На самом деле в этот момент он очень сильно надеялся, что Ло Фэнхуа попытается его догнать.

Пусть его ноги покраснеют, а кожа лопнет от мороза — для него это вообще не имеет значения.

В ярости сбросив ботинки с обеих ног, он ожидал, что тот, кто остался позади, окликнет его, остановит, поднимет переполох и будет горячо убеждать обуться, ведь иначе он простудится.

С каждым шагом чаша его ожидания все больше переполнялась.

Он так ждал и надеялся, но Ло Фэнхуа не догнал его и даже не попытался окликнуть.

Постепенно его шаг начал замедляться.

Он уже прошел больше сотни метров, скоро пройдет городские ворота, а его все еще никто не окликнул. Он сжал кулаки, мысленно сказав себе: «Ну и ладно, в конце концов, у меня с детства не было друзей и на все Праздники Фонарей я ходил один. Подумаешь, проблема!».

И начал спускаться по ступеням.

Первая ступенька.

Вторая.

В конечном счете Сюй Шуанлинь вдруг быстро обернулся и поморщился. Изменившись в лице, он не сдержался и громко заорал:

— Ло Фэнхуа!

Ло Фэнхуа и правда не пошел за ним, но и не ушел. Подобрав его туфли, он замер на месте, не зная, как поступить. Услышав похожий на удар палкой по голове гневный окрик Сюй Шуанлиня, он тут же очнулся от своих размышлений и, широко раскрыв свои круглые глаза, растерянно пробормотал:

— А?..

— …

Ну и ладно.

В итоге сдался именно Сюй Шуанлинь.

Так что в тот год во время Праздника Фонарей Ло Фэнхуа вместе с ним составил компанию Наньгун Лю.

Донельзя огорченный бедолага Наньгун Лю, вызубрив написанные на бамбуковых дощечках заклинания, свернул свиток и, подняв глаза к потолку, принялся декламировать нараспев:

— На одну пятую цуня вниз от солнечного сплетения находится точка Цзюй-цюэ или «дворец сердца[227.13]». От удара по ней человек теряет сознание. Если в области Фэй-фу «дворец легкого» снизу… снизу... снизу… а что дальше? — он взъерошил свои мягкие волосы. — Опять забыл.

— Тупица! Ты просто до смерти тупой!

Исполненный враждебности Сюй Шуанлинь схватил бамбуковый свиток и постучал им по лбу своего старшего брата:

— Снизу разделить пополам и ударить кулаком, даже очнувшись, через сто дней после пробуждения человек неизбежно умрет. Выше пупка точка Шуй-фэнь[227.14] — врата кишечника и желудка, если нанести ей серьезный урон, человек умрет через двадцать восемь дней… Это девятый раз! И как мне после этого не назвать тебя до смерти тупым?!

Наньгун Лю совсем пал духом. Растянувшись на столе, он тяжело вздохнул. Подняв глаза на Сюй Шуанлиня, он сдул со лба тонкую мягкую челку и печально сказал:

— Я тоже считаю, что я очень глупый. Эх… вот если бы я был таким же умным, как ты.

— Это невозможно, — решительно отрезал Сюй Шуанлинь. — И не мечтай.

Поднялся зимний полог. Это вернулся Ло Фэнхуа, который ходил готовить юаньсяо[227.15].

На его плечи был наброшен теплый плащ с капюшоном, черные как смоль волосы и чуть загнутые вверх ресницы были припорошены снегом. В отсветах от огня в очаге его совершенно незапоминающееся лицо изменилось, и простые черты вдруг приобрели какую-то особую незабываемую прелесть.

Словно маленький цветок весеннего жасмина среди полных величественной красоты и блеска бескрайних снегов.

— Вы уже очень долго занимаетесь, поешьте юаньсяо и немного передохните.

Ло Фэнхуа принес с собой деревянный поднос, на котором стояли три пиалы с рисовыми шариками, по одной каждому из них.

Наньгун Лю с радостным воплем потянулся к подносу, но тут же кто-то сзади схватил его и вернул на место.

Помрачневший Сюй Шуанлинь с холодным выражением лица упрекнул его:

— И куда ты спешишь, а? Нельзя быть таким невоспитанным. А поблагодарить?

Наньгун Лю опешил от неожиданности. Похоже, он был искренне изумлен тем, что такой невоспитанный грубиян, как его младший брат, вдруг ткнул его носом[227.16] в то, в чем сам не был силен.

— Зачем?

Увидев опасный огонек в прищуренных глазах младшего брата, Наньгун Лю замахал руками и тут же попытался перевести все в шутку. Встряхнув рукавами, он отвесил глубокий поклон, после чего, задрав голову, со смехом пошутил:

— Этот ничтожный слуга просит прощения за ошибку и благодарит господина за милость…

Ло Фэнхуа: — …

Увидев, что устроил этот мелкий хуй, Сюй Шуанлинь почувствовал раздражение, но в то же время ему вдруг стало очень смешно и даже любопытно, из какого бульварного романа тот вычитал эту фразочку. Но вслух он сказал лишь:

— Ладно, давайте есть сладости.

Ло Фэнхуа потер свои покрасневшие от холода ладони и, поднеся их ко рту, попытался согреть дыханием, пока Сюй Шуанлинь распускал завязки его плаща. Польщенный таким вниманием, он смущенно пробормотал:

— Да ладно тебе, не стоит так беспокоиться.

Сюй Шуанлинь, не обратив на его слова никакого внимания, с деланным равнодушием спросил:

— Снаружи идет снег?

— Ну так вроде ж только пошел. Не знаю, если к вечеру наметет, то завтра можно будет поиграть в снежки.

— Уважаемый учитель, — несмотря на выбранное обращение, в тоне Сюй Шуанлиня не было ни капли почтения, а, скорее, едкая насмешка, — сколько тебе лет?

Но когда Ло Фэнхуа улыбнулся одними губами и взглянул на него из-под мягких влажных ресниц, Сюй Шуанлинь невольно почувствовал нежность в самом тайном уголке своего сердца. Однако стоило ему осознать это чувство, и он безо всякой причины вдруг разозлился и начал искать первый попавшийся повод, чтобы спустить пар. Тут Ло Фэнхуа никогда не разочаровывал его, поэтому он практически сразу нашел за что зацепиться и, ткнув в одну из заплаток на вороте его плаща, с отвращением сказал:

— Ты настолько беден? Уже давно живешь в Духовной школе Жуфэн, почему все еще не выкинул эти лохмотья? Не думал о том, что увидев тебя в подобных обносках, люди в городе подумают, что мы тебя бесплатно пользуем[227.17]? Совсем сдурел, что ли?!

Ло Фэнхуа сразу же попытался робко возразить:

— Но ведь, даже если порвалось, можно заштопать и опять носить. Стоит мне подумать, сколько людей в Нижнем Царстве бедствуют, не имея средств даже на еду, я не могу потратить деньги на новый плащ. На эти деньги можно купить для нуждающихся десять талисманов. Это ведь куда лучше, а?

— … — ткнув пальцем в заплатку, Сюй Шуанлинь зло уставился на него.

Ища одобрения у своего самого талантливого ученика, Ло Фэнхуа осторожно уточнил:

— Ты так не думаешь?

— Я думаю, что ты болен! Болен нищетой!

Но, сказав это, он все равно очень аккуратно повесил ветхий плащ на вешалку.

Трое расселись вокруг жаровни, на которой грелись тарелки со сладкими рисовыми шариками.

Хотя они не могли вместе полюбоваться на Фестиваль Фонарей, но этим трем юношам почти одного возраста и без этого было о чем поболтать, так что они не скучали.

За окном шел снег. Иней покрыл красный край оконного переплета изысканным блестящим жемчугом.

А внутри в жаровне потрескивал хворост, наполняя ярко освещенную комнату дружеским теплом, жизнью и весенним настроением.

А потом, когда они выпили немного вина, и атмосфера стала еще теплее, Ло Фэнхуа не смог им отказать и с ярко-красными от смущения и хмеля щеками взял принесенный Наньгун Лю кунхоу и, перебирая струны, запел песню своего родного края:

— Три-четыре лепестка упали в пруд, один-два струнных аккорда с берега звучат. Юношеские годы — лучшее время в твоей жизни, копыта резвых коней увидят цветы на краю света…

— Учитель! Учитель, это так красиво! Скажи мне, как называется эта песня?

— «Гуляя[227.18] по юности», — тепло ответил Ло Фэнхуа, — Это короткая[227.19] песня царства Шу и, думаю, сейчас она очень к месту.

Запрокинув голову, Наньгун Лю весело рассмеялся. С его лица практически никогда не сходила доброжелательная улыбка, поэтому оно всегда казалось немного льстивым, но после того как он перебрал с вином, его смех звучал неожиданно искренне и по-настоящему сердечно:

— Ха-ха-ха, «Гуляя по юности» — хорошо звучит. Разве мы не исполненная воодушевления и боевого задора золотая молодежь[227.20], что прогуливает свою юность в богатстве и праздности?

Скрестив руки, Сюй Шуанлинь, холодно фыркнул:

— Повторив девять раз один свиток, ты так и не смог его запомнить. Если ты и представитель молодежи, то не золотой, а самой тупой.

— Ой, да ладно тебе, у каждого есть свои недостатки и свои достоинства, — Наньгун Лю сощурился в улыбке и неожиданно даже попытался возразить своему младшему брату. — Пусть Небеса одарили тебя гениальностью, но ведь и у меня может быть свой талант.

— …Ты слишком много выпил.

Ло Фэнхуа рассмеялся, и, подняв чарку, сказал:

— Я надеюсь, что вы на всю жизнь сохраните в сердцах этот свет юности и в будущем станете полагаться на свои достоинства, чтобы всегда оставаться благородными людьми.

Наньгун Лю захлопал в ладоши и попытался положить руку на плечо своего младшего брата, отчего Сюй Шуанлинь почувствовал себя неловко и тут же грубо его оттолкнул. Впрочем, Наньгун Лю не придал этому никакого значения и со смехом сказал:

— Раз уж Учитель заговорил в таком ключе, я вдруг вспомнил: пусть мы не можем запустить фонари по реке, но ведь нам ничего не мешает загадать желания. Давайте вместе загадаем по желанию!

У Сюй Шуанлиня дернулся уголок рта:

— Я считаю, что загадывать желания — это отвратительный обычай.

Но тут вмешался Ло Фэнхуа:

— Нужно записать на бумаге, а потом сжечь, тогда сбудется.

В конце концов, каждый записал свое желание. Нет смысла говорить, что было в записке Ло Фэнхуа, ведь он уже сказал это в своем тосте.

Наньгун Лю, который имел проблемы с обучением письму и скорочтению, любил зачитывать вслух то, что пишет:

— Хочу… вкусно кушать, иметь большой доход, жить в мире и согласии со всеми.

Сюй Шуанлинь писал буквально через тошноту, но острое неприятие в его душе смешивалось с каким-то необъяснимым сокровенным желанием.