У него не оставалось выбора, кроме как попытаться закопать матушку прямо так. Но все кладбища в Линьи строго контролировались местными властями. Ближайшее кладбище для тех, кому нечем было заплатить за погребение, находилось за городскими стенами в районе Дайчэна, но чтобы добраться туда, нужно было пройти довольно длинный путь и перебраться через два внушительных холма.

Мо Жань тащил на себе труп матери, всю дорогу ловя взгляды людей, в которых было отвращение, презрение, удивление и сочувствие. Но за все четырнадцать дней, что маленький ребенок нес на себе умершую мать, никто не захотел помочь ему.

Четырнадцать дней. И ни одного человека, который бы ему помог.

Сначала он пытался вставать на колени на обочине дороги, умоляя всех проезжавших мимо благородных и достойных господ, кучеров и крестьян, позволить ему погрузить его мать на их повозку.

Но кто захочет погрузить на свою повозку труп незнакомца?

Поэтому потом он уже не умолял, а просто, стиснув зубы, шаг за шагом тащил на себе свою мертвую мать.

Труп окоченел, затем опять размяк и начал гнить. Зловонная жижа сочилась из него, и прохожие обходили их за три метра, брезгливо зажимая носы.

На четырнадцатый день он наконец добрался до места, отведенного для захоронения безымянных трупов.

К этому времени его собственное тело полностью утратило запах живого человека, до мозга костей пропитавшись трупной вонью.

Без кирки и лопаты, голыми руками Мо Жань вырыл неглубокую яму… К этому времени у него и правда не осталось сил, чтобы вырыть нормальную могилу. Уложив свою обезображенную гниением до неузнаваемости мать в вырытую яму, он сел рядом с ней и застыл в оцепенении.

Прошло очень много времени, прежде чем, все еще не выйдя из ступора, он пробормотал:

— Мама, я должен тебя похоронить.

Зачерпнув пригоршню земли, Мо Жань медленно высыпал ее на грудь своей матери. Именно в этот момент он не выдержал и начал горько плакать.

Это было так странно, ведь до этого Мо Жань думал, что все его слезы уже давно вытекли, а слезные железы пересохли, как русло реки после многолетней засухи.

— Нет-нет-нет, я ведь тебя больше не увижу, если закопаю. Не увижу, если закопаю, — он заполз в яму и, распластавшись на вонючем сгнившем трупе, разрыдался. Когда эмоции немного улеглись, Мо Жань снова попытался зачерпнуть пригоршню земли, но эта глинистая почва словно обладала магическим свойством открывать его слезные протоки, и он снова не смог сдержать слезы.

— Почему все такое гнилое… Почему все сгнило… Почему у тебя даже циновки нет… Мама… мама…

Он обхватил ее лицо ладонями и прижался к нему. Ему было не важно, что она вся в грязи, что от нее воняет, что она мертвая, что на ее теле не осталось ни кусочка нормальной кожи, что она истекает гноем и кишит личинками.

Припав к ее груди, он захлебывался рыданиями. Казалось, каждый вздох разрывает его сердце и легкие, а каждый звук раздирает его горло в кровь.

Над безымянной могилой взлетел его горестный вой. В этот момент его хриплый и искаженный голос мало походил на человеческий плач, скорее напоминая горестные завывания потерявшего мать детеныша дикого зверя.

— Мама… мама... Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь… похороните и меня тоже… закопайте и меня вместе с мамой…

В одно мгновение пролетело двадцать лет.

И вот, вернувшись в Линьи, Мо Вэйюй стоял под крытой яшмовой черепицей крышей Дворца Цюнлоу[215.4] в самой высокой точке Духовной школы Жуфэн среди гор трупов и моря крови.

Прошли годы, провонявший трупным запахом волчонок уже сменил свою грязную шкуру на новый блестящий мех и отрастил острые клыки. Он снова открыл глаза, и в его зрачках вспыхнул ослепительно яркий свет безумия.

Сегодня он стоит здесь, и кто теперь осмелится сказать ему: «если тебе на роду написан метр, не стоит просить о трех»?

Чушь! Он хочет десять, сто, тысячу метров, а лучше — вознестись до самых небес!

Он желает, чтобы каждый человек в этом мире, все до единого, опустились на колени и подставили свои спины, став лестницей, по которой он взойдет на небеса…

И он наступит на всех бессмертных ради того, чтобы возвеличить себя в этом смертном мире!

После того, как Мо Вэйюй вошел в Зал Сяньсянь и встретился с Наньгун Чанъином, он окончательно определился в своих желаниях и замыслах. Да, ради славы и почета он постарается растоптать всех бессмертных, крепко сожмет в ладони все, что дорого его сердцу, и заберет у этого мира все, что сможет ухватить.

Он больше никогда не будет тем беспомощным ребенком, что мог только плакать и ласково гладить мертвое тело матери. Он больше никогда не допустит, чтобы любимый человек умирал и гнил у него на глазах, не будет смотреть, как, постепенно обнажая белые кости, с него слезает кожа и плоть, а сгнившее лицо превращается в грязь.

Больше никогда!

Сто лет спустя он также станет божеством, подобным Наньгун Чанъину. Ему будут поклоняться и приносить жертвы, на него будут смотреть снизу вверх, как на самую высокую гору, его изваяние высекут из белого нефрита и осыпят позолотой.

Нет, он будет лучше, чем Наньгун Чанъин. Его Пик Сышэн превзойдет изначальную Духовную школу Жуфэн, а сам он станет самым почитаемым и восхваляемым первым императором мира совершенствования, в отличие от этого лицемера и ханжи Наньгун Чанъина, который из ложных принципов не смог позволить себе принять этот высокий статус.

Грехи?

Он не верил, что у Наньгун Чанъина не было грехов. Разве может тот, кто породил такого монстра, как Духовная школа Жуфэн, быть благородным и праведным человеком, способным пожертвовать жизнью ради правого дела?

Значит «жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж — семь недопустимых вещей для благородного человека»? Красиво словоблудить мы все умеем, а что на деле? Перед смертью Мо Вэйюй тоже может найти какого-нибудь краснобая, чтобы он придумал для него несколько запоминающихся высокоморальных изречений, и люди потом веками расхваливали его «Слово бессмертное, мир пробуждающее[215.5]». И конечно, совсем несложно будет найти какого-нибудь льстеца, который перепишет для него исторические записи, одним росчерком кисти стерев его темные дела и злодеяния, представив будущим поколениям Наступающего на бессмертных Императора, как «всем сердцем радеющего за народ и величие своего отечества» мудрейшего главу всех времен.

Чудесно, не правда ли?!

Лучшего финала и быть не может!

— Жадность, ненависть, ложь, убийство, блуд, воровство, грабеж… это для меня… как благородного человека… семь… недопустимых вещей…

Слабый шепот многократным эхом громовых раскатов ударил по его ушам.

Мо Жань вынырнул из трясины воспоминаний, хотя перед его глазами все еще мелькали огненные искры. Подняв голову, он посмотрел на Наньгун Чанъина, грудь которого Наньгун Сы уже пронзил стрелой, выпущенной из божественного лука Чуаньюня.

Лицо этого человека было точно таким же, как у его нефритового изваяния.

Кто-то воскликнул:

— Наньгун Сы ведь серьезно ранен, как он смог натянуть тетиву Чуаньюня?!

— Выходит, этот лук уже давно был готов к выстрелу?!

— Ох! Смотрите, этот лук все еще наполнен духовной энергией… Это не Наньгун Сы! Это… это…

Никто не посмел продолжить.

Но в глубине души все понимали...

Это сделал сам Наньгун Чанъин.

Единственным человеком, который мог натянуть тетиву Чуаньюня, был Наньгун Чанъин.

В этот лук и стрелу перед смертью он вложил остатки своей угасающей духовной силы.

Негасимое пламя быстро распространялось от груди Наньгун Чанъина. После того, как стрела Чуаньюня пронзила его сердце, огонь начал выжигать его тело изнутри…

Но труп не может чувствовать боль. Сгорающий в очистительном огне Наньгун Чанъин выглядел все таким же несгибаемым и решительным героем. На его лице застыло безмятежное, можно даже сказать, умиротворенное выражение.

Мо Жань услышал, как Сюэ Чжэнъюн рядом с ним пробормотал себе под нос:

— Неужели он уже давно все предвидел?.. Он… выходит, он давно знал, что настанет этот день?

Нет…

Не мог Наньгун Чанъин этого предвидеть. Это всего лишь совпадение...

Мо Жань почувствовал дрожь ужаса, его зрачки сузились, превратившись в две точки…

Это просто совпадение!

Но как ему убедить в этом самого себя? Этот почивший герой смог вырваться из-под контроля Вэйци Чжэньлун, перед смертью он перерезал свои меридианы и захоронил в глубинах горы Цзяо свой божественный лук Чуаньюнь, тетива и стрелы которого до краев наполнены его духовной энергией.

...Если все это не было заранее тщательно спланировано, разве возможно было бы то, что происходит сейчас?

Он пошатнулся и отступил на шаг.

Раньше Мо Вэйюй искренне верил, что все легендарные герои этого мира — лицемеры, и все исторические записи о них не более чем попытка, закрыв руками небо[215.6], аккуратно вымарать грязные пятна неблаговидных деяний, а после, надев белоснежный саван, остаться в памяти людей добродетельными праведниками. Да, он и правда считал, что Наньгун Чанъин по сути своей ничем не отличается от созданной им Духовной школы Жуфэн, где под красивыми масками из человеческой кожи скрывалось лютое зверье!

Неужели он ошибался?

Мо Жань смотрел на объятого негасимым пламенем Наньгун Чанъина. И сотни лет спустя этот почтенный бессмертный не утратил удивительную силу духа, способную потрясти небеса и перевернуть земную твердь.

Так он ошибался?!

Даже самый глубокий омут в мире не скроет твои грехи. Как бы хорошо ты ни переписал официальную историю, в ней останутся белые пятна и нестыковки, которые невозможно будет объяснить, а всем людям в мире рты не закроешь.

Наньгун Чанъина считали совершенным человеком, отказавшимся от власти и вознесения… Раньше он считал, что все это не более чем красивое прикрытие для обеления человека, находящегося на вершине власти.