— Я испытал облегчение. Понимаешь? Я был счастлив. Бля, я был счастлив, что так случилось, что судьба сняла с меня это бремя. Кьяра же была опустошена и обвинила меня в том, что я убил ребёнка, потому что молился, чтобы это случилось. И знаешь? Она была права. Я надеялся, что она потеряет ребёнка, что бог, судьба завершат то, на что у неё не хватило смелости.

Грейс встала, больше не сопротивляясь желанию утешить его. Она села к Николасу на колени, обняла его за шею, заставляя положить голову себе на грудь. Она обнимала его, как мать, любовница, друг, а он крепко, до боли сжал её. Раскачиваясь вперёд-назад, она сопровождала каждое покачивание поцелуем в волосы. Как она могла успокоить боль, которая была суммой страданий, горечи и сожаления?

— Если тебе интересно, что случилось с Кьярой: после диплома она уехала из Рима, — пробормотал он ей в грудь.

— Мне очень жаль.

Она говорила искренне. Грейс была опечалена тем, как жизнь обернулась против двух молодых людей.

— С тех пор ты ничего о ней не слышал?

Николас отстранился и отвёл волосы от лица.

— Да, спустя годы Кьяра позвонила мне. Она была в Риме со своим парнем, но хотела увидеть меня. Она назначила мне встречу на вилле Боргезе, в том самом месте, где мы обычно встречались по субботам. Она пришла одна. Она была такой… другой. Красивая, как всегда, возможно, даже ещё больше. Кьяра стала взрослее и смотрела на меня умиротворённо.

В Грейс зашевелилась ревность, едкое ощущение, кислота, разъедающая надежду.

Николас открыл своё сердце только для того, чтобы показать, — он никогда не будет принадлежать ей. Она повторяла себе, что не может соперничать с воспоминаниями о женщине, чьи корни погрузились в него слишком глубоко, чтобы подумать об их выкорчёвывании.

— Она извинилась. Кьяра извинилась за то, как напала на меня, за свои обвинения.

«Ты ни в чём не виноват, так должно было случиться», — сказала она. Она смогла жить дальше, и мне тоже пришлось это сделать.

Он поднял лицо, позволяя Грейс погладить его по щеке. Да, он пошёл дальше, но по-своему.

— Я чудовище, Грейс. Какой мужчина может надеяться на смерть собственного ребёнка?

Грейс тяжело сглотнула, подыскивая нужные слова для ответа (именно она — писательница). В этот момент её разум погрузился в пустоту, напоминавшую печальный чистый лист бумаги.

— Не говори ерунды, ты не надеялся на смерть ребёнка. Ты был молод и напуган. С тобой… с вами случилось нечто большее, чем вы сами. — Грейс не торопилась, копаясь в себе в поисках нужных аргументов. — Это случилось. Кьяра могла пристегнуться ремнём безопасности и не потерять ребёнка. А может, всё могло произойти по-другому, и ты всё равно почувствовал бы себя виноватым. — Грейс вздохнула, заметив его недоумённый взгляд.

— Николас, беременности прерываются каждый день, это природа, судьба. А что касается того, что ты не хотел, чтобы он родился, то, на мой взгляд, эта смерть была актом милосердия судьбы по отношению к существу, которое должно было невообразимо страдать, но мы растём с убеждением, что жизнь нужно сохранять любой ценой.

Он притянул Грейс к себе и уткнулся лицом в ложбинку на её плече.

— Я боялся… После того, что ты рассказала о своём отце, о том, как он отверг ребёнка няни… — голос доносился до неё слабо, слова умирали при соприкосновении с кожей.

Однако она уловила суть речи и страх быть осуждённым.

— Это две совершенно разные ситуации, ты не можешь сравнивать себя с моим отцом.

Она поцеловала его в макушку. Грейс заставила себя выглядеть решительной, пытаясь скрыть уверенность в том, что Николас никогда не станет её. Несмотря на течение времени, он останется привязанным к красивой, весёлой девушке, которую встретил в магазине, девушке, с которой он мечтал создать семью. И всё же она должна была услышать это из его уст.

— После Кьяры ты в кого-нибудь влюблялся?

Николас потёрся лицом о её грудь, как щенок, ищущий утешения.

— Нет. После неё у меня были только сексуальные связи. Я искал только один тип женщин. Женщины, которые не хотели серьёзных отношений и не предъявляли требований.

Точно так же, как она. Нож погрузился по рукоятку, кровь вязко капала на кожу.

— Сначала потому, что я… боялся завести семью, потом такая жизнь вошла в привычку, и я не стремился к изменениям.

Николас замолчал. И Грейс окутало странное спокойствие. «Это безропотное подчинение своей участи», — сказала она себе. Печаль по-прежнему впивалась в неё своим крючковатым пальцем и причиняла адскую боль, но Грейс умудрялась не кривить рот, не плакать, не падать на колени и не просить его любить её, попытаться дать ей шанс.

Николас поднял лицо, ища её взгляд. Он безмолвно умолял, но она не знала, что ответить.

— Люби меня, Грейс, — попросил он, и она исполнила.

Она встала, чтобы оседлать его. Нежно целовала зазубренные края его так и не зашитых ран, глотала слёзы, которые он не показывал ей, ласкала очертания его тела, чтобы запечатлеть в своём сознании. Потому как эта ночь последняя, что видит их вместе. Грейс не сдавалась, она лишь смирилась с реальностью: Николас принадлежал самому себе.

Они занимались любовью долго и медленно, погружаясь в сон из стонов и вздохов.

Слова, которые она хотела бы сказать ему, задерживались на губах, и Грейс проглатывала их, держала в себе, запирала в сердце, где они увянут, как цветок, лишённый воды, так же как она завянет без Николаса.

Николас заснул в её объятиях, бормоча сбивчивые слова. Ей казалось, что она уловила то, что жаждала услышать уже несколько недель, но это была лишь иллюзия надежды; в лучшем случае — я люблю тебя, — произнесённые шёпотом ей в губы, было порождено оргазмом, который опустошил его до такой степени, что вскоре после Николас отключился.

Грейс боролась со сном, чтобы не потерять ни минуты из времени, что осталось у неё с Николасом. Она отчаянно хотела быть любимой им, но бремя, которое он нёс, было слишком велико, чтобы разделить его или даже отказаться. Его тёплое, глубокое дыхание коснулось кожи её шеи. Первый сильный всхлип разорвал ледяную поверхность, при помощи которой она сдерживала боль, и в тишине их последней ночи слёзы полились свободно. Грейс прикусила губу, чтобы не шуметь, и отодвинулась, не желая потревожить его сон.

Повернувшись на бок, она изучала в тени размытый профиль. Он почти растворился в полном беззвучных слёз взгляде, как в туманном сне глупой женщины, жаждущей любви.