Изменить стиль страницы

Рассмотрим более конкретный исторический пример - самоубийство Маргрете Кристенсдаттер, датчанки, которая в 1741 г. решила не покончить с собой, а убить девятилетнюю девочку, зная, что ее признают виновной и казнят за совершенное преступление. В Дании середины XVIII в. самоубийства совершались на религиозной почве; преступники боялись ада в случае самоубийства, но понимали, что если их признают виновными в убийстве и приговорят к смерти, их души будут спасены, пока они являются истинными верующими христианами. Поэтому у Маргреты не было ни страхов, ни сомнений, когда она взошла на эшафот. Не менее интересны высказывания молодого пастора Хенрика Гернера, который был свидетелем ее казни и позже написал в своих мемуарах:

Это было, конечно, отвратительное событие, и спаси Бог всякого почтенного человека от такой судьбы, но все же в нем есть что-то доброе, живое и приятное, и это прекрасный пример бесконечного терпения и терпеливости верного пастыря в деле спасения заблудших душ.

В данном случае казнимый - это не жертва жестокого государственного аппарата, стремящегося продемонстрировать свою силу, а человек, использующий государство для своего духовного спасения. Точно так же магистраты XVI века во времена Реформации, отдававшие приказы о пытках и казнях своих единоверцев, считавшихся еретиками, считали, что действуют из самых высоких побуждений христианского милосердия. Историческая фигура Маргрете - не просто статистика: ее история становится понятной только при знании контекста.

Подобные открытия меняют наше понимание прошлого и показывают, что, когда историки изучают насилие глазами современных свидетелей, они в итоге ставят совсем другие вопросы. Что такое насилие (на которые в "Лучших ангелах" нет ни ответа, ни постановки)? Как люди воспринимают его в разных временных и пространственных условиях? Какова его цель и функция? Каково было отношение современников к насилию и как менялось отношение к нему с течением времени? Всегда ли насилие "плохое" или может быть "хорошее" насилие, насилие восстанавливающее и созидательное? Если бы Пинкер всерьез занялся хотя бы одним из этих вопросов, мы получили бы гораздо более достоверную, сложную и интересную книгу.

Понятно, что никто, и уж тем более профессиональный историк, не согласен с тем, что прошлое было жестоким. Средневековое законодательство рекомендовало публичные казни, сожжение, клеймение, ослепление, утопление и кастрацию за совершение преступлений, а всем благочестивым христианам рекомендовалось посещать казни в качестве сдерживающего фактора от выбора преступного образа жизни. Если насилию можно научиться, то средневековые мужчины, безусловно, учились этому дома. Христиане поощряли акты самонасилия в виде порки и голодания, а мужья должны были наказывать своих жен, детей и слуг. Однако, как и в случае с предысторией человечества, Пинкер нелепо преувеличивает масштабы насилия, имевшего место в европейском Средневековье. В эту тысячелетнюю эпоху на всем континенте наблюдались огромные различия. Публичные казни, например, не привлекали массового скопления людей и не становились публичным зрелищем вплоть до конца раннего Нового времени. Казни были редкими и малочисленными, а свидетели участвовали в своеобразной христианской драме спасения, как мы видели на примере трагедии Маргреты, в которой и осужденный, и свидетели играли определенные роли, поскольку душа осужденного перед смертью примирялась с христианской общиной. С точки зрения исторического факта, мы даже не можем с уверенностью сказать, что люди в Средние века были "более жестокими" или "менее жестокими", чем мы сегодня.

Заключение

Сырые данные, как мы уже неоднократно отмечали, приобретают смысл только в результате интерпретации, и это основной трюизм, который, похоже, не понял Пинкер. Цифры редко "говорят сами за себя". В 2018 году Центр исследования насилия при Кембриджском университете выпустил интригующую цифровую карту. На карте тщательно прорисованы убийства, произошедшие в Лондоне в период с 1300 по 1340 г. Данные были собраны историками из Coroners' Rolls - юридических записей расследований "неестественных смертей", включая убийства, самоубийства и несчастные случаи. На карте отмечены 142 смерти за этот сорокалетний период в городе, население которого, по оценкам исследователей, составляет около 80 тыс. человек. Число ежегодных смертей колебалось от 13 до 22 в год, а в среднем за четыре десятилетия составляло 16 смертей в год. Если принять численность населения в 80 000 человек, то получается, что количество убийств составляет примерно 20 на 100 000 человек. Интересно, что Мануэль Эйснер, один из участников проекта, на веб-странице карты гораздо более осмотрителен в своих выводах, чем в интервью СМИ . На сайте мы читаем, что этот показатель "примерно в 15-20 раз больше, чем можно было бы ожидать в британском городе такого же размера в наше время, но гораздо ниже, чем в некоторых из самых жестоких городов мира". Другой историк, Уоррен Браун, изучив исторические данные о насилии в Англии, пришел к иному выводу. Как бы "контринтуитивно" это ни казалось, он утверждает, что

Англия XIII века в целом была не намного более жестокой, чем США или ЕС на рубеже XXI века. Уорик, возможно, был Вашингтоном Англии XIII века, в то время как в Бристоле уровень убийств был лишь немного выше, чем во многих городах современного ЕС. Все это говорит о том, что, хотя на большей части территории США и ЕС уровень насилия гораздо ниже, чем в Англии XIII века, некоторые жители городов США и некоторые жители России переживают примерно такой же уровень. А в некоторых районах Англии XIII века уровень насилия мало чем отличался от того, который наблюдается сегодня на большей части Запада.

Далее Браун, как и многие другие авторы данного сборника, приходит к выводу, что средневековые общества, да и все прошлые общества, можно утверждать, были по-разному жестокими. То есть в разных ситуациях насилие применялось по-разному, в зависимости от того, что считалось приемлемым, а что нет. Вопрос заключается не в том, насколько жестоким был такой-то и такой-то период, а скорее в том, как такой-то и такой-то период был жестоким?

Читатель может посчитать, что споры между Пинкером и растущим хором его критиков сводятся в первую очередь к различиям в методах работы разных областей знания, к различиям в идеях или представлениях о человечестве. Возможно, в этом наблюдении есть доля истины. Однако мы стараемся подчеркнуть, что у Пинкера, несмотря на его риторику о достоверных данных и фактах, есть скрытая идеологическая повестка дня, имеющая мощные последствия для современности. Его работа - это защита неолиберализма и капиталистической мировой системы, подавляющих преимуществ свободного рынка и западной цивилизации. Можно спорить о том, что капитализм, демократия и свободная торговля принесли Западу огромные выгоды, но нельзя отрицать и того, что эти выгоды были достигнуты за счет остального мира, и эта эксплуатация продолжается и сегодня. Многие из современных конфликтов в Африке тесно связаны с глобальным капитализмом.

По мнению Пинкера, западная цивилизация и капитализм по своей сути хороши, а не жестоки, неравны и несправедливы. Насилие - это отклонение, но никак не симптом неумолимого глобального восхождения капитализма. Эта книга критикует Пинкера не потому, что его главный тезис о том, что современная жизнь менее жестока, чем раньше, обязательно неверен. Это вполне может быть так для некоторых людей, живущих в некоторых уголках западного мира, включая сферу, в которой живет лично Пинкер, но у нас нет фундаментально пессимистического взгляда на человеческую природу. В отличие от Пинкера, мы не считаем, что насилие является врожденным, и не верим в такое мировоззрение, при котором люди по своей природе склонны к насилию. Поэтому мы предлагаем эти главы в духе критических вопросов и исследований, которые были основой проекта Просвещения. Если "Лучшие ангелы" и "Просвещение сегодня" - это история, то это очень плохая история. Лучшая реакция на то внимание, которое, к сожалению, привлекли эти книги, кажется очевидной: собрать щедрую выборку научных работ международного состава выдающихся историков, которые демонстрируют работу настоящей исторической науки в ее лучшем виде.