты, и когда я вхожу внутрь, там так же много народу. Похоже, тут много любителей голубого сыра.

Здесь царит классическая атмосфера старого паба с толстой отполированной деревянной барной стойкой. Многоярусные полки с бутылками спиртного за стойкой, подсвечены снизу, создавая радужное сияние. А за ними - зеркало в золотой оправе.

Вот где начинается декаданс. Вместо концертных флаеров на стенах висят несколько оригинальных, великолепных картин. Они абстрактны, но создают ощущение деревушки, в которой лиса может обустроить нору.

Здесь есть зона ожидания с красными кожаными скамейками, куда хостес направляет меня. Я сажусь, чувствуя себя не на своем месте. Не то чтобы здесь все были одеты по дресс-коду, но они выглядят как люди, которые моют фрукты, как только приходят домой из магазина, и покупают туалетную бумагу с запасом. Короче говоря, похожи на людей, у которых жизнь налажена.

И это точно не про меня.

Я подняла с пола вещи и выбрала их только потому, что они прошли проверку на нюх. Приняла душ, но не удосужилась помыть волосы, поэтому они уложены в небрежный пучок - и не самый шикарный. На мне сланцы с носками, и я все больше думаю, что это ошибка.

Почему водитель не мог отвезти меня в забегаловку с жирной пиццей и крылышками?

Я уже встала и собираюсь уходить, когда к хостес подходит мужчина в черном костюме. Он наклоняется, чтобы прошептать ей что-то на ухо, и при этом кладет руку ей на бицепс.

Как только я вижу его, меня словно сбивает автобус. Я настолько потрясена, что отшатываюсь назад на несколько шагов, как будто получаю физический удар.

Вижу черно-белую татуировку лисы, которая смотрит на меня, а змея все так же мертво свисает из ее пасти. Я умоляю свои ноги двигаться, но чувствую себя такой же парализованной, как и в первый раз, когда увидела эту татуировку.

Застыла на месте.

Хостес смеется над тем, что сказал он — убийца Бет, — и это выводит меня из транса. С каждым нервом в моем теле, бьющимся от адреналина, я бодро выхожу на улицу. Пытаюсь сохранить спокойствие, пока не дойду до угла квартала, но мне это не удается. Я бегу по тротуару. За углом прижимаюсь спиной к ближайшему зданию. Задыхаясь, смотрю на голубое небо, пока мои легкие пытаются восстановить дыхание.

Только на мгновение. Затем я роюсь в сумке в поисках визитной карточки, которую дал мне детектив Саксон.

Черт. Дерьмо. Дерьмо. Что за бездна в этой сумке!

Я судорожно обшариваю ее рукой, прежде чем решаю выбросить все на тротуар. Перебираю скомканные квитанции, ручки, тампоны и разный хлам, пока не нахожу визитку. Все еще стою на коленях на тротуаре, окруженная содержимым своей сумки, когда звоню Лео.

Идут гудки, и я грызу внутреннюю сторону щеки. Возьми трубку, возьми трубку, возьми трубку.

— Саксон, — раздается его голос, и моя грудь раздувается в большом, облегченном вздохе.

—Это он. Я его видела.

***

Я держу дверь открытой для полицейского, сопровождающего закованного в наручники мужчину, от которого волнами исходит запах алкоголя. Я следую за ними, в вестибюле участка, где явно меньше народу, чем когда я была здесь в последний раз. Однако флуоресцентные лампы и запах лизола остались прежними.

— Харлоу Харгрейв к детективу Саксону, — говорю я женщине-полицейскому, очевидно, дежурившей в приемной за стеклянной перегородкой. Она чавкает жвачкой и берет трубку, нажимая пару кнопок.

Я нетерпеливо постукиваю ногой. Кто-то отвечает. Я их не слышу, но она бормочет «м-м-м», прежде чем повесить трубку.

— Он сейчас выйдет, — говорит она с выражением чистой скуки на лице. Я едва не вылезаю из кожи от нервов, а она тасует бумаги так, словно мечтает быть где-нибудь в другом месте. Если бы она знала, зачем я здесь, то была бы больше воодушевлена.

Я, блять, нашла его.

Это он. Я знаю, что это он. Татуировка впечаталась в память, преследует меня каждую ночь, и она принадлежит человеку в черном костюме. «Заткнись», — шиплю я на испорченную часть своего мозга, которая указывает на что-то отдаленно сексуальное в этой ситуации.