27

Мы лежим, переплетясь, на лесной подстилке, и тяжело дышим, но в остальном молчим. Затем Эйдан стонет и опускает лицо к моей шее, пряча глаза.

Глядя в бесконечно голубое небо, я обнимаю его за плечи, инстинктивно понимая, что на этот раз это он — тот, кто разваливается на части.

— Все в порядке, — шепчу я хрипло и ошеломленно. — Эйдан, все в порядке.

Он издает приглушенный звук боли.

— Ш-ш.

Я нежно целую его в щеку и запускаю пальцы в волосы. Он тяжелый и горячий, дрожит всем телом, и внезапно меня переполняет глубокое чувство покоя.

Или это благоговейный трепет. Или что-то совсем другое. Я не уверена, что для этого есть подходящее слово.

Что бы это ни было, это прекрасно.

Мои губы приближаются к его уху, и я шепчу:

— Мне понравилось. Я наслаждалась каждой секундой. Всем, что ты делал и говорил. Ты меня слышишь? Это то, что мне было нужно. — Он издает прерывистый стон. — Мой прекрасный лев. Ты такой замечательный. Ты — именно то, что мне нужно.

Эйдан поднимает голову и страстно целует меня, постанывая мне в рот.

— Кайла, — говорит он, тяжело дыша, — боже. Блядь. Я сделал тебе больно? Ты в порядке?

Я хихикаю.

— Если не считать нескольких царапин и синяков, я превосходно себя чувствую.

Пристальным взглядом Эйдан скользит по моему лицу в поисках любого признака того, что я лгу. Когда он, кажется, удовлетворен тем, что я честна, сглатывает и облизывает губы.

Говорит, запинаясь:

— Я немного увлекся.

— Да неужели, — отвечаю я с усмешкой. — Божечки-кошечки, какой у тебя секс-словарь. Даже лучше, чем твой обычный.

Через мгновение Эйдан начинает смеяться. Мягко, качая головой, он смеется с облегчением, затем снова целует меня.

— Я ничего не могу с этим поделать. Ты пробуждаешь во мне зверя.

— Естественно! Но сейчас я была бы очень признательна, если бы мы встали. Мне в поясницу впивается камень, и это ужасно больно.

— Черт. Извини.

Эйдан отстраняется, встает, заправляет себя в джинсы и застегивает их. Затем помогает мне встать и бережно счищает землю и листья с моей кожи.

— Ты вся исцарапана, — говорит он приглушенным голосом, морщась, когда отряхивает меня мягкими, как перышко, движениями пальцев. — У тебя колено кровоточит.

Я глубоко и удовлетворенно вздыхаю.

— Вот что происходит, когда заек трахают в лесу. Я уверена, что завтра мне будет чертовски больно. Где моя одежда? Я начинаю мерзнуть.

Эйдан ненадолго покидает меня, чтобы забрать мои ботинки, рубашку, джинсы и свою куртку с того места, где бросил их на землю. Затем он помогает мне одеться в молчаливой сосредоточенности, держа меня осторожно, будто считает, что я могу сломаться.

Его нежность и забота трогают меня. Он такой милый и нежный, полная противоположность моему доминирующему, рычащему зверю, каким был всего несколько минут назад.

Невероятно, сколько разных личностей может вместить одно тело. Мы все ходим с тысячей незнакомцев внутри нас, тихо дремлющих, пока кто-нибудь не разбудит их. Подобно разряду электричества, который оживил монстра Франкенштейна, все, что требуется нашим спящим гигантам, чтобы пробудиться к жизни, — это одна-единственная искра.

Когда я оделась, Эйдан берет меня за руку и молча выводит из леса. Мы выходим на солнечный свет, и смотрим на небо, затем друг на друга.

Что-то этакое есть между нами, невысказанное и глубокое.

Он первым отводит взгляд, сжимая мою руку и улыбаясь.

Эта улыбка могла бы разбить мне сердце.

~

Остаток дня мы проводим в его квартире. Мне требуется еще раз принять душ, чтобы смыть с кожи все остатки листьев и грязи. Потом Эйдан смазывает неоспорином мои порезы и царапины и перевязывает колено.

Он выглядит несчастным, когда делает это, брови нахмурены, губы сжаты в тонкую линию.

Хотя мои травмы незначительны и получены самым чудесным образом, ему ненавистна мысль о том, что мне больно.

Я снова провожу ночь у него. Он будит меня на рассвете и занимается со мной любовью с бессловесной настойчивостью, от которой у меня перехватывает дыхание. Затем Эйдан отправляется в то тихое место в своей голове, куда он уходит, когда ему нужно спрятаться.

Но я не спрашиваю его, что не так. Я не давлю. Я оставила его в покое.

Он не единственный, у кого есть секреты.

~

Когда я прихожу домой, Фиона уже там. Я нахожу ее в кабинете Майкла, что вызывает во мне вспышку раздражения.

— Что ты здесь делаешь?

Держа метелку из перьев, она резко встает из-за его стола и вздрагивает, когда видит меня.

— Кайла!

— Да, это я. Я здесь живу, помнишь?

Она улыбается виноватой улыбкой.

— Прости, дорогая. Я не слышала, как ты вошла. Ты ходишь как кошка.

Чувствуя себя неловко, я медлю на пороге. Я не была в этой комнате с тех пор, как произошел несчастный случай. Дверь была закрыта, и воздух тут спертый. Что-то в этом вызывает у меня чувство клаустрофобии.

— Я не хотела, чтобы в этой комнате убирали. Я думала, что говорила тебе об этом.

— Разве?

— Разве нет?

Она смеется.

— Ну, если ты и говорила, то я не помню.

— Ой. Извини. Честно говоря... я тоже.

Вспоминая, что она сказала на прошлой неделе о возможной причине моих провалов в памяти, я чувствую себя еще более неуютно. Мои щеки пылают, я неловко топчусь на пороге и прочищаю горло.

— Но я бы хотела на время оставить эту комнату в покое. Это просто… — я беспомощно жестикулирую. — Я еще не разбирала его вещи.

Она мягко говорит:

— О, дорогая. Я полностью понимаю. Я начну с кухни.

— Спасибо. И... о том сеансе, о котором мы говорили.

Лицо Фионы светлеет.

— Да, я говорила со своей сестрой! Она говорит, что мы должны провести его в следующее полнолуние, которое будет через три недели. О, и еще она сказала, что ты не должна пользоваться никакими духами и не надевать украшения. Никаких других аксессуаров тоже, особенно мобильных телефонов. Очевидно, они раздражают духов.

Она хихикает.

— Как и все мы. — Мой смех тихий и смущенный. — На самом деле, я думаю, мы должны просто забыть обо всем этом.

Фиона мгновение пристально смотрит на меня, задумчиво теребя пальцами перья на метёлке.

— О?

Ее тон мягок, но, похоже, она требует объяснения. Я застенчиво предоставляю одно из них.

— Я решила, что пойду к психотерапевту.

Она поднимает брови.

— Как психотерапевт может помочь с твоими проблемами с призраками?

Я выдыхаю, качая головой.

— Уже сам факт, что я рассматривала возможность того, что меня преследуют призраки, говорит о необходимости терапии.

Фиона выглядит так, как будто собирается запротестовать, но, должно быть, передумывает, потому что только кивает.

— Хорошо. Если это то, что ты хочешь.

— Да. Спасибо, Фиона.

Она проходит мимо меня, избегая моего взгляда. Когда слышу звук удаляющихся в направлении кухни шагов Фионы, я беспокоюсь, что оскорбила ее. Поворачиваюсь, чтобы пойти за ней, но что-то на столе Майкла привлекает мое внимание, и я разворачиваюсь обратно.

Сложенная газета лежит на записной книжке рядом с тем местом, где Фиона вытирала пыль. Со своего ракурса я не могу прочитать заголовок, но я отчетливо вижу фотографию, которая сопровождает статью.

Это фотография Майкла.

Пульс учащается. У меня пересыхает во рту. Я чувствую себя немного неуверенно, как будто пол накренился. По какой-то странной причине мне вдруг становится страшно.

Я медленно прохожу через комнату и встаю рядом со столом. Я хочу взять газету, но не делаю этого. Я просто стою там и читаю заголовок.

«Местный житель уто…»

Газета сложена так, что с левой стороны видны только часть заголовка и фотография Майкла.

Я уверена, что раньше не видела этой статьи. Я уверена, что не клала эту газету на стол Майкла. В чем я не уверена, так это в том, как она сюда попала.

Это Фиона принесла?

Мой разум начинает лихорадочно работать. Я пытаюсь придумать рациональные объяснения тому, почему она могла принести эту газету в кабинет Майкла, но не могу придумать ни одного. Она знает, что я расстроюсь, увидев это. Я бы списала это на мои провалы в памяти, но знаю, что не была в этом кабинете с момента несчастного случая.

Я знаю это.

Тихий голос в моей голове шепчет: «Может быть, это была не Фиона».

Закрыв лицо руками, я беззвучно повторяю, что призраков не существует. Призраков не существует. Призраков не существует.

Что-то с резким стуком ударяется в окно кабинета.

Я подпрыгиваю, издавая тихий вскрик, а затем замираю с колотящимся сердцем и трясущимися руками, схватив себя за горло.

Ничто не движется. Воздух неподвижен. За окнами небо хмурое, свинцово-серое.

Собравшись с духом, я подхожу к окну и выглядываю наружу, осматривая горизонт. Я не вижу ничего необычного. Двор пуст. Каменистый пляж чист. И уже когда я собираюсь отвернуться, я обнаруживаю источник звука.

На земле под окном лежит безжизненное тело голубой сойки. Ее шея изогнута под неестественным углом. Ее жесткие лапки торчат в разные стороны, когти изогнуты, как клешни. Ее черные глаза невидяще смотрят на меня.

На оконном стекле в том месте, куда она ударилась, виден призрачный контур птичьего тела с распростертыми в полете крыльями.

Борясь с желанием закричать, я поворачиваюсь и выбегаю из комнаты.

Я запираюсь в хозяйской спальне. Затем расхаживаю туда-сюда, заламывая руки и ругая себя за глупость.

В нападениях птиц нет ничего нового. Я знаю, что они воспринимают отражение неба на стекле как само небо, и именно поэтому влетают прямо в окна и ломают свои маленькие шейки. Это ничего не значит.

Только кажется, что это не так.

Происшествие кажется зловещим. Как дурное предзнаменование.

Или, может быть... послание с того света.

Я перестаю расхаживать и замираю посреди комнаты. С бешено бьющимся сердцем я смотрю в потолок и шепчу:

— Майкл?

Ничего не происходит. Тишина тянется до тех пор, пока мои нервы не ломаются от напряжения. Когда где-то внизу хлопает дверь, я чуть не падаю в обморок от ужаса.