Глава 17. О холодном рассудке и горячих порывах. Насилие и история эмоций

Сьюзен К. Моррисси

Эмоции не являются явной категорией анализа в книге Стивена Пинкера "Лучшие ангелы нашей природы: A History of Violence and Humanity", но она очень важна для его более широкой аргументации. Выдвигая способность к разуму в качестве важнейшей движущей силы предполагаемого снижения уровня насилия на Западе со времен Просвещения, он также приписывает значительную часть глубинного источника насилия необузданным эмоциям, которые он помещает в структуры, системы и схемы мозга и описывает в терминах инстинктов, драйвов, влечений и импульсов. Хотя он и признает потенциально положительную, хотя и ограниченную роль некоторых эмоций, таких как эмпатия, он постоянно подчеркивает значение "более жестких способностей" - разума, контроля, справедливости - над "мягкой" эмпатией в преодолении того, что он называет "внутренними демонами" нашей природы. Таким образом, бинарная оппозиция между разумом и эмоциями затеняет его историческое повествование, в котором разумный самоконтроль постепенно вытесняет эмоциональную анархию, сначала среди западной элиты, а затем "просачивается" неравномерно на плебеев и незападный мир. Пинкер черпает вдохновение в книге Норберта Элиаса "Процесс цивилизации", на которую оказал сильное влияние Фрейд, и этот интеллектуальный долг явно выражен в эпиграфе к главе 3: «Невозможно не заметить, до какой степени цивилизация построена на отказе от инстинкта». Опираясь на Элиаса, Пинкер также подчеркивает роль государства ("Левиафана") как неотъемлемой части того комплекса сил, которые, по его мнению, объединились, чтобы умиротворить наше эволюционное наследие: цивилизационный процесс, "мягкая коммерция" (капитализм) и либерально-демократические нормы, гуманитарная революция, грамотность и урбанизация, современная наука и рациональность.

Приводя исторический аргумент в пользу снижения уровня насилия, Пинкер опирается на аисторическую концепцию универсальной человеческой природы, включая человеческие эмоции, доступную через дисциплины эволюционной психологии, когнитивной науки и нейронауки. В книге обобщены результаты многочисленных психологических исследований и экспериментов, в некоторых из которых использовались лабораторные животные, а во многих других, как он вскользь отмечает, в качестве испытуемых использовались легкодоступные студенты колледжей. Для Пинкера универсализм не представляет собой противоречия: "Среди убеждений о мире, в которых мы можем быть очень уверены, - пишет он, - есть и такое: "Другие люди обладают сознанием так же, как и мы. Другие люди сделаны из того же материала, стремятся к тем же целям и реагируют внешними признаками удовольствия и боли на те события, которые вызывают боль и удовольствие у каждого из нас". Для большинства историков подобные убеждения кажутся откровенно наивными: наша дисциплина интересуется не только темпоральностью и изменениями, но и культурно-исторической изменчивостью. Один из первых уроков, который мы часто пытаемся преподать нашим студентам, - не считать, что исторические субъекты похожи на них: их мотивы и цели, их опыт боли и удовольствия, их самосознание на самом деле могут быть радикально иными.

В этом и других сборниках ученые предложили широкую критику тезисов Пинкера, представив исторические свидетельства для опровержения конкретных утверждений, оспорив его статистику, методы, определения и т.п. В этой главе мы опираемся на исследования в области истории эмоций, чтобы подвергнуть сомнению некоторые из его основополагающих категорий и предложить альтернативные точки зрения. Я начну с краткого обзора этой развивающейся области, покажу ее значимость для оценки утверждений Пинкера, а затем перейду к двум конкретным исследованиям. В первом случае рассматривается концептуализация Пинкером разума как критической силы, противостоящей "мускулам" человеческих эмоций, - бинарная оппозиция, которая не только лежит в основе его тезиса о снижении насилия, но и укрепляет его собственную авторскую позицию как выразителя научного разума. Вторая часть посвящена феномену мести - одному из пяти "внутренних демонов" Пинкера, которого он сравнивает с эволюционной "кнопкой". Его подход не только уплощает и деконтекстуализирует историю мести, но и вызывает исторические возражения и этические проблемы.

История эмоций

По мнению Пинкера, эмоции - это биологическая универсалия, возникшая в результате эволюционных процессов естественного отбора и призванная способствовать выживанию и распространению генома. Например, эмоция отвращения является не выученной, а врожденной, адаптацией, которая развилась как реакция избегания опасных продуктов животного происхождения. Аналогичным образом врожденными являются страх перед змеями (который, по его утверждению, не усваивается, а несовершенно не усваивается в детстве) и предпочтение ландшафта саванны - исконной среды обитания человека. Таким образом, эмоции - это "адаптивные, хорошо сконструированные программные модули, которые работают в гармонии с интеллектом и необходимы для функционирования всего разума". Хотя Пинкер утверждает, что отвергает "романтическое" противопоставление интеллекта и эмоций, указывая на отсутствие четких границ, разделяющих мышление и чувства, и на то, что эмоции обладают собственной "холодной логикой", он тем не менее закрепляет иерархию, в которой эмоции, по его словам, являются "квинтэссенцией иррационального". Агентство фактически лежит в биологии, а эмоции "запускаются" "благоприятным моментом" и, в свою очередь, приводят в действие "каскад" подцелей (т.е. мышление и действие). Как он резюмирует: «каждая человеческая эмоция мобилизует разум и тело для решения одной из задач жизни и воспроизводства в когнитивной нише». Для наших целей важны два взаимосвязанных момента. Во-первых, ссылаясь на влиятельные, но оспариваемые выводы психолога Пола Экмана, Пинкер утверждает, что "эмоции всех нормальных представителей нашего вида воспроизводятся на одной и той же клавиатуре"; так называемые "базовые" эмоции - их количество оспаривается теми, кто принимает эту предпосылку, но первоначально их было шесть: страх, гнев, отвращение, удивление, счастье и грусть - доступны через универсальные паттерны выражения лица. Во-вторых, культурные различия в эмоциональном выражении или поведении являются поверхностными, не имеющими существенного отношения к тому, что люди чувствуют на самом деле. Просто не имеет значения, есть или нет в том или ином языке слово для обозначения конкретной эмоции, поскольку сами эмоции являются биологическим субстратом. Эта структура обеспечивает подмостки аргументации Пинкера, позволяя ему накладывать категории современной психологии на исторические предметы, общества и процессы.

История эмоций - отдельное направление, возникшее в 1980-х гг. и быстро развивавшееся в последующие десятилетия, - имеет мало общего с универсалистским подходом Пинкера. Так было не всегда. Историки долгое время вскользь упоминали эмоции в своих работах, будь то как фактор, способствующий мотивации исторического субъекта, или даже как приписываемое качество группы или общества, но попыток прямого рассмотрения эмоций как концептуальной категории или исторической силы было мало - за редким исключением. 9 В некоторых отношениях это неудивительно: до 1960-х гг. профессиональные историки отдавали предпочтение действиям разума, уделяя внимание высокой политике, войне и дипломатии, а также великим людям. Переход к социальной, а затем культурной истории, появление женской и гендерной истории, общение историков с антропологами способствовали росту интереса к эмоциям как таковым, которые стали восприниматься не как вневременные, врожденные или иррациональные, а как культурно и исторически обусловленные.

Центральное место в зарождающейся области занимала сфера языка, именно то, что Пинкер признавал неактуальным, а ученые теоретизировали эмоцию как сложный, многогранный процесс, включающий такие факторы, как познание и понимание, коммуникация, социальный статус и отношения, власть и (социальное) действие в мире. Растущий объем антропологических, исторических и других гуманитарных исследований вскоре выявил значительные различия в эмоциональной жизни и выражении эмоций во времени и пространстве, причем многие языки обладают характерными понятиями эмоций, которые нелегко переводятся и меняются с течением времени. Даже английское слово "эмоция" появилось только в XVII веке, когда оно было заимствовано из французского языка и стало вытеснять более ранний язык страстей и привязанностей, а затем было присвоено в качестве всеобъемлющей категории новой наукой психологией в XIX веке. В данном исследовании показано, как эмоции функционируют в качестве дискурсивной категории, которую современная западная культура упорно низводит до низшего элемента в ряду взаимосвязанных бинарных оппозиций: разум/эмоции, рациональное/иррациональное, разум/тело, мужское/женское, культура/природа, цивилизованный/дикий. Стоит подчеркнуть, что эти бинарные оппозиции не являются ни врожденными, ни неизменными, но они важны именно потому, что занимают центральное место в тезисе Пинкера.

Историки эмоций очень серьезно относятся к взаимоотношениям между науками о жизни и гуманитарными науками. В своем новаторском введении в эту область Ян Плампер рассматривает полярность между универсализмом и социальным конструктивизмом в двух больших главах, посвященных наукам о жизни и антропологии соответственно. Апогей социального конструктивизма пришелся на культурный поворот 1990-х годов, и Плампер изображает эту диаду скорее как спектр, метафору, открывающую возможность продуктивного компромисса. Однако после нескольких лет погружения в науку он пессимистично оценивает потенциал содержательной междисциплинарности между историками и учеными-биологами, ссылаясь не столько на расхождения между универсализмом и конструктивизмом, сколько на более фундаментальные различия в методах и исследовательских вопросах. Другие историки эмоций, например Роб Боддайс, с большим оптимизмом отмечают последние тенденции в нейронауке, подчеркивающие пластичность мозга, что имеет параллели в области эпигенетики и микроэволюции: внимание ученых все больше сосредотачивается на сложном переплетении биологии человека с окружающей средой и опытом, что открывает возможности для "биокультурного" взгляда на человека, в котором само тело не является биологической константой, но "мировым" и историческим. Как подчеркивает Боддис, эти подходы в целом совпадают с интересом историков к связи опыта с историческими изменениями. В настоящее время новый диалог между нейронаукой и историей может развернуться на фоне более широкого ниспровержения полярности между природой и культурой. Эмоции находятся в центре внимания именно потому, что они пересекают материально-неврологическое-телесное и культурно-историческое-экспериментальное измерения и, таким образом, обладают потенциалом для преодоления бинарной оппозиции. Пинкер - универсалист - не участвует в этом проекте.