43

43

Николай

Я пожираю ее рот со всей яростью и страхом внутри, со всем голодом, который сдерживал. Теперь многое имеет смысл: ее голодный вид и аппетит дровосека, колотые раны на руке и кошмары, которые преследуют ее каждую ночь. В течение нескольких недель они охотились за ней, стремясь истребить ее, стереть с лица земли, и в тот день в Бойсе им это почти удалось.

Пара дюймов вправо, и пуля прошила бы ей череп.

Весь полет домой я трясся от ярости, и это было до того, как я понял все остальное. Прежде чем я узнал, сколько раз она была близка к смерти. Если бы она не проснулась и не услышала, как взламывают замки, или не спрыгнула с пути того пикапа… Черт, если бы она хотя бы дышала погромче в этом шкафу, ее бы здесь сегодня не было.

Я бы не стал держать ее, пробовать на вкус.

Я бы не знал, каково это, найти вторую половину своей души.

Ее голова откидывается назад под жестким сжатием моих губ, ее руки отчаянно сжимают мои руки, и я знаю, что должен замедлиться, быть нежным, но я не могу. Вся моя сдержанность исчезла, сгорела дотла в огне моей ярости, уничтожена моим страхом за нее.

В рапорте Константина было так мало того, что она рассказала мне, и так много подозрительных пробелов в полицейских делах, которые он для меня вытащил. Никаких упоминаний о двух мужчинах в масках в квартире ее матери, ничего о попытках наезда. Даже ее электронные письма журналистам, которые хакеры Константина нашли в ее папке отправленных, похоже, не дошли до места назначения, как будто кто-то заблокировал ее сообщения или пометил как спам. А еще есть все стертые и поврежденные пленки, вероятно, те, которые служили бы доказательством других покушений на ее жизнь.

Кто-то приложил огромные усилия, чтобы убить ее мать и замести следы, кто-то с огромными ресурсами, и тот факт, что я не знаю, кто это, разъедает меня, как кислота.

Тяжело дыша, я отрываю свой рот от ее губ и встречаюсь с ее ошеломленным взглядом. — Ты не уйдешь.

Раньше я не собирался отпускать ее, но теперь, когда я знаю, что она в смертельной опасности, я сделаю все возможное, чтобы удержать ее здесь. Я буквально приковаю ее к себе, если придется.

Она моргает, глядя на меня, ее распухшие от поцелуев губы приоткрываются. "Но-"

"Но ничего. Я не хочу слышать это снова. Теперь ты мой, понял? Голос у меня резкий, гортанный. Я пугаю ее, я вижу это, но не могу остановиться, не могу вернуть зверя на поводок.

Она открывает рот, чтобы ответить, но я не позволяю ей. Грубо, я провожу рукой в ее волосы и сжимаю их в пригоршне, удерживая ее неподвижно, когда я налетаю для еще одного глубокого, мародерского поцелуя. Есть что-то темное и извращенное в том, как я нуждаюсь в ней, в этом принуждении, которое я чувствую, требуя ее. Моя жажда по ней исходит из самой глубокой, самой дикой части меня, той, которую я изо всех сил старался скрыть от нее и от мира в целом… той, которую моя сестра увидела той ужасной зимней ночью, во многом ей во вред.

Хлоя права, опасаясь меня.

Я не нормальный, мягкий человек.

Цивилизация — это просто еще один костюм, который я ношу.

Сначала она напрягается под моим натиском, но через мгновение ее тело прижимается к моему, ее руки обвивают мою шею, когда она поддается горячей потребности, поглощающей нас. Она обнимает меня, когда я трахаю ее своим языком и ем ее мягкие, пышные губы, держится за меня, когда я тащу ее к столу, мои руки жадно блуждают по ее бедрам, ее грудной клетке, ее маленьким, пухлым холмикам. грудь.

Ее платье мешает, так что я разрываю его на лифе, слишком нетерпеливая, чтобы разобраться со всеми крючками и молниями. Под ней нет бюстгальтера, и ее груди выпадают в мои руки, круглые и идеальные, с великолепными коричневыми сосками на кончиках. У меня слюнки текут при виде, и я наклоняю голову, засасывая одну в рот. На вкус она как соль и ягоды, как все, чего я никогда не жаждала, и когда она выгибается ко мне с задыхающимся криком, ее маленькие ручки сжимают мои волосы, я знаю, что никогда не насытлюсь ею.

Это совершенно невозможно.

Мой член настолько твердый, что причиняет боль, яички плотно прилегают к моему телу, когда я переключаю свое внимание на другой сосок, глубоко всасывая его, прежде чем прикусить с рассчитанной силой. Она снова вскрикивает, ее ногти вонзаются мне в череп, и я успокаиваю боль нежными движениями языка, прежде чем причинить еще один укус боли.

Теперь она тяжело дышит, корчится подо мной, и я знаю, что был прав насчет нее, насчет нашей совместимости в этом отношении. Зверь во мне взывает к своему зеркальному отражению в ней, усиливая темную химию между нами. Боль и удовольствие, насилие и похоть — они сосуществовали с незапамятных времен, питаясь друг другом, образуя чувственную симфонию, не похожую ни на что другое.

Симфония, которую я намерен сыграть с ней.

Отпустив ее сосок, я двигаюсь вниз по ее телу, попутно разрывая ее платье пополам. Это было прекрасное красивое платье, но я куплю ей другое. Я куплю ей все, позабочусь о каждой ее потребности. Она никогда не будет голодать, никогда больше не познает нужды. Потому что теперь она моя, ее тело и ее разум, ее секреты, ее страхи и ее желания.

Я хочу всего этого от нее.

Сжимая ее руки, я прижимаю их к бокам, оставляя обжигающие поцелуи на ее вздымающейся грудной клетке, ее плоском животе, уязвимой букве V под ее пупком. На ней белые стринги, и я тоже срываю их, затем снова сжимаю ее руки, продолжая оральное исследование ее тела. Она красивая, вся стройная и подтянутая, ее бронзовая кожа под моими губами подобна теплому шелку. Волосы на ее киске нежные и тонкие, как будто они только что отросли после эпиляции, и ревность обжигает меня, как адский бульон, когда я представляю, как она ухаживает за бывшим парнем… за каким-то мужчиной, который не я.

Никогда больше.

Никто другой никогда не тронет ее.

Я выпотрошу любого мужчину, который попытается.

Ее дыхание учащается, когда мои губы приближаются к ее члену, мышцы ее бедер напрягаются, даже когда ее ноги раздвигаются, а бедра отрываются от стола. Она хочет этого, очень хочет, и хотя я умираю от желания попробовать ее полностью, я продлеваю ее мучения, уткнувшись носом в ее нежные складочки, вдыхая ее запах и позволяя предвкушению нарастать.

«Николай, пожалуйста…» Ее голос дрожит, ее руки сгибаются в моей хватке, когда я целую и облизываю шов ее щели, давая ей еще немного. «О Боже, пожалуйста, просто…» Она задыхается, когда мой язык, наконец, проникает между ее складками, и я лакаю сливочное свидетельство ее желания, пробуя ее сладкую, насыщенную сущность. Она — все, что я себе представлял, все, что я когда-либо хотел, и мой член яростно пульсирует от потребности быть внутри нее, скользнуть глубоко в ее тугое, влажное тепло. Вместо этого я нахожу ее клитор и жадно атакую его, попеременно сосу и облизывая, и когда она кончает с придушенным криком, я ввожу два пальца в ее спазмирующуюся плоть, усиливая ее оргазм и готовя ее к тому, что должно произойти.

Потому что я не буду нежным, когда возьму ее.

Я не могу быть.

Не в этот раз.