Глава 271. Цитадель Тяньинь. Финальный допрос

Услышав сказанное Сюэ Чжэнъюном, люди из разных школ в гневе повскакивали со своих мест:

— Может Пик Сышэн, наконец, закроет свой рот?! Это ваш ученик практиковал запретную технику Вэйци Чжэньлун, нарушив величайший запрет мира совершенствования. По логике вещей всю вашу школу надо распустить и выгнать вас отсюда взашей, а вы еще смеете тратить наше время на препирания?! Однако, может, пора и честь знать?!

— Сюэ Чжэнъюн! Вы еще смеете заступаться за него? А может, вы вообще с ним заодно!

Люди вокруг кричали и галдели.

Будь то орден или семья, часто именно так и бывает. Стоит одному вознестись, подобно божеству, и все разношерстное подворье возносится следом за ним[271.1]. Однако если один виновен в вопиющем преступлении, вся его семья и орден будет считаться логовом коварных демонов.

— Это только мера греха, а не окончательный приговор, — наконец, холодно обронила Му Яньли. Ограничившись констатацией факта, она всем видом продемонстрировала, что не хотела бы обсуждать что-то с Пиком Сышэн. — Глава Сюэ, не спешите, после меры грехов будет и мера для заслуг. Заслуги компенсируют ошибки, и по итогу взвешивания выносится окончательный приговор.

Закончив с пояснением, она снова повернулась к Мо Жаню и все тем же лишенным эмоций тоном приказала:

— Продолжай каяться в грехах.

— Я… когда-то… оскорбил наставника… опорочил память… предков…

— Оскорбил наставника и опорочил память предков[271.2]?

Эти его слова порядком озадачили зрителей, Мо Жань же чувствовал себя так, словно у него горит сердце.

«Оскорбил наставника и опорочил память предков» — это преступление из его прошлой жизни… Вода Оправдания смогла вырвать из его глотки признание в тягчайшем грехе его прошлой жизни!

Но он не желал говорить это… Он не хотел говорить! Неужели под алчущими взглядами бесчисленных глаз он должен будет рассказывать, как именно он оскорблял Чу Ваньнина?

Пленил его, чтобы сделать «лучшим блюдом», предназначенным лишь для императорского стола, а потом женился на нем, сделав своей наложницей. Опозорил и растоптал его достоинство, и в итоге еще и со свету сжил.

Он не хотел говорить.

Он чувствовал, что ему не жить, однако у Чу Ваньнина впереди еще очень много зим и лет.

Чу Ваньнин — дух священного дерева, от рождения наделенный чистейшим духовным началом и непревзойденным талантом. Мо Жань искренне надеялся, что после всего этого Чу Ваньнин сможет продолжить свой духовный путь, чтобы в итоге вознестись на Небеса. Если он сможет стать небожителем, ему не придется вновь входить в круг перерождений и страдать от горечи бытия и мук любви.

Его наставник такой хороший и чистый сердцем человек.

Он хотел защитить его…

Поэтому никак нельзя допустить, чтобы эта толпа почувствовала, что у них есть некая особая близость.

Никак нельзя допустить, чтобы эти люди узнали, что Чу Ваньнин был запятнан, что Тасянь-Цзюнь испачкал его тело грехом сладострастия.

Он хотел защитить его.

Защитить его…

Все нутро горело огнем, казалось, еще немного и сердце разорвется от ужасной боли. Он смутно слышал холодный голос Му Яньли, которая повторила свой вопрос:

— Что значит «оскорбил наставника и опорочил память предков»?

Он не скажет, не скажет.

Кончики его пальцев стерлись в кровь о грубый гравий площадки для допросов, уткнувшийся в камень лоб побагровел. Сгорбившись в три погибели, он тяжело дышал, словно выброшенная на речную отмель рыба…

Он не скажет.

Сопротивляться Воде Оправдания все равно, что противиться допросу Тяньвэнь: если стиснуть зубы и стоять на смерть, в конце концов, все-таки можно выстоять.

На глазах враждебно взирающей на него толпы он выл словно загнанный зверь, из последних сил сопротивляясь допросу Цитадели Тяньинь. Эта пытка в сотни, а то и тысячи раз страшнее, чем допрос Тяньвэнь, была слишком мучительной и совершенно невыносимой для обычного человека.

Ему казалось, что невидимая рука сжимает, тянет и скручивает его кишки и внутренности, в огромные язвы на его плоти засыпают соль, сверло пронзает его кости.

Звук голоса Му Яньли, казалось, долетал до него, миновав горы и океаны:

— Упомянутое ранее «оскорбил наставника и опорочил память предков», в конце концов, что же это?!

Он не ответил. Прокусил язык и губы, так что кровь заполнила его рот, но не проронил ни слезинки.

Семь дней в собачьей клетке.

Он не плакал.

Его слезы лишь повод для насмешек зрителей.

Никто не сжалится над ним, да ему и не нужна жалость этих людей.

Пусть ему нестерпимо больно, пусть эта боль разрывает его внутренности, он выдержит это.

По-прежнему высокомерно взирая на него сверху вниз, Му Яньли продолжала допрашивать его:

— Что именно ты сделал с Чу Ваньнином?

От невыносимой боли у него начались галлюцинации.

Погрузившись в транс, он увидел Чу Ваньнина, который сотни лет спустя вознесся и стал бессмертным небожителем. В неизменно белых как снег одеждах, его лик был как прежде прекрасен, а духовная аура струилась и сияла неземным светом. Когда он был серьезен, его взгляд был льдинисто острым и строгим, а когда улыбался, строгость таяла, превращаясь в океан нежности.

— Никогда…

На мгновение Му Яньли впала в ступор, ее алые губы чуть приоткрылись:

— Что?

Сорванный голос Мо Жаня дрожал, когда он из последних сил прохрипел:

— Я оговорился. Я никогда… я никогда… не оскорблял наставника… — он поднял налившиеся кровью глаза, зрачки которых вопреки всему ярко сияли, — и не порочил память предков!

Он буквально разгрыз и выплюнул эти слова.

На лице потерявшей дар речи Му Яньли появилось странное выражение: казалось, она немного напугана и в то же время растеряна, однако эта женщина от природы была очень хладнокровной, поэтому мгновенный испуг и растерянность тут же были сокрыты под ледяной маской. После небольшой паузы, она сказала:

— Продолжай каяться в своих грехах.

Мо Жань закашлялся кровью. Казалось, его легкие были измельчены в порошок, а дыхание провоняло мерзким рыбным запахом крови.

Он лежал на земле, пережидая, пока пройдет невероятно сильная боль после допроса Воды Оправдания. Вся его одежда промокла от пота, лицо стало белее листа бумаги. Задыхаясь, он прижался щекой к земле, и растрепавшиеся грязные волосы скрыли его лицо.

Му Яньли невольно поддалась вперед, подойдя к нему на полшага.

Пристально уставившись на него, она повторила:

— Продолжай каяться в своих грехах.

— Нет грехов… — почти беззвучно пробормотал Мо Жань. — Можно судить.

Му Яньли приказала одному из подчиненных взять немного свежей крови Мо Жаня и нанести ее на искусно отлитую гирю, на которой было выгравировано три слова «заслуги и добродетели». Именно эта гиря использовалась для измерения добра, сотворенного человеком в жизни.

Взяв этот противовес, она бросила его на другую чашу весов.

Когда весы медленно закачались, все, за исключением Мо Жаня, уставились на золотую стрелку…

«Раздробление всех трех душ»… все еще «раздробление душ»…

Стрелка начала дрожать и хаотично двигаться из стороны сторону.

Раздробление духовного начала.

Несмотря на метания стрелки, она так и не ушла от отметки «Раздробление душ».

Сюэ Мэн крепче сжал лежащий на коленях Лунчэн, с мрачным выражением лица пристально наблюдая за весами. Он всеми силами старался держать спину прямо, так как боялся, что если хотя бы на миг позволит себе согнуться, вновь расправить плечи будет слишком трудно.

Он слегка дрожал, сжимающие Лунчэн пальцы совсем заледенели.

Прекрасные глаза Му Яньли не мигая смотрели на изменение положения стрелки золотых весов, которая, хотя и очень медленно, продолжала двигаться по шкале «Раздробление душ», почти достигнув ее верхней границы.

Небрежно взмахнув рукавом, Му Яньли холодно произнесла:

— Довольно, похоже, общее положение уже…

— Все еще движется.

— Молодой господин Сюэ…

Сюэ Мэн пристально посмотрел на нее и заговорил, несмотря на то, что его голос предательски дрожал, а он сам не был уверен в том, правильно поступает или нет.

— Стрелка еще движется.

— Почти остановилась, — ответила Му Яньли.

— Тогда будем ждать, пока остановится.

Их взгляды скрестились.

Через мгновение на безучастном лице Му Яньли появилась холодная и слегка язвительная улыбка:

— Хорошо, тогда подождем, пока остановится.

Беспощадное солнце так нагрело гравий, что над землей появилось серое марево.

Все, не сводя глаз с этой золотой стрелки, ждали, пока она остановится. Но, как ни странно, стрелка весов еще долго не могла найти точку равновесия…

Похоже она тоже не знала, какое решение вынести в отношении Мо Вэйюя, но, колеблясь в нерешительности, все же медленно склонялась в сторону смягчения наказания.

Видимо Му Яньли тоже еще не сталкивалась с подобными случаями. Она больше не проронила ни слова и, сжимая подол своего нежно-желтого платья, молча ожидала приговора божественных весов.

Костяшки пальцев Сюэ Мэна побелели. Он неотрывно смотрел на эту золотую стрелку, словно сейчас судили не жизнь Мо Вэйюя, а все те годы, которые он сам прожил рядом с ним.

От презрения до неприязни, от неприязни до принятия, от принятия до признания.

В конце концов, было ли это изначальное безразличие неправильным или неподобающе неправильным было то самое «брат»?

Он не знал.

С широко распахнутой душой и открытым сердцем он лишь вглядывался в эту стрелку, и все надежды, что у него остались, вкладывал лишь в один этот взгляд.

Не останавливайся.

Умоляю.

Продолжай двигаться вперед, вот же, смотри, осталось еще совсем немного…

Как бы в своей жизни ни ошибался этот парень, он ведь разбил свое духовное ядро, чтобы заставить отступить то многотысячное войско.

Как можно после этого назначить ему высшую меру наказания?

Как можно раздробить его души...

Немного. Еще немного.