Глава 26
Саалим
— Посмотри сюда, — сказала Эдала Амиру, указывая на карту, когда мы остановились у оазиса.
Эти двое не переставали болтать об этой чёртовой карте.
— Она вот здесь. А мы вот тут, — сказала она, снова откинувшись на руки.
Рядом с Эдалой сидел Тамам, который прошёлся взглядом по её рукам, когда они скользнули мимо него.
Если бы Эмель мне не сказала, я бы не обратил внимания на то, как Тамам смотрел на Эдалу и вёл себя рядом с ней. Эмель оказалась права. Теперь я уже не мог не замечать то, как их тянуло друг к другу. Я никогда не видел его таким раньше.
Мог ли он быть тем мужчиной, о котором говорила Эдала — мужчиной, которого она когда-то любила? Я ничего не помнил об их отношениях. Но опять же, до того, как Эдала сбежала в пустыню, я мало о чём думал, кроме короны, которая однажды должна была оказаться на моей голове.
Скользнув взглядом поверх голов, склоненных над картой, я остановился на Эмель. Её губы приподнялись в полуулыбке, когда Амир что-то сказал. Моя кровь забурлила и начала быстро курсировать по венам, поэтому я отвернулся и вспомнил историю Эдалы, чтобы отвлечься от губ Эмель.
Я был джинном. Эмель освободила меня. Как так вышло, что у меня не осталось воспоминаний об этих безумных событиях?
Утро почти уже наступило, поэтому мы сели в тени и начали выбирать лучший момент для прибытия к пещере даркафов. Опустив взгляд на карту, я с удивлением обнаружил, что мы находились недалеко от дома Эмель. Я сказал об этом вслух, что озадачило её.
— Разве мы можем находиться так близко? Путь до Алмулихи занял у нас почти сорок дней. А это путешествие заняло у нас половину того времени.
Она была права.
Эдала улыбнулась.
— Не люблю идти медленно.
Тень упала на лицо Эмель.
Амир резко вдохнул.
— Что ты имеешь в виду?
— Пустыня изгибается под моими ногами, поэтому мы идём гораздо быстрее. Каждый шаг равен приблизительно двадцати.
Амир, как будто, дико обрадовался.
— Ты используешь магию, — резко сказала Эмель.
Даже я сжался от тона её голоса. Тамам нахмурился и повернулся к Эмель.
Эдала не выглядела виноватой.
— Мы не обладаем неограниченным запасом времени.
Не сказав больше ни слова, Эмель встала и ушла искать тень под самым дальним деревом. Я последовал за ней.
— Что такое? — спросил её я, наблюдая за тем, как она развернула циновку методичными движениями молящегося человека.
— Я не хочу находиться с ней рядом.
С магией.
Она как будто повторяла эти слова уже сотню раз. Она казалась такой уставшей.
Эмель продолжила:
— Это может показаться таким безобидным: пустыня изгибается под её ногами. Но именно так рассуждала Захара, когда сделала тебя джинном. А что насчёт тех, кто находится в складках пустыни? Что случается с ними?
— Она сказала, что её магия не влияет на людей. Они не теряют воспоминания, — произнёс я тихим голосом, пытаясь разрушить стену, которая быстро вырастала между ними.
— И всё же её нельзя использовать так безрассудно. Человек не должен так жить... используя дары богов и не зная настоящей работы.
Я понял её и сел рядом, а она смела песок с циновки. Повисла долгая тишина, после чего я сказал:
— Аниса всё ещё летает.
Эмель замерла.
— Твоя орлица?
Понизив голос, я сказал:
— Тамам прервал нас у Джафара. Я остался без ответа.
Я подождал, но она продолжила сметать песок.
— Эдала рассказала мне о нашем прошлом.
Она приоткрыла рот.
— Всё?
— Нет, не всё. Кое-что.
И хотя её лицо выглядело измождённым, когда её глаза встретились с моими, они были широко раскрытыми и уже не выглядели сонными.
— Тогда у тебя уже есть твой ответ.
— Смею ли я на это надеяться?
Я протянул к ней руку.
— Да, — прошептала она и приняла её. — Мне столько всего хочется тебе сказать.
— Но?
— Слишком много глаз, — сказала она и нежно сжала мою руку.
Я слышал, как наши компаньоны разговаривали о путешествии позади нас. Эдала и Нассар спорили о людях, живших в ближайшем поселении.
— Могу я разделить с тобой твою тень? — спросил я.
Она помогла мне расстелить циновку и так же тщательно смела с неё песок своей ладонью.
Когда все притихли и нашли места для ночлега, я перевернулся на бок.
— Ты бы хотела снова увидеться со своими сёстрами?
Я вспомнил о том, как она была рада увидеть Рахиму.
— Мы можем посетить твой дом.
— Ты согласен задержаться, чтобы я могла посетить свою деревню?
Я был готов сделать ради неё всё, что угодно.
Но прежде, чем я успел ответить, она сказала:
— Я пока не хочу.
Её глаза были темнее ночи. Я пристально вгляделся в них, словно мог найти в их глубинах звёзды, и попытался понять, с чем она пока была не готова встретиться у себя дома.
— Ты готова путешествовать по пустыне, которую никогда раньше не видела, навещать хаяли и заходить в незнакомые пещеры, но ты не готова возвратиться домой?
— Проще всего встретиться с тем, чего ты не знаешь.
Я вспомнил, как вернулся в город, который подвёл, где люди знали секрет моего отца. Мой секрет. Да, я понимал её.
— Мы отправимся к пещере сразу после полудня, так что попытайся поспать.
Последовала долгая пауза. Она повернулась ко мне.
— Почему ты так сильно ненавидишь пустыню?
Я не смог посмотреть ей в глаза. Вместо этого я уставился на небо.
— Я не ненавижу...
— Ты ненавидишь её.
Она вздохнула.
— Она может быть враждебной, а люди, населяющие её, могут быть такими же негостеприимными.
— А я вижу её красивую бледность, а ещё сильных людей, которые научились благоденствовать в ней.
— Они забирают чужие жизни под любым предлогом, продают людей точно товары. Не говоря уже о непрекращающейся жаре, а ещё недостатке воды и еды.
— Но, если есть плохое, то есть и что-то хорошее, надо только его увидеть. Что ты скажешь о ночи, такой тёмной, что луна служит в ней фонарём? А о лисе, которая охотится при её свете? А о птицах Мазиры, которые получают воду и мясо от мёртвых? А о песке, который разглаживается ветром, тем самым ветром, который сдвигает дюны, словно они ничего не весят. А о людях, которые живут здесь и делают это место лучше. Нас формируют руки пустыни — солнце и песок. Подумай о Рахиме, об Эдале. Подумай обо мне. О своей матери.
Я поморщился и понадеялся, что Эмель не могла видеть моего лица.
— Я не знал её.
— Но в тебе есть часть её, и раз уж я тебя знаю, я знаю, что она была хорошим человеком.
Всё, что я знал о женщине, которая дала мне жизнь, это то, что это было ошибкой. Незадолго до женитьбы на моей матери, мой отец посетил группу восточных номадов, которые пользовались таким влиянием в пустыне, что часто уведомляли большие поселения и города о том, куда они направлялись. Там он повстречал женщину, которая, по его словам, покорила его. Его тянуло к ней, как ни к кому прежде. Они возлежали, и он даже захотел сделать её своей королевой.
Но, конечно, этому не суждено было случиться. Его отец не позволил ему это сделать, тем более что на свадьбу с дочерью короля хаяли уже были потрачены средства.
И только когда я родился, мой отец, который уже был женат на Кине, узнал о моём существовании. Он послал за мной и моей матерью, и принял меня как своего перворожденного сына.
Момент был удачным, и большинство решило, что я был сыном королевы. Людям нечасто доводилось видеть королеву, а тем более, если она ждала ребёнка. Конечно, дворцовая прислуга всё знала, и поползли слухи.
Но меня приняли и вырастили как родного. Терпение королевы Кины по отношению ко мне было безграничным. Она относилась ко мне как к своему собственному сыну, и когда полюбила меня, смогла простить моего отца за то, что он сделал.
Значительно позже мне стало известно, что мою родную мать перевезли в Алмулихи, чтобы она могла смотреть за тем, как я расту. Она осталась в городе на несколько лет, а затем уехала к своей семье. И я каждый раз испытывал горечь, похожую на слишком сильно заваренный чай, иссушающий мой язык, когда думал о том, что она смогла оставить своего ребенка.
— О чём ты задумался? — прошептала Эмель, когда я ей не ответил.
Я ничего не сказал, перебирая в голове гневные мысли.
— Ты сейчас думаешь о ней?
Я кивнул.
— Ты не можешь вернуться домой, потому что он оставил на тебе раны, и я точно так же не могу принять мысль о том, что женщина, которая меня родила, могла быть хорошей.
Я рассказал ей все, что я о ней знал, и о том, как она уехала.
— Но ведь это несправедливо? Ожидать что-то от матерей?
— Что ты имеешь в виду?
— Мы хотим, чтобы они оставили ради нас свои жизни. Бросили всё, чего они хотели или планировали сделать, и были с нами рядом. Словно у них нет собственной жизни. Многие матери так поступают, и даже хотят этого. Поэтому мы воспринимаем это как должное.
Она потянулась пальцами к моей шее и коснулась её. Её прикосновение было успокаивающим и привычным, но я всё ещё помнил о том времени, когда оно казалось мне незнакомым и возбуждающим. Два мира столкнулись друг с другом в моём сознании, создав облака пыли, которые в итоге рассеялись, но породили ещё больше неясностей.
— Моя мать пыталась сбежать из нашего поселения и была убита, — сказала она. — Я рассердилась и почувствовала ревность, — её голос смягчился. — Я ненавидела её за то, что она сделала... за то, что оставила своих детей. Но я ревновала к тому, что ей хватило силы так поступить. Даже будучи её эгоистичным ребёнком, я понимала, что ей пришлось постоять за себя.
Она мягко коснулась моей щеки.
— Может быть, именно поэтому твоя мать уехала? Может быть, ей пришлось сделать то же самое?
Мне было нелегко слышать, как Эмель защищала женщину, которую я уже начал презирать.
— Может, — сказал я, не желая больше думать о ней.
Через некоторое время Эмель уснула. Мои веки тоже отяжелели, дневной зной начал погружать меня в сон, несмотря на необходимость строить планы и решать, что делать дальше.
Но сон так и не пришёл ко мне. Я сел. Песок сделался гладким, как и сказала Эмель. Влажное тепло начало подниматься от него, напоминая волшебный ветер. Солнце ярко палило на фоне голубого неба. Ветерок, который я едва чувствовал, пошевелил листья, и я услышал их шепот. Я смутно помнил о том, что когда-то я восхищался оазисами. И что в прошлой жизни я научился любить пустыню.